Меретт ушла так же быстро, как и явилась. Несколько служащих, находившихся в помещении, продолжали говорить по телефону, хотя и догадывались, что после такой оплеухи мир перевернется. В подавленном состоянии и более одинокий, чем когда бы то ни было, Конс, нелепый в своем фирменном костюме, молча поднялся и впервые за все время своего пребывания в компании, будто бы избавясь наконец от некого груза, давившего на него, направился к автомату с кофе.

Для Конса начался черный период, ему во всем мерещились нападки. В последующие недели, возвращаясь со склада, где ему приходилось выдерживать наскоки Стюпа, он думал о том, что должен заставить своих коллег оценить его по достоинству. Наверно, Конс предполагал, что в отделе к нему отнесутся лучше, чем на складе, во всяком случае, он стал вести себя скромнее и, сам того особенно не осознавая, стал реже употреблять вежливые обороты даже в телефонных разговорах.

Клиенты тоже со своей стороны принимали активное участие в этом своеобразном «низведении Конса до общего уровня». Клиенты, те самые клиенты, ради которых Конс буквально из кожи вон лез, частенько злоупотребляли столь уважительным к ним обращением, начиная унижать его без всяких видимых на то оснований, упрекая за то, в чем он вовсе не чувствовал себя виноватым. Ни один служащий торгового отдела не стал бы, подобно ему, терпеть внезапные перепады настроения какого-нибудь капризного клиента и уж тем более приступы агрессии. Тут речь шла о собственном достоинстве, от которого напрямую зависело выживание.

С того дня, как Меретт поставила Конса на место, он поклялся себе, что не скажет ей более ни единого слова. Но неделю спустя она поприветствовала его так, словно бы между ними ничего не произошло. Несколько раз, проносясь словно ветер мимо Конса, Меретт подкидывала ему полезную информацию или же просто улыбалась. Конс только диву давался, однако не мог отвергнуть эти знаки расположения, заживлявшие его израненное самолюбие. Да и вечно таить на Меретт злобу он бы не сумел.

Однажды Конс как ни в чем не бывало поболтал с ней об отпуске, в другой раз о чрезмерно высокой плате за аренду помещений, то есть на темы, которые не раздражают и не вызывают никаких особых чувств. И мало-помалу Конс с Меретт сделались довольно-таки близкими друзьями, и все дурное было забыто.

На обеденный перерыв Конс обычно отправлялся в компании с Меретт и еще некоторыми сотрудниками отдела продаж. Иногда к ним присоединялся и Ондино. Небольшая группка людей двигалась по коридорам компании в сторону столовой, и всегда находился кто-нибудь, кто развлекал остальных своей болтовней. Все придерживали друг другу двери и ни о чем не думали. По походке Конса по-прежнему можно было догадаться, что идет человек, полный честолюбивых устремлений, которые, впрочем, ничуть не мешали его совместным обедам с коллегами: вполне можно было не соглашаться с большинством, иметь собственное представление о делах компании и при этом спокойно обедать вместе со всеми. К тому же парочка старых бойцов (Меретт и Валаки, заведующему торговым отделом, на двоих было сто лет!) представляла определенный интерес: они являлись живыми свидетелями истории предприятия и могли порассказать о многих случившихся с ними за время работы неприятностях, однако до сих пор они оставались энергичными людьми, полными сил и готовыми посмеяться как над посредственными шутками Бедоша, так и над своим собственным положением.

За обедом говорили о разных вещах: о двойном заказе, который только утром был собран, о клиенте, обругавшем Бобе и затем бросившем трубку… Любое мало-мальски значительное происшествие тут же становилось предметом горячего обсуждения, хотя ни капли не заинтересовало бы постороннего человека. Однако все эти события местного значения казались служащим весьма драматичными и опасными симптомами, свидетельствующими об определенном упадке в делах компании.

Конс многое узнавал из общения с Меретт. В столовой она могла рассказать какую-нибудь историю о любом человеке, проходившем мимо с подносом. И отнюдь не обо всех она отзывалась отрицательно. Часто она делилась воспоминаниями — и это были одни из самых забавных ее рассказов — о служащих, которые в необычных ситуациях вдруг тоже начинали вести себя не вполне обыкновенно. Так, один молодой человек как-то перевернул рабочий стол своего начальника.

