Нет, Баязет упрямо держал свои силы вокруг Константинополя, ожидая лишь благоприятного дня, чтобы накинуть петлю на шею Византийской империи…
Наконец выяснилось, что армянин ушёл в город, но стражам у монастырских ворот обещал к ночи вернуться.
Тимур метнул взгляд на погасшее окно:
— Ночь уже, вот она!
Мулло Камара он отпустил:
— Иди. Поместись в караульне. А покупку свою тут оставь.
Слуги оттащили мешок книг к стене, придвинули светильник и внесли ужин.
Но Тимур ещё мыл руки над медным говорливым тазиком, когда во дворе затопали кони. Прибыл царевич Халиль-Султан, ходивший со своей конницей на Трапезунт припугнуть императора Мануила Трапезунтского.
— Припугнул? — спросил Тимур у внука.
— Я потребовал, чтоб он приготовил для нас сорок галер. И держал бы наготове.
— Зачем нам они?
— Чтоб он не дал их Баязету. Баязет уже подсылал к нему.
— Так. Этого Мануила мы позовём к себе. Поговорим здесь.
— Я там оставил наших воинов. На всех перевалах. Если же он сунется в море, мы возьмём город. Он это понял. Посылает привет, поклон и письмо.
— Так.
— Встретил генуэзских монахов.
— Едут?
— Видел их на ночлеге в Хинисе. Скачут, не жалея ни седел, ни задов.
— Горсть золота резвее лучшего скакуна!
Халиль ел, не стесняясь, вытягивая шею и открывая рот раньше, чем успевал поднести кусок ко рту. Лицо его потемнело, обветрело и засмуглилось за дни похода на Трапезунт. Тимур видел в нём прежнего мальчика, сметливого, послушного, какого любил в зимнюю пору взять к себе на колено, запахнуть халатом и слушать, как трепетно бьётся маленькое сердечко.
Тимур сказал:
— От бабушки вчера был гонец. Улугбек болел. Теперь поправился. У них в Султании — ещё розы…
— А из Самарканда?.. — спросил было Халиль, но тотчас спохватился, что о Самарканде не следовало бы спрашивать так, словно он хочет это знать не менее, чем о бабушке…
Тимур уловил его порыв, но смолчал. А Халилъ поспешил поправиться:
— Не было гонца? Мухаммед-Султану пора бы выехать.
— Он выедет в конце зимы. Весной будет тут.
— К походу на Баязета поспеет?
Тимур не любил кому бы то ни было говорить: собирается ли он на Баязета, когда пойдёт, какими дорогами. Кое-что всё же пришлось разгласить: иначе заблаговременно не поймёшь, не поддержит ли Баязета какой-нибудь из королей, страха ради. Не разведаешь его друзей и соседей…
— Собираешься в поход?
— Как вам угодно, дедушка.
— То-то.
Тут Шах-Мелику сказали, что армянин вернулся. Тимур приказал его звать.
— Что за армянин? — спросил Халиль.
— Книги у нас выкупает. Вон мешок лежит.
Армянин, не ожидавший, что в поздний час потребуется Повелителю Вселенной, растерялся. Но Тимур благоволил к нему:
— Нагулялся?
— Я нашёл купцов, которые могут дать деньги, если книги продаются.
— Денег у них хватит?
— А сколько за эти книги?
Тимур назвал ту страшную цену, какой было бы довольно для целого базара. И добавил:
— Это своя цена. А ещё и прибыль нужна. Без барыша что ж за торговля?
— Где же взять столько денег? Мы кругом все в нищете. Собираем по капле, отнимаем хлеб у своих голодных детей, выгоняем сирот на улицу, лишь бы спасти книги! Это они в мешке?
— Хочешь посмотреть?
Тимур послал за Мулло Камаром. Купец поспешно явился.
— Развяжи мешок! — приказал Тимур. — Покажи ему книги. Может не цельным мешком, а в розницу выкупать. Сколько денег наберёт.
— Великая милость!.. — поблагодарил армянин.
Мулло Камар, снова сидя на корточках, принялся вынимать книги, но, как истый купец, не спешил совать товар покупателю, а сперва сдувал с книги пыль, обтирал её рукавом или полой халата, клал возле себя и вытягивал на свет следующую.
Так вынул он первые пять или шесть книг.
Окованную серебром он положил впереди, как самую ценную. Остальные по обе стороны:
— Вот они!
