В одиннадцать утра вышли из дома. Встали на лыжи, Тахир заботливо помог ей с креплениями, подобрал палки по росту. Он пошел первым, с рюкзаком за плечами и «Калашниковым» на груди. Она шла медленно, но Тахир Марину ни разу не поторопил, боясь, что иначе она сразу выбьется из сил.

За ночь выпало немного снега, легшего тонким слоем на старый уплотненный наст, и лыжи скользили идеально. Солнце было прикрыто белесой дымкой и не тревожило ожоги Марины и Тахира. Лишь очень далекие вершины ослепительно блистали, — на ближних лежали густые синеватые тени. На второй, нижней, вершине Жингаши прямо на их глазах с различимым грохотом сошла лавина, казавшаяся из долины легкой поземкой, рассеянной скалами и обрывами еще в зародыше. А где-то там, наверху, лавина в этот миг разбивала в щепки толстенные, в три обхвата, ели. Тахир вспомнил, что у водопада тоже лавиноопасный участок, нахмурился.

И было очень холодно, густые пары при дыхании на миг застилали видимость, оседали на коже лица сухим инеем, стягивая кожу. Тахиру с его недельной щетиной это было не страшно, а Марина мучилась, мгновенно побелели и заныли все помороженные места на щеках, на ушах. И не спасали двойные, из шерсти с конским волосом рукавички.

Старой лыжни уже было не найти, но дорога давалась легко. Тахир уже включился в дело, в голове было пусто, лишь что-то негромко позванивало. Он вертел головой, ничего не обнаруживая, а звоночки трезвонили и убеждали — тот где-то здесь, рядом. И тело наполнялось тревогой, тяжестью, кровь бешено пульсировала по телу, отчего оно даже становилось немного неловким. Когда добрались до ущелья, на входе в которое и обрушивался водопад, Тахир остановился. В него ткнулась Марина, не совладав с движением.

— Выпей еще, — он подал бутылку, заставил сделать два больших глотка.

— Что еще? — спросила она вяло.

— Иди к водопаду, разденься и лезь под воду.

— Я умру, — то ли спросила, то ли сама себе равнодушно сказала Марина.

— Нет. Думаю, что нет. — Он, не дожидаясь, сам повернул, толкнулся и заскользил к бугру, с которого уже караулил Черного Альпиниста в предыдущий раз. Марина глядела на него, хотелось плакать или кричать. Но не могла.

Даже коньяк не совладал с ее апатией, разве что купание поможет. Тихо пошла к водопаду.

Речка почти полностью укрылась под лед, лишь крупные камни черными зрачками высовывались из-под торосов. Кое-где сквозь прозрачную наледь было видно, как бурлит и крутится на дне вода. Выбивались к поверхности сухие ломкие пряди водорослей. Заметила даже вмерзшую в лед форель, чешуя ее переливалась серебром. Она покорно шла к тому месту, где раздевались с Олей. Вспомнила тельце Оли, когда ее приволок из леса Тахир, — заиндевевшие глаза и волосы, бредовый шепот, вопли и тихие жалобы.

С трудом нашла кружок жесткого серого мха, чтобы не раздеваться в глубоком снегу, встала, обвела глазами кругом. Тахира не заметила. А водопад замерз! Огромные столбы льда с гирляндами сосулек повисли в воздухе, внутри некоторых сталактитов бежали ручьи, все вместе представало каким-то сказочным роскошным гротом. Но красота эта была угрожающей, зловещей. Лишь где-то с краю еще плескала жидкими струями вода, падая в исковерканные чаши льда, и было очень страшно идти туда, под ледяной ненадежный свод. Она запаниковала, снова беспомощно огляделась. Куда бежать? Кого звать? Может быть, Сашу?

— Сашка! — сама не ожидала, что так тоненько и жалко крикнет. — Помоги мне! Сашка!

Стыло после бега тело, надо было решаться. И она вжикнула замком куртки, Игоревой куртки. Неловко, медленно стянула куртку за рукава, оставшись в свитере. Рукавички мешали, но их решила ни за что не снимать — иначе пальцы вообще отрезать придется. Через голову, на несколько секунд погрузившись во тьму, стянула свитер. Под ним осталась водолазка. Стянула и ее, — лифчика не надевала, чтобы как можно меньше возиться.

