— Позвольте представить вам господина Грин-Вуда, вашего нового начальника отдела…

Он мог бы добавить: «Ну что же, я желаю вам удачи, но, честно говоря, после меня хоть потоп…» — но эффект был бы точно таким же.

Служащие компании жали руку Грин-Вуду, и легкая неуверенность сквозила как в их движениях, так и во взглядах, которые они бросали на своего нового начальника, стараясь смотреть на него так, «как нужно». Здороваться с безголовым бухгалтером было совсем не то, что пожимать руку Грин-Вуду, своему будущему шефу. Поскольку от бухгалтера ничего в компании не зависело, многие удовлетворялись тем, что издалека бросали ему «привет!» или же просто не замечали, считая это правильным поведением в отношение таких, как он. Но что было делать сейчас? Не отрываясь смотреть на шею нового директора, старательно прикрытую платком, или же из уважения к нему смотреть куда-то еще?

Вести себя как ни в чем не бывало? Некоторые служащие начали впадать в панику — они уже были готовы подумать, что Грин-Вуд не умеет разговаривать и ничего не видит… Так что, представляясь ему, они обращались единственно к Бедошу, как будто только от него следовало ждать какой-то ответной реакции. Но ответы поступали от Грин-Вуда. Конечно же, он мог говорить, и голос, исходивший из его шеи, развеивал последние сомнения относительно его способностей слышать других людей и разговаривать с ними. И конечно же, он мог видеть, ведь в компанию он приехал один да к тому же ни разу не промахнулся мимо протянутой ему руки. А иначе вообще зачем бы Бедош так старался, представляя ему его будущих подчиненных?

В течение еще нескольких дней появление вместе Бедоша и Грин-Вуда многих служащих приводило в недоумение, вызывало споры и изредка шутки. Над теми, кто задавал наивные вопросы, насмехались, а между тем неосведомленность людей в компании была весьма показательна: большое количество служащих нигде не бывали, кроме работы, и в жизни видели только свою семью, своих детей; их жизнь в конечном счете сводилась к ежедневной дороге из дома на работу и обратно.

Грин-Вуд пришел из крупной торговой фирмы. Ему не исполнилось еще и тридцати, это было видно по его молодым рукам с гибкими суставами. Он был достаточно высокого роста, учитывая, что по сравнению с ним обычные люди имели фору где-то сантиметров в тридцать. Стройный и мускулистый Грин-Вуд, к счастью для Бедоша, не имел головы, а то рядом с ним бывший начальник отдела выглядел бы настоящим посмешищем. Молодой человек обучался где-то за границей в университете с огромным студенческим городком, где занятия спортом считались не менее важными, чем учеба.

По отношению к будущим подчиненным Грин-Вуд показался настроенным вполне благожелательно. Когда приходит новый начальник и ожидаются некие кардинальные перемены, каждому служащему, чтобы излишне не волноваться, важно создать себе правильное представление о новом руководителе. Грин-Вуд произвел на всех впечатление безобидное. А особенность его внешнего вида сразу же сделала его в глазах многих снисходительным и понимающим человеком.

Наконец, тот факт, что со многими служащими он проводит «неформальные» беседы с глазу на глаз, окончательно убедил всех: их будущий начальник — человек открытый и внимательный. Чего еще можно было желать? Когда Конс в первый раз оказался в кабинете Грин-Вуда, его поразила словоохотливость и вообще активность этого человека. Но быть может, для людей без головы самое главное — это быстро на все реагировать. Вероятно, им необходимо иметь чистый, громкий голос и подвижные руки, способные, в некотором роде, восполнять отсутствие мимики. Между Консом и Грин-Вудом тут же установилось прекрасное взаимопонимание: они были людьми одного поколения, оба носили дорогие костюмы. Грин-Вуд даже похвалился своим большим профессиональным опытом и перечислил все полученные им дипломы. Консу хотелось как-то на это ответить, но упоминания о коммерческом училище, которым он всегда так гордился, сейчас было явно недостаточно. Тогда он стал говорить о том, как удивлялся всему на свете в первое время работы в компании: он рассказал о нехватке людских и материальных ресурсов, а также об определенной безынициативности. Продолжая свою мысль, Конс заверил нового начальника в том, что сам он принадлежит «новому поколению», которое мечтает о скорых переменах, однако это было сказано впустую, поскольку Грин-Вуд ничего на это не ответил. Поднявшись, он закончил разговор и проводил служащего до двери. На прощание хлопнул его по плечу и пожелал удачного рабочего дня.