И отодвинулся, предоставляя покупателю свободно и вволю налюбоваться товаром, прежде чем заговорить о цене.
Армянин раскрыл первой не серебряную книгу, а небольшую, в белом пергаментном переплёте с золотым тиснением.
Лёгкая продолговатая книга послушно раскрылась, но армянин, быстро перелистав лишь начало и конец, отложил её в сторону и взял другую.
Последним, уже не торопясь, раскрыл он тяжёлое Евангелие в серебряном окладе.
Потом он протянул руку к мешку:
— А те?
— Поговорим сперва об этих! — остепенил его Мулло Камар, даже не ожидая указаний Тимура, уверенный, что армянин прикидывается спокойным, оттого что хитёр.
— Об этих я не могу говорить. Этих мы не возьмём.
— Цена тяжела?
— Нет, это не наши книги.
— Как, как?
— Это греческие книги. Церковные. Зачем они нам?
— Как греческие, когда их армяне украли!
— Не знаю. Может быть, они не развязали мешка. Тащили, чтобы после рассмотреть.
Тогда Тимур, силясь скрыть досаду и сдержать нарастающий гнев, сурово спросил у армянина:
— Греческие?
— Великий государь! Разве я виноват?
— Смотри остальные!
Книги были тотчас вывалены грудой среди кельи.
Армянин торопливо проглядел их все, одну за другой:
— Откуда они? Ни одной армянской тут нет. Только греческие. В каком-нибудь старом монастыре залежались. Вот только лоскуток пергамента. Кто-то страницу заложил, это из армянской книги лоскуток… Да, да, это по-армянски. Из какой-то старой книги вырвано. Мудрые слова! Хозяин этих книг, знай он армянский язык, не вырвал бы из древней книги листок, чтоб заложить свою книгу…
Армянин снова перебирал их одну за другой, бормоча свои замечания.
Наконец разогнулся и, протянув один лишь маленький, с ладонь, лоскуток, сказал:
— Вот всё, что тут было по-армянски. А это — грекам. Да им ведь нынче не до книг. Книг у них — полон Константинополь! Да и Трапезунт… Византийские церковные книги. А у армян своя вера. Похожая, но своя. Нам зачем эти книги?..
Мулло Камар начал было складывать свою покупку назад в мешок, но, прервав это дело, какими-то странными, очень мелкими шажками прошёл вдоль стены, чтобы стать ближе к повелителю:
— Своё бы разорил… А то ведь!.. Государь, милостивейший!
Невнятные слова, но Тимур понял их сразу. Сдерживая ярость, он готов был одним тигриным прыжком сграбастать этих обоих, Мулло Камара и армянина, и — на мелкие части!..
Того, чтоб не бросал деньги незнамо на что! А того — что купить не хочет!..
Но молча следивший за всем Халиль-Султан вдруг громко расхохотался, так развеселила его какая-то дробная, растерянная улыбочка Мулло Камара при округлившихся от ужаса глазах.
Этот смех словно плетью хлестнул Тимура. Он, уже не в силах сдержаться, прохрипел внуку:
— Прочь отсюда, остынь на холодке!
И этого было достаточно, чтобы и самому успокоиться, остыть и, опустив глаза, задуматься.
Мулло Камар, прижавшись к стене, дрожал. Дрожал тоже смешно — каждой своей частью отдельно: руки дрожали мелкой дрожью, плечи вздрагивали реже. Голова тряслась, как и руки. А глаза глядели, не в силах оторваться, в одну точку, в лицо Тимура.
Армянин, безучастно отойдя от разбросанных книг, тоже стал у стены, не зная, что же делать дальше.
Один Шах-Мелик, наглядевшийся за свою жизнь на многое, спокойно переступал с ноги на ногу и ждал.
Армянин взял на ладонь лоскуток пергамента, вырванного из книги, и перечитал его:
«Без слов нет истории. Поелику возникает жизнь, возникает сей жизни история. Ибо каждое движение жизни есть достояние истории. Посему сказано: «В начале было слово». Ибо без слова нет истории бытия, а всякое бытие есть история…»
Дальше обрывалось, да и здесь не всё можно было понять. Можно было лишь догадаться, что чья-то рука разорвала старую книгу, писанную армянским историком. Это, видно, первая страница той книги, которой уже нет на свете. А ведь историю писали и Мовсес Хоренаци лет с тысячу тому назад, и Стефан Таронци, а мог это и великий Вардан сам написать своей рукой.
