По кремнистой дороге Кастилии шел военный грузовик с германскими летчиками. Они возвращались из Валенсии, где проводили краткосрочный отпуск. Бодрые, загорелые, молодые, они орали «Милую пташку» и неохотно прервали песню, когда увидели на дороге молодого человека с поднятой рукой. Шофер затормозил. У парня была типичная физиономия северянина – белобрысый, светлоглазый, с конопушками на тонком, прямом носу. Он был одет в полувоенный френч, солдатские брюки. За спиной болтался ранец из рыжей телячьей шкуры, какие носят баварские горные стрелки.

Узнав соотечественника, летчики ухватили его за руки и легко втянули к себе в кузов. Оказалось, молодой человек ехал в ту же часть к Мельдерсу[1], куда направлялись и летчики.

Дымящийся от зноя аэродром был почти пуст. Истребители ушли на задание. Солдаты-марокканцы из аэродромной охраны на раскаленных камнях пекли просяные лепешки и лениво отгоняли больших зеленых мух. Чуть поодаль у бочек с водой толпились техники. Они охлаждали воду, бросая в бочку заиндевелые баллоны со сжатым воздухом. Если кто-нибудь опускался в воду, то сразу выскакивал, будто ошпаренный кипятком.

Новичок подошел к длинному морщинистому механику, который отчаянно растирал полотенцем рыжую грудь. Механику было лет под сорок. Чем-то он напоминал Жана Габена, уже завоевывающего славу на экранах Европы.

Очевидно, новичок заинтересовал механика.

– Примите душ, вода холодная, как в Шпрее, – посоветовал он. – Вы сразу почувствуете себя ангелом.

Новичок покачал головой.

– Вы к нам?

– Да. Направлен после школы Лилиенталя.

– О, туда попадал далеко не каждый! – Механик присвистнул и оценивающе оглядел молодого человека. – Я знал кое-кого из школы Лилиенталя: все сынки богатых папаш, что с толстыми кошельками.

– Мои родители погибли на пароходе «Витторио», когда плыли в Америку.

– В двадцать восьмом?

– Вы слышали о катастрофе?

– Как же! Об этом писали все газеты. Они были коммивояжеры?

– Нет. Искатели счастья.

Механик помолчал, думая о чем-то своем, а потом глуховато проговорил:

– Тогда многие искали счастья… Механик подал жилистую руку:

– Меня зовут Карл Гехорсман…

– Пауль Пихт.

– Вы были у Коссовски?

– Я только что приехал.

– Начальник секретной службы. Когда нет командира, то заменяет его. Вон его палатка…

Подойдя к пятнистой камуфлированной палатке, молодой человек откинул полог и вытянулся перед рослым, средних лет капитаном, у которого вдоль виска до скулы алел глубокий шрам. Коссовски изнывал от жары, его тонкая бязевая рубашка потемнела от пота.

Парень положил на раскладной столик свои документы и спросил:

– Надо полагать, вам обо мне сообщили?

Коссовски промолчал. Он долго рассматривал документы и наконец откинулся на спинку стула. Его зеленоватые, глубоко посаженные глаза впились в лицо прибывшего:

– Рекомендации у вас веские… Но почему вы захотели попасть именно в Испанию?

– Хочется узнать, на что я способен, господин Коссовски.

– Понимаю. А вот как вы в семнадцать лет научились летать на боевых самолетах, не понимаю.

– Когда у вас в кармане ни пфеннига, и никого не осталось дома, и вы в какой-то дыре в Швеции…

– Там вы стали личным механиком генерала Удета?

– Да. Он и ввел меня в школу Лилиенталя.

– Почему же вы не остались с Удетом?

– Хочу заработать офицерское звание на фронте!

– Прекрасный ответ, – суховато проговорил Коссовски.

Он снова уткнулся в документы. Повертел в руках диплом об окончании летной школы. Он не привык доверять первому впечатлению.

– Двадцать два года… – в раздумье проговорил он и вдруг резко опустил руку с дипломом на столик, от чего тот жалобно пискнул. – Идите. Я подумаю о вашем назначении.

