Ту же тактику он попытался применить и к королеве, но та была куда умнее мужа и к тому же искушена в придворных интригах, а поэтому оказала Вилльерсу решительное сопротивление. Тот, опасаясь потерять свое положение, замыслил разрушить брак царственной четы, намеренно раздувая костер войны из искр недоразумений и взаимного непонимания. Генриетта оказалась бессильна: объясняться с мужем было бесполезно, поскольку тот, подобно отцу, твердо верил, что лучше и искреннее друга, чем Джордж Вилльерс, нет на свете.

И король, и королева ложились в брачную постель девственниками, ибо Карл был слишком благочестив, чтобы завести любовницу или опрокинуть на сено служанку в пустой конюшне. Кроме того, и отец, и Бакингем боялись постороннего воздействия на Карла и поэтому не поощряли его связей с женщинами. Очевидно, первая ночь прошла настолько неудачно, что молодые супруги опасались поведать кому бы то ни было о весьма неприятном испытании. Поэтому отношения с самого начала не сложились: шестнадцатилетняя королева стеснялась такого же застенчивого, но требовательного супруга, которому Вилльерс постоянно твердил, что сам Господь повелел мужчине быть хозяином в доме и в постели, что желания мужа – закон и женщина должна скромно и безмолвно служить повелителю. Он сумел убедить короля, что стыдливость жены – не что иное, как замаскированное стремление поставить на своем и отказать мужу в исполнении супружеского долга. Ситуация с каждым днем ухудшалась.

– Что это за странное имя – Генриетта? – насмешливо спросил как-то Вилльерс его величество. – У нас никто подобного не слышал. Какая-то чужеземная кличка! Владычица нашей страны должна иметь истинно английское имя. Может, отныне обращаться к ней «королева Генри»?

Генриетта, как и предполагал Бакингем, узнав обо всем, пришла в бешенство.

– Mon nom est Henriette! Henri? La Reine Henri? C’est impossible! Non! Non! Je suis Henriette![8] – завопила она.

Такое бурное проявление чувств обычно для страстных галльских натур, однако Карл счел этот взрыв истерикой самого дурного тона.

– Поговорим, когда вы немного успокоитесь, мадам, – холодно бросил он и, обведя презрительным взглядом окружающих, добавил: – Все эти люди… не пора ли им вернуться на родину? Вам должны служить подданные английской короны, мадам… соотечественники.

– Но это и есть мои соотечественники! – резко отпарировала королева.

– Они французы, мадам. Не забывайте, вы – королева Англии и должны находиться в окружении наших добрых дворян.

– В брачный контракт занесено, – напомнила Генриетта, стараясь не потерять самообладания, – что у меня будет право самой выбирать себе придворных.

– Да, но при этом не указано, что все они будут французами! – рявкнул король. – Бакингем просил у вас места для своей сестры, графини Денби, и получил бесцеремонный отказ! Мне не очень нравится подобное поведение!

– Графиня – протестантка, сир, – пояснила королева. – Я не желаю услуг протестантов.

– Я тоже протестант, мадам, – отпарировал супруг, – но это не помешало вам пойти к алтарю и, уж разумеется, не воспрепятствует рождению наследников, которые, как и их отец, тоже будут принадлежать к англиканской церкви.

– Мария, ваше величество, – вмешалась мадам Сен-Жорж, бывшая когда-то гувернанткой королевы и с тех пор с ней не разлучавшаяся. Видя, что спор заходит слишком далеко, она попыталась утихомирить неразумный гнев супругов и перевести разговор на более безопасную тему. – Если «Генриетта» не подходит для королевы Англии, не лучше ли взять второе имя ее величества – Мария? Я знаю, что ваше величество великодушны и, конечно, станете называть мадам Генриеттой, когда окажетесь с ней наедине, но «королева Мария» станет ее официальным титулованием, если, разумеется, ваше величество согласны. Мария, Мэри – ведь английское имя, не так ли?

Женщина низко присела.

– Неплохо придумано, – кивнул король, довольный, что добился своего.

