Подобного коллективного рая 7 января 1970 года не наблюдалось. Наоборот, в этот день родился Ник Холмс, основатель английской металлической группы Paradise Lost — «Потерянный рай». И еще один знаменательный факт — в этот же день был утрачен рай одного отдельно взятого человека — Юрия Айзеншписа.
Помнится, примерно в полдень мне на работу позвонил Гиви Гулетани, хороший знакомый и активный участник ряда крупных совместных коммерческих сделок. Сам из Грузии, он приехал искать денег и счастья в Москву, учился на вечернем юридическом, днем изображал кипучую деятельность в какой-то сонной госконторе. Параллельно Гиви охмурял симпатичную и состоятельную москвичку, дабы окончательно закрепиться в столице. На этот раз из кодового разговора я понял, что есть возможность купить большое количество чеков серии Д всего по три рубля. Очень дешево, их рыночная стоимость колебалась от 6 до 8. Такой профит получался, если покупать чеки не у перекупщиков, а у их непосредственных владельцев, для которых они шли как 1 к 1. Точную сумму чеков Гиви не назвал, поэтому я отправился на стрелку к гостинице «Москва» с тем, что лежало в карманах, с 17 785 рублями. Что составляло примерно мою зарплату за 10 лет работы в НИИ. Это были деньги за килограмм золота, который я продал еще утром по дороге на работу. Но и этой немалой суммы не хватило, чтобы купить все предложенные 8000 чеков. Поэтому, пообещав продавцу вернуться максимально быстро, я отправился домой, чтобы взять недостающее из укромного местечка. Гиви поехал со мной, а продавец остался нас ждать. Предвкушение неплохой прибыли и боязнь потери продавца, который соглашался продать или все, или ничего, и побыстрее подгоняло нас. Ну, а мы подгоняли таксиста.
И вот мы подъехали к дому на 2-м Щукинском проезде, где я жил. В добротной кирпичной шестиэтажке моя семья занимала большую трехкомнатную квартиру с просторной кухней, комнаткой для прислуги и ванной с окном. Очень душевное жилье! Заехали во двор и остановились напротив подъезда, который отделялся от дороги заснеженным газоном метров в пятнадцать шириной. Около подъезда, поеживаясь от мороза, перетаптывалось четверо мужчин в одинаковых ондатровых шапках, не соседи, не жильцы… Но, кажется, я их узнал — это сотрудники милиции или КГБ… Неужели я прав? Сердце екнуло, похолодело и сжалось. И я сказал Гиви практически словами из песни, которую мой артист Дима Билан споет через 33 года:
— Мы ошиблись, мы попали…
Бежать? Поблизости стояла пара машин со столь же неприметными личностями в штатском. А, значит, шансов не оставалось. По инерции, очень медленно и обреченно я пошел по аллейке в подъезд, мне дали войти внутрь. Мы жили на втором этаже, но инстинкт самосохранения заставил меня подниматься дальше. Именно так потом будет двигаться профессор Плейшнер из «Семнадцати мгновений весны», когда поймет о провале явки. Ватными ногами я одолел несколько ступенек, когда услышал голос снизу:
— Молодой человек, вы это куда направились?
Мой язык высох и едва ворочался во рту:
— На третий…
— Наверное, вы слегка ошиблись этажом — вы ведь проживаете на втором. Сами спуститесь или нам помочь?
Конечно, спущусь сам. Делал я это очень медленно, наверное, так поднимались на плаху осужденные. И вдруг Из-за двери раздался испуганный голос моей сестры:
— Юра, это ты? Тут какие-то странные люди…
Фаина слегка приоткрыла дверь, и нас с Гиви грубо втолкнули внутрь:
— Вы оба арестованы, сейчас будет производиться обыск. Выложите все из всех карманов.
Один из сотрудников стал рапортовать по рации об успешном задержании, другой стал звонить в квартиру напротив в поисках понятых. Соседи, с которыми моя семья дружила и никогда не отказывала дать «до получки», от этой функции наотрез отказались. И слова о коммунистической сознательности и гражданском долге не помогли. Тогда привели кого-то с улицы, составили протокол личного досмотра и начали шарить по карманам. Я еще не представлял всего масштаба случившейся трагедии, но явственно испытывал страх, чуть дара речи не лишился. А еще сильнее было чувство позора — все по происходило на глазах несовершеннолетней сестры, вот-вот родители придут, уже, наверное, соседи судачат. Я находился в преддверии большой семейной трагедии.