Коссовски встал, пропустил новичка вперед и тоже вышел из палатки. На аэродром возвращались истребители. Они показались из-за невысоких холмов. Шли вразброд. Двукрылые «хейнкели», похожие на майских жуков. Разгоняясь на планировании, они заходили на посадку и, приземляясь, делали «козла»[2].

– Пилоты измотаны боем, – проговорил новичок.

– Такое и вам предстоит, – усмехнулся Коссовски.

– Благодарю вас, господин Коссовски. Ни о чем так не мечтаю, как побывать в настоящем деле.

Один из истребителей с дымящимся мотором косо промчался по аэродрому, сбил крылом пустую бочку из-под бензина, развернулся, взвихрив пыль, и замер. Техники бросились к самолету. Пилот поднял на лоб разбитые очки, расстегнул привязные ремни, попытался встать, но не смог.

Гехорсман, растолкав остальных, вытащил его из кабины:

– Опять вы лезли в самое пекло!

– Красные ощипали меня, как гуся, – вяло пробормотал пилот, стягивая шлем с большой мокрой головы.

Толпа окружила его, но, когда подошел Коссовски, техники расступились.

– Что случилось, Альберт? – спросил Коссовски.

– У красных тоже появились бипланы. Мы сначала думали, что это макаронники на своих «фиатах», а это были республиканцы. Хватились, но поздно. Задали они нам головомойку. Едва ноги унесли.

– Вы родились в сорочке, – проговорил новичок, рассматривая пробоины.

Летчик оглянулся и вдруг раскинул руки:

– Пауль! Глазам своим не верю! Откуда ты?

Новичок и пилот стиснули друг друга в объятиях.

– Вы знакомы, Альберт? – удивился Коссовски.

– Еще со Швеции, Зигфрид! – ответил летчик радостно. – Дети рейха собираются вместе!..

В марте 1939 года была решена судьба Испанской республики. На Пиренеях воцарился Франко. Все приличные люди разъехались по курортам. Модным считалось Средиземное море. О политике уже не говорили. Политика приелась. Фашисты? Геринг на яхте плывет по Рейну. Гейдрих фехтует в Антверпене. Гиммлер собирает астрологов… Светские люди. Тишина. Душно. Респектабельная Европа купалась, томилась, лелеяла равновесие.

Но свастика напрягала щупальца. Фашизм ковал цепи для глобуса. Готовились к новым войнам фельдмаршалы и фельдфебели, фюреры и гаулейтеры, банкиры, промышленники, инженеры…

В солнечный и тихий день 30 июня 1939 года над бетонной полосой испытательного аэродрома в Ростоке пронесся с необычным свистом маленький самолетик. Он только взлетел и сразу пошел на посадку. Свист как будто захлебнулся. Кончилось топливо.

Из тесной кабины выбрался летчик, сорвал с головы шлем и ударил им по фюзеляжу.

– Я жив! – закричал он подбегающим техникам и механикам.

Тут же по полевому телефону набрали номер главного конструктора.

Хейнкель схватил трубку:

– Ну как, Варзиц?

– Я рад сообщить вам, доктор, что ваш «сто семьдесят шестой» впервые в мире совершил ракетный полет!

– Как вы себя чувствуете?

– Я жив, жив!

– Сколько вы продержались, Варзиц?

– Пятьдесят секунд.

– Я немедленно сообщаю в Берлин, Варзиц. Приготовьте самолет к двум часам.

Хейнкель быстро связался с отделом вооружений министерства авиации и попросил соединить его с генерал-директором люфтваффе[3], старым своим другом Эрнстом Удетом.

– Дорогой генерал! – воскликнул он, услышав в трубке ворчливый голос Удета. – Я поднял свой «сто семьдесят шестой» в воздух! Очень прошу вас сегодня же посмотреть на него в небе.

– Зачем спешить, доктор? – спросил Удет недовольно, но тут знаменитый пилот, очевидно, понял нетерпение Хейнкеля и, помолчав с минуту, бросил: – Ладно. Ждите.