Герцог Бакингем был вне себя от радости, но, впрочем, по совершенно иной причине. У англичан хорошая память, и не многие успели забыть Марию Кровавую, последнюю королеву-католичку, залившую страну кровью протестантов. Ее ненавидели, и часть этой ненависти, несомненно, перейдет на новую Марию.

Он ехидно ухмыльнулся.

На открытии сессии парламента королева не сочла нужным появиться, поскольку ее духовник, епископ де Менд, ошибочно посчитал, будто это нечто вроде религиозной церемонии, присущей исключительно англиканской церкви. Король рвал и метал. Члены парламента были глубоко оскорблены и выделили его величеству всего лишь седьмую часть запрошенной им суммы. Он объявил перерыв в заседаниях и переехал вместе со всем двором в Хэмптон-Корт, поскольку в Лондоне все еще не утихла чума.

Бакингем продолжал всячески вредить королеве, утверждая, что ее одежда слишком роскошна, а прически – чересчур вызывающие для англичанки. Он постоянно чернил ее действительно вспыльчивый характер и советовал Генриетте быть скромнее и покориться мужу, иначе тот отошлет ее во Францию. Потом он снова попытался получить места при дворе королевы, но уже не только для сестры, но и для жены, и племянницы. Королева, естественно, возмутилась, но на этот раз пожаловалась мужу. Карл спешно отбыл на охоту, чтобы избежать очередной стычки, а в его отсутствие графиня Денби посмела устроить в покоях королевы публичную церковную службу. Однако Генриетта и ее люди то и дело проходили через зал, смеясь и болтая, будто ничего необычного не происходило. За ними следовали слуги, бегали собачки, так что Бакингем не преминул доложить обо всем царственному покровителю, и гнев Карла был ужасен. При этом он отчего-то злился не на леди Денби, намеренно провоцирующую ее величество, а на жену, которую и решил наказать, отослав всех французов в Париж. Бакингем наконец сообразил, что зашел слишком далеко. Он совсем не хотел стать причиной осложнения отношений между двумя странами.

Король Людовик, услышав о несогласиях между супругами, расстроился и повелел своему доверенному лицу немедленно отправляться в Лондон и узнать, в чем дело. Бакингем поспешно убедил короля на время оставить французов в столице.

Чума наконец отступила, и коронацию назначили на второе февраля. В Гленкирке Джеймс Лесли громко ворчал, жалуясь, что придется среди зимы предпринимать столь долгое и небезопасное путешествие. Стояли холода, а снега в этом году выпало на редкость много. Им придется выехать немедленно, после Двенадцатой ночи[9].

– Я не собираюсь тащить за собой весь выводок, – объявил он собравшемуся семейству.

– А мне и здесь хорошо, – отмахнулась Фортейн.

– Поедут Генри, Чарли и Патрик, потому что первые двое – англичане, а третий – мой наследник, – решил Джеймс.

Индия затаила дыхание и бросила на мать умоляющий взгляд. Адриану Ли было дано разрешение переписываться с ней, и он держал ее в курсе всех придворных сплетен и приготовлений к коронации.

– Думаю, Индия тоже может ехать, – вмешалась Жасмин.

– Это еще зачем? – вспылил было Джеймс.

– Она первенец Роуэна, английская дворянка из старой уважаемой фамилии и, разумеется, должна увидеть, как коронуется ее король, – спокойно объяснила Жасмин. – Кроме того, это прекрасная возможность познакомиться со многими родовитыми женихами, из тех, кто нечасто бывает при дворе, а их немало съедется в столицу. Нельзя упускать такой случай. И я хотела бы, чтобы моя дочь была со мной, Джемми.

– Так и быть, – неохотно буркнул он. – Но я не желаю видеть, как вокруг нее увивается этот щеголь виконт. Понятно, Индия? Я проявил терпение, позволил ему писать раз в месяц, но ни о какой свадьбе не может быть и речи! На этот раз я хочу видеть в нашем доме иных поклонников. Теперь, когда твой кузен Рене уехал, некому будет тебя покрывать! Думаешь, я не знал, что ты бегала на свидание не к нему, а к молодому Ли?

Индия проглотила вертевшуюся на языке колкость и с покаянным видом опустила голову. Она будет делать все, что пожелает, черт побери, но прежде нужно добраться до Англии, а уж потом выказывать норов.