Груди дружно подобрались, воспряли сосками вверх от холода. Соски на глазах темнели и кукожились, из светло-розовых стали почти черными, морщинистыми. Дрожь сперва легко и ласково пробежала по спине и плечам, потом вернулась и затрясла за плечи. Она уже заспешила, быстро сняла джинсы, сняла теплые толстые рейтузы и нагая, мгновенно ставшая гордой и смелой от наготы и красоты своего тела, пошла к водопаду. Мох мерзлый, как острые гвоздики, колол босые подошвы. Втянулся и без того плоский живот с глубоко провалившейся ямкой пупка. Обтянулась кожа на посиневших бедрах. Смешно затопорщились испуганные волосы на лобке, мороз свирепо грыз обнаженные ягодицы.

Оступаясь, покачиваясь и шарахаясь в стороны, с трудом шла по торосам, по острым вздыбленным наворотам льда и камней. Очень боялась, что на нее обрушатся гирлянды сосулек, обошла их. Вдруг провалилась по колено, нога ушла в воду, под тонкий лед, ударилась о камни на дне — а острые края проруби исцарапали и изрезали кожу на щиколотке. Поднялась, смотря, как красные струйки мутно расползаются, а мокрая кожа тут же прихватывается ледком. Ей было непонятно, что дальше делать, просто стоять или обязательно намочиться под водой. Догадалась — выбрала струи покрупнее, встала под них. Сперва оберегала волосы, откинулась, чтобы ледяная обжигающая вода сыпалась на плечи и грудь (в этот раз вода хотя бы не больно била), но волосы все равно от брызг мокли. И тогда уже истово, входя в азарт, подняла руки и подставила пригоршни, омыла лицо, плескала на тело, на живот, на спину, поглаживая и пощипывая ошпаренную кожу…

Сколько длилось ее купание, ни Марина, ни Тахир не знали. Провалились вдруг из времени во что-то другое, обоим казалось: свершается какое-то важное, главное действо, ритуал. Если бы в этот миг появился маньяк, Тахир так и остался бы лежать в снегу с напряженно распахнутыми глазами, не помня, где его автомат и что он сам должен делать. Шептал какой-то бред:

— Стань чище!

А потом все кончилось, она вышла из-под воды синяя, жалкая и несчастная. От дрожи не решалась сделать ни шагу, обхватила себя руками, струйки воды, как змеи, скользили вниз, вызывая брезгливое отвращение. Она добралась до кучки одежды на замшелом валуне, подняла голову: мрачно и сосредоточенно следили за ней скалы, тускло светился равнодушный снег, постукивали в реке камни и звонко стучала об лед падающая вода. В прозрачном голубом небе с хлопьями сероватых облаков кружила птица, а солнце уже готовилось высунуться на чистое место, чтобы нестерпимо заблистать. Марина не решалась одеваться, но потянулась за полотенцем, старательно и долго вытиралась. Она представила, как дрожит палец Тахира на курке, как зажался где-нибудь в скалах маньяк, было муторно, от страха кислая слюна понемногу скапливалась во рту. «Когда это кончится, когда же, когда-нибудь…» — шептала себе. И, устав, замерзнув до онемения рук и ног, нерешительно потянулась за джинсами.

Когда оделась, натянула тяжелые, слишком большие для нее ботинки, попробовала сама встать на лыжи, — но не получалось закрепить эти рычажки и пружины на обуви. Тут и услышала хруст продавливаемого снега. К ней с бугра пробивался по снегу Тахир с лыжами в одной руке, «Калашниковым» навскидку в другой. Подошел, сорвал с себя и натянул на нее вторую шапочку.

— Что, сволочь, не вышло у т-те-б-бя? — постукивая зубами, тихо спросила.

Подбородок трясся, она изо всех сил заставляла себя не разреветься.

— Будь внимательна, еще ничего не кончилось, — буркнул он, встал с колен и подал палки. — Пошли назад. Работай изо всех сил, а то замерзнешь.

Грубо подставил горлышко бутылки, влил коньяк в рот, — Марина поперхнулась и закашлялась. Стекло дребезжало о ее зубы. Он дождался, пока успокоится, заставил еще выпить.

Обратный путь был невыносимо тяжел для обоих. Марина то и дело падала в снег, зарываясь в сугробы с головой, вниз лицом. Она полностью потеряла координацию и уже мало понимала, что происходит. Тахир поднимал ее, ставил на лыжню, очищал одежду и лицо от снега (очень боялся, что обморозится), еще раз заставил пить коньяк, дал таблетку, которой она едва не подавилась. Метров за двести от дома она просто упала, раскинув руки, и встать уже отказалась. Он хлестал Марину по лицу. Застонала, открыла глаза, смотря на него в упор, — взгляд был жесткий, ненавидящий. Не отвернулась, не зажмурилась, когда ударил еще раз.