Высокий, плечистый, с фигурой пловца или десятиборца, хотя неуклюжая притацовывающая походка выдавала боксера со стажем. Мастер спорта, однако, а кроме того — KMC по дзюдо (или, по-ненашему, черный пояс), KMC по рукопашному бою, разряды по плаванию и баскетболу. На днях он собирался сделать себе звание мастера по альпинизму. Наверху сказали, что сейчас это ценится. Наверху, шефом по городу, сидел троюродный дядя отца. Сказал еще, что не больше года сидеть Тахиру в Алма-Ате, а дальше поедет учиться в Москву.

Крупные миндалевидные глаза и массивный нос выдавали в нем для живущих в Средней Азии уйгура. И, как полагалось потомку одного из древнейших народов на азиатской земле, на лице его застыло надменное и спокойное выражение, чуть еще нарочитое по молодости лет.

Жил он в микрорайоне «Орбита», поэтому бегать отправлялся на окружное шоссе Аль-Фараби, обозначившее границу между городом и колхозными садами на вплотную нависших плоскогорьях. Два раза по шоссе проносился кортеж «чаек» и «зимов», окруженных милицейскими машинами, — это ездил на близлежащую резиденцию Димухамед Ахмедович Кунаев. И дорога, и все в округе содержалось в идеальном состоянии: цвели все лето красные пионы, желтые и алые тюльпаны, ирисы и розы. И не дай Бог алкашу или желторотому Ромео польститься, навек про цветы забудет. Хотя Тахир с одноклассником Сашкой умели те цветочки тырить лет семь назад.

Длинной вереницей голубели рассаженные посередине улочки елочки. Бежать по чистому тротуару было приятно. Сперва, то есть, приходилось Тахиру тяжеловато, лишь на обратном пути ноги подчинились, перестало подташнивать и в боку колоть.

Выдалось холодное утро, что для августа не было редкостью — пока не рассвело, даже пар изо рта белыми клубами вырывался. На траве виднелись мокрые пятна и посеребренные нити инея. Горизонт на востоке засветился, тонкая линия зарева быстро расширялась, чернота неба отступала перед ним, становилась серой, а затем и голубой. Рассвет обозначил высоко над городом, над Тахировой головой, громоздкие контуры Талгарского пика и всего остального массива Заилийского Алатау. На многих вершинах голубели шапки снега. А когда вылезло еще не разогретое, яркое и счастливое донельзя солнце, на телах гор отчетливо стали видны и белые полоски ледников, и сине-зеленые границы хвойных лесов, и почти оранжевые альпийские луга.

На бегу Тахир посматривал на горы, еще сегодня он собирался попасть туда на роскошный отдых с красивейшей в городе девушкой. Сколько удач, интересных дел и удовольствий предстояло ему до конца этого года! Он должен жениться, должен получить квартиру, а если «не оскудеет рука дающего» (цитата приятеля Сашки), то пошлет документы в Москву, узнает о вызове и станет самым везучим парнем в Казахской Советской Социалистической Республике.

Тем не менее, дел было запланировано море: прощальный визит в секцию бокса, визит на работу, визит в ЦУМ, где отец одолжит на две недели машину, а уже затем забрать девушку и уехать на турбазу. Поэтому заниматься на перекладине он передумал, лишь уже в квартире перед душем эспандер минут пять потерзал. И в путь!

Через три часа Тахир торопливо вышел из ворот маленького и уютного стадиона «Буревестник», свернул в извилистую улочку с пыльными, заваленными листвой и мусором арыками, чтобы никого из знакомых не встретить. Над корявыми и грязными карагачами с неподвижными ветками густо роилась мошкара. Лицо у него продолжало гореть, сочился струйками пот от физических и моральных обид разом. Морду ему сейчас набили, набили справедливо, так что надо было это дело осмыслить и забыть. Но забывать обиды, пусть и заслуженные, Тахир не умел и учиться не собирался.

Вышел к остановке трамвая, закурил. Ну и ну, месяц, как бросил, а теперь второй день смолит. Там, в «Буревестнике» он лет десять подряд прозанимался боксом. Два дня назад позвонил тренеру, Анатолию Дмитриевичу, объявил, что завязывает. Тот заволновался, заохал, сказал, что успел Тахира заявить на городские соревнования.

— Знаете ли, Анатолий Дмитрич, у меня совсем другая жизнь начинается. Я же после армии несколько раз уйти пытался, а вы отговаривали. У меня в неделю три дня для рукопашного боя, три дня кроссы гоняем, в зале тренажеры тягаю. Какой тут бокс? И ведь все, что мог, я давно у вас взял. Не вижу больше пользы.

— А, значит, все, что мог… — протянул тренер.

— Конечно. — Тогда Тахир не почуял ни обиды, ни подвоха.

— Тогда все правильно, — переключился тренер на бодрый тон. — Ты вот что, приезжай за вещами к концу утренней тренировки. Хочу тебя пацанам своим показать, чего с боксом люди в жизни добиваются. Для примера.

— Ой, да какой из меня пример, — засомневался Тахир.

— Ну, какой-никакой. Нормальный. Думаю, званиями и успехами ты не обижен.

Приехал Тахир в благодушном настроении, тренер ласково предложил ему натянуть в последний раз спортивный костюм с эмблемой парящей птицы на спине, провел в крохотный, на сорок квадратов, зальчик. Вдоль нашитых на стены матов стояли пацанята восьми-двенадцати годков и в несоразмерно огромных для них перчатках дубасили с обеих рук по кожзаменителю. Из дырок матов торчали пучки конского волоса. Это шла отработка силы и скорости ударов. Два пацана постарше прыгали в стойках перед зеркалами — «бой с тенью».

Тахира поставили в центр зала. Тренер усадил малышей по стенкам, коротко перечислил рубежи, взятые учеником: мастер спорта, чемпион города в прошлом, чемпион республики в юниорском турнире, бронза на всесоюзных, три штуки, последний, свежий результат — пятое место по обществу «Буревестник». Самое интересное сказал под конец:

— Вот мне за сорок, а Тахиру чуть больше двадцати. И он решил перчатки подвесить. Но мне-то обидно! Он за столько лет так и не стал хорошим боксером. С данными олимпийского чемпиона — легкий, руки длинные, злобный, резкий — остался рохлей и вшивотой. Хотя сам считает, что всему уже научился и мне его учить нечему.

Радостно улыбаясь, тренер обернулся к Тахиру, ожидая ответных слов. Тахир молчал.

— Считаю, что на прощание я должен кое-что объяснить Тахиру, — уже серьезным тоном продолжил Анатолий Дмитриевич. — Чего-то он не понял, чему-то не научился. Я, пока десять лет гонял его, злился, что сачкует, иногда дрейфит. А чего именно ему не хватило, мозгов или воли, не знаю. И хочу сегодня, напоследок, узнать. Мы с ним проведем спарринг, три раунда по три минуты. Если Тахир всему научился, то должен побить меня. Я вдвое старше, толще, курю, ну и выпиваю в меру. А он недавно из армии, в милиции работает. А вы, деточки, смотрите и тоже учитесь, потому что любое дело надо доводить до конца, выкладываться полностью, чтобы грязные старикашки вас потом не позорили. Ты готов, Тахир?

Тахир опять молчал, вроде как его тут обосрали, если точно выражаться. Но кивнул, достал из сумки свои перчатки, слегка по-пижонски украшенные белой кожей на ударной стороне. Кивком подозвал пацана, чтобы помог зашнуровать перчатки.

Надо было сообразить, как драться. Тренер в свое время был великолепным боксером, чемпионом Союза и Европы. На его стороне опыт, техника, этого пропить и прогулять он не мог. Тахир видел Дмитрича в деле лет шесть назад, на сборах в горах, там тренеры пари держали между собой. И в финале он сошелся с корейцем. Пацанов к зрелищу не допустили, поскольку под выпивку с бабенками шоу было, но из кустов ученики немного подсмотрели. И разговоры потом слышали, что Дмитрич был хорош. Сейчас ему, Тахиру, надо время тянуть, носиться, уходить. Убегать на первое, отбрыкиваться на второе, а вот на третьем старичок должен подсесть. И тогда его надо бить. Чем сильнее Тахир его сейчас побьет, тем легче и искреннее потом попрощается. Глядишь, и вмажут по сто, Тахир бутылку же вез. Для фуршета.

Паршиво, что злость все портила. Колотило, кривились губы, дрожали колени и бедра. Ладони в перчатках были абсолютно мокрыми, хоть воду сливай в тазик. В зал заходили и устраивались зрителями тренеры и парни из других секций — заранее Дмитрич о развлекухе растрезвонил. Решил ему сопли утереть, вместо папаши, в последний раз. А Тахир от такого обращения отвык. Вшивотой его никто и никогда не смел назвать, да еще перед салажатами, перед детьми опозорить, лет через десять такой лопух встретит и напомнит.