Конс был вполне удовлетворен своим первым знакомством с новым шефом. Теперь он знал, что у него с Грин-Вудом во многом совпадают взгляды на ведение дел в компании, и это, конечно, было весьма неплохо.

Среди товарищей Конса только Бобе казался встревоженным заменой Бедоша на человека без головы.

— Вот что я тебе скажу… Лично мне этот парень что-то не нравится… — доверительно говорил Бобе Меретт. — Может быть, он и очень милый, и очень умный, и всякое такое, но лично мне кажется, что пары глаз ему не хватает. Человек, которому нельзя посмотреть прямо в глаза… Зачем он нам, не понимаю…

Меретт смеялась над ним.

— Да тебе вечно все не нравится… — отвечала она.

И, поджав полные губы, Бобе тут же замолкал, всем своим видом выражая глубокое сомнение.

Конс никогда раньше с безголовыми людьми не общался. Он, безусловно, встречал их на улицах, видел по телевизору, даже в компании, в финансовом управлении, но, по правде говоря, он ни разу не задавал себе вопрос, что это означает, как подобные люди живут и как вообще подобное возможно.

В семейном кругу Конс не мог об этом поговорить. Его родители были людьми терпимыми, но в отношениях с сыном всегда хранили определенную сдержанность. В детстве Конс ежедневно наблюдал, как Моранже, его отец, возвращается с работы, разумеется, улыбается сыну, спрашивает, хорошо ли прошел день в школе, а затем погружается в молчание, которое уже ничто на свете не могло бы нарушить. Была какая-то непонятная грусть в этом торговце жидким топливом, и своим молчанием по вечерам он и всю семью вынуждал соблюдать тишину, — кто знает, может быть, именно благодаря и вопреки этому Конс и стал таким бойким служащим — ответная реакция на навязываемое в детстве безмолвие. Впрочем, иногда отцу и сыну все же удавалось пообщаться. Моранже любил заниматься с Консом поделками, а кроме того, они вместе ходили на стадион и время от времени перекидывались фразами, однако их разговоры всегда отличались сугубо практичным характером: мужчины говорили о машинах или же о каких-то конкретных вещах, — проще сказать, сокровенными мыслями и чувствами они друг с другом не делились.

Когда вечером Конс рассказал Тане о том, что его новый начальник — человек без головы, она произнесла в ответ только два слова: «как странно», и все, на этом разговор закончился. Было очевидно, что она находила странными всех людей, не похожих на нее и на Конса; говоря слово «странно», она только старалась лишний раз защитить их нормальность. Наверное, в это неспокойное для компании время Конс больше, чем Таня, нуждался в разговоре, да и новость, которую он ей сообщил, значила для него необыкновенно много: все-таки он проводил на работе по десять часов в день, и таких дней в неделе было пять. Во всяком случае, он впервые со времени знакомства с Таней испытал легкое чувство неудовлетворенности. Он посмотрел на нее, вздохнул и, видимо стремясь побороть возникшее неприятное ощущение и не желая ссоры, обнял молодую женщину.

Подруга Конса Таня — они жили вместе уже два года — не больше его отца была способна на размышления о жизни людей без головы. Но если в случае с Моранже речь шла о безмолвии бедняка или, вернее, представителя среднего класса (после двадцати лет работы родители Конса стали наконец владельцами небольшого домика в пригороде), Таня обходила этот вопрос молчанием буржуа, молчанием, которое не было молчаливым, так как она прикрывала его словами о других вещах. Таня с большим очарованием воссоздала в их с Консом маленькой двухкомнатной квартирке свой собственный мир, наполнив ее духом красивого и богатого дома своих родителей. Она взяла с собой на новое место не только прекрасные картины, но, в некоторой степени, и мышление своей матери, это типичное для мещанки отсутствие глубины мысли. Вероятно, всегда инстинктивно чувствуя движение разговора и испытывая постоянную тревогу за свой идиллический мирок, Таня уклонялась от любых обстоятельных бесед.