Из моих карманов извлекли 17 785 рублей и удовлетворенно переглянулись — ясно, что пришли по адресу. У Гиви же нашли всего несколько мятых десятирублевок. Уличив момент, я закрыл на ключ дверь в свою комнату — шаг совершенно бессмысленный.
Оперативники ухмыльнулись, — на первом этапе их интересовала кухня, прихожая, ванная, наверное, такова была отработанная схема обыска. Начали с кухни, почему-то с холодильника, который практически разобрали на части. Я громко возмущался:
— Это не моя мебель, вы не имеете права…
— Теперь мы на все имеем право, мальчик, — незлобно отвечал мне пузатый мент, закусывая чай ломтиком дефицитного сервелата из моего же холодильника.
И ведь он был прав. Поняв это, я сник, потерял и счет времени и ощущение пространства и просто тупо сидел на разбираемой кухне, уставясь в какую-то трещинку на потолке. Начался ступор.
Часам к семи вечера пришел с работы отец и узнал «приятную» новость: его сын арестован, а в его квартире производится обыск. Отец, большой любитель пошутить, и на этот раз что-то такое сказал. Но острота оказалась не к месту, да он и сам это понимал. Просто шок охватил и его.
С отцом я не успел перекинуться даже парой слов, как меня стали уводить. На прощание он так выразительно посмотрел на меня — «Доигрался…», что я отвел взгляд. Нас с Гиви отвезли в 12-е отделение милиции напротив высотного дома на Площади Восстания, в КПЗ. Всю дорогу я громко выгораживал приятеля:
— Да, я виноват, признаю, но Гиви-то тут причем? Просто мой приятель, давно не виделись, встретились, в ресторан его хотел пригласить…
— А ну, помалкивай! — зашипел на меня один из сопровождающих и ехидно добавил: — Теперь ты ресторанов долго не увидишь…
Но не зря же Гиви учился на юридическом факультете, он все понял и, благо его карманы были чисты от запретных вещей, начал развивать мою мысль, активно негодуя, в том числе и на меня:
— Да уж, Юрик, спасибо тебе за угощение…
И следом на оперов:
— А вы что от меня хотите, я-то тут причем?
И опять на меня:
— Ну вот, теперь ни за что ни про что могут в институт кляузу написать… Песочить на комсомольском будут…
Да уж, дружок, мне бы твои опасения…
Наверное, в невиновность Гиви опера не особо верили, вдобавок грузин выглядел весьма авантюрно, но предъявить ему ничего конкретного не могли. И сняв формальные показания в КПЗ, его, счастливчика, отпустили домой. Наверное, он сразу же напился! Меня же основательно допросили: когда человек в шоке, он может многое порассказать. Содержание беседы я помню смутно, отвечал иногда невпопад или долго не мог понять суть вопроса. Потом меня еще раз обыскали, сняли с ботинок шнурки, и глубоко за полночь втолкнули в камеру — мерзкий и холодный клоповник. Я тогда еще не догадывался, что в своей тюремной жизни увижу еще и не такое. Сквозь зарешеченную и засиженную мухами лампочку пробивался тусклый, тусклый, тусклый свет, и я с трудом смог разглядеть обитателей камеры. Бродяга с испитой физиономией и большим синяком под глазом, еще какой-то щеголеватый тип, который нагло представился:
— Николай Иванович, карманник со стажем… Познакомимся?
Знакомиться с карманником мне не хотелось. Мне вообще ничего не хотелось. Помимо бродяги и карманника, еще один непонятный мужик громко храпел на твердом настиле. Прилег и я, но уснуть не мог — вонь, грязь, холод, под спиной голые доски, одеяло — рвань. Но это все мелочи по сравнению с той мутью, которая творилась в голове. Особенно невыносимо давили мысли о доме, об обыске, который там сейчас происходит, об ужасном состоянии моих близких. Страшный кошмар, да и только! В общем, сразу навалилось столько плохого, сколько и за всю прошлую жизнь не набралось.