— Ты помнишь, — обращалась, смеясь, Меретт к Ондино, — директор тогда бросился к ним и сам стал их разнимать, словно драчливых мальчишек. Это был просто детский сад!

Впрочем, излюбленным предметом застольных бесед всегда оставался Бедош, во-первых, потому, что был их непосредственным начальником (под его руководством находилось семьдесят человек: кладовщики, а также служащие торгового отдела, как работающие в офисе, так и разъездные, чьи машины с открытыми багажниками часто торчали у склада), а во-вторых, потому, что он и сам никогда не упускал случая привлечь к себе всеобщее внимание. Когда-то давно Бедош работал простым рабочим, затем сумел сделать отличную карьеру, но при этом сохранил в себе корпоративный дух. В нем не было холодной сдержанности, свойственной работникам среднего звена, и он часто повторял, что «всей душой доверяет» служащим. К тому же, поскольку Бедош успел побывать на всех ступеньках карьерной лестницы, он упорно старался быть для подчиненных своим человеком: называл всех на «ты» и дружески хлопал собеседников по плечам. Иногда он клал ноги на рабочий стол. А еще, бывало, доставал из ящика стола какую-нибудь забавную штуковину, купленную в магазинчике игрушек с сюрпризом (кроме него, никто подобными вещами не увлекался). Вообще Бедош любил удивить своих подчиненных, привести их в смущение, даже при том, что его шуточки всякий раз оказывались не совсем уместными. Однажды он принялся диктовать Меретт письмо, надев на голову бумажный колпак (сделанный наспех из листа бумаги формата А4). Маленькая секретарша только презрительно хмыкнула. И так всегда: над хохмами Бедоша смеялись, но не в тот момент, когда он сам этого хотел, а чаще всего лишь спустя некоторое время. В конце обеда все рассказывали друг другу о последних «подвигах» начальника, а затем каждый задавался мыслью о том невидимом ущербе, который причиняет этот человек общему делу. И хотя было совершенно несправедливо думать, что один Бедош несет ответственность за положение дел, никто из служащих не пытался найти других виновников не самой блестящей работы компании. Часто именно под конец обеда Бобе и бросал свои знаменитые коротенькие фразы. Например: «Раз у нас такой начальник, значит, мы его заслужили» или же «И ему еще за это деньги платят?».

Пусть и не все рассказы Меретт следовало принимать за чистую монету, Конс сделал вывод, что ни одному человеку из обедающих в столовой и даже из работающих в компании, не удалось сохранить репутацию незапятнанной. Никто не сумел доказать, что отличается от остальных, напротив, одного маленького неприятного происшествия, скажем, нагоняя, полученного от начальства, или же просто честолюбивых устремлений, обнаруженных у тебя коллективом, оказывалось достаточно, чтобы вмиг потерять право на особое к себе отношение и стать самым заурядным мужчиной или женщиной, и даже неважно, кем ты был — ответственным работником или простым рабочим.

Когда под конец обеда дело доходило до кофе, все разговоры обычно замолкали. После первого блюда, бифштекса с жареным картофелем, сыров и десерта каждый, отстояв очередь, подходил к прилавку, за которым женщина во всем белом подавала чашечки с кофе, сваренным в огромном довольно шумном автомате. Затем все снова садились за один стол, но теперь кто читал отчет о последних собраниях заводского комитета, а кто лишь медленно с отсутствующим видом помешивал свой кофе. Старожилы компании беспрестанно курили. Меретт всегда носила с собой пачку тонких легких сигарет, которые казались относительно безвредными. Ондино же курил крепкий табак, едкие клубы буквально окутывали его, хотя затягивался он очень глубоко и выпускал дым изо рта, только когда разговаривал. Надо полагать, лишь страдание придавало ему теперь силы, ведь за долгие годы, проведенные в компании, он совершенно истощил свой организм разнообразной бессмысленной писаниной и постоянной выработкой все новых и новых директив для подчиненных. Крепкие сигареты, казалось, тоже наложили на Ондино свой отпечаток: восково-желтый цвет лица, глубокие морщины и огромные коричневатые мешки под глазами, в тех местах, где кожа была особенно тонкой и хрупкой. Впрочем, Ондино держался молодцом, и к удивлению многих, улыбка не сходила с его лица, даже когда какие-нибудь кладовщики, проходя мимо, хлопали его по спине так, что сигарета подпрыгивала в его желтых огрубелых пальцах.