— Зачем? — спросил его Тахир.

— Как зачем? — удивился шеф. — Ты думаешь, правители наши, они вечные? Им замены нет? Давно пора заменить. Ты отдашь мне эти материалы.

— Нет их у меня, — спокойно повторил Тахир.

Зато шеф нервничал все больше, немыслимо быстро для своей комплекции вскочил, перегнулся через стол и ухватился пальцами за ворот рубашки Тахира. Завопил, брызгая в лицо слюной:

— Есть, есть, засранец! Сам видел, две дискеты в кармане куртки ночью были! Я мог тебя уложить и забрать, да пожалел, родич же. Решил, сам отдашь, как подарок.

Тахир встал, не вырываясь, шеф сам отпустил его. Дождался, когда шеф плюхнулся обратно в кресло, утирая платком потную, черную от загара лысину. Тахир тоже сел, из-под куртки вывалился на пол кинжал. Подобрал, сунул за ремень и прикрыл полами куртки. Старик проводил кинжал глазами, нахмурился, пытаясь что-то припомнить.

— Две дискеты — это моя защита. Я сам зафиксировал всю свою работу в Москве, все приказы, которые получал, все операции и контакты. Они касаются лично меня и моего отдела в ФСК по расследованию организованной преступности. Дела там грязные, незаконные, я понял, что если сам не побеспокоюсь, уберут. Теперь у них руки связаны, меня сюда выпустили. Главное, политических активов, каких-то масштабных разоблачений или информации там нет. Нет возможности вам с кем-то торговаться.

— Ты мне врешь, — устало решил шеф. — Ты не понимаешь, что надо меня убеждать, надо мне руки целовать, чтобы я верил и помогал тебе. Что ты задумал? Неужели ты еще такой глупый, что не хочешь считать себя предателем?

— Отчасти так, — кивнул Тахир.

— Тогда тебе надо было застрелиться в Москве. Там чужая страна, а здесь ты родился, здесь ты вырос, ты местный. Ты уйгур, желтокожая обезьяна, по-ихнему, чужак. Ты мусульманин. Зачем тебе русские? Кому и что ты хочешь доказать?

— Я присягал здесь, в Алма-Ате, когда вы меня позвали в КГБ. Но присягал Советскому Союзу. Может, это было дурное государство, скорее всего, очень дурное. Но присягу никто не отменял, и новую в Москве, служить России, мне дать не предлагали. Я продолжал служить по той же присяге, в той же столице. Теперь я вернулся и готов служить Казахстану, но нельзя требовать, чтобы я предал или продал самого себя. У меня должна быть уверенность, что я честно делаю свое дело, выполняю долг. Иначе лучше уйти, табак растить или баранов пасти.

— Ай, дурак ты, наивный и опасный дурак. Обалдуй, если говорить точно. Я не хочу копаться во всем этом, не хочу, — отмахнулся шеф. — К этому разговору вскоре присоединится кто-то третий. В покое тебя не оставят, подумай и пойми. И совсем по-другому будут говорить…

И тут шефа вдруг осенила какая-то догадка.

— Кинжал! Аллах, не может быть, покажи свою штуку!

— Зачем? — Тахир не шевельнулся.

— Откуда у тебя кинжал?

— Мать дала, это семейная святыня.

— Семейная, да? Этот кинжал я в могилу к твоему отцу положил. Я перед ним в долгу был… Шайтан! Что происходит? Это ты с кладбища, да? Ты там стрелял, шумел? Мы тут голову ломаем… Шайтан, как ты кинжал получил?

— Отец дал, — объяснил Тахир.

Шеф не на шутку испугался, снова вскочил из кресла, уже подальше от Тахира, захрипел.

— Уходи, уходи от меня.

Как и следовало ожидать, все тесты по физподготовке (бег, отжимания, подтягивания, штанга, какие-то особые упражнения на тренажерах) он сдавал со скрипом и унижениями, на «удовлетворительно». Вот только в спарринге, завершающем обследование, ему поставили не тренера, а обычного спецназовца, видимо, лучшего в единоборствах. Разозленный Тахир решил, что церемоний не ожидается, присмотрелся, оценил технику противника — и вырубил его через сорок секунд после начала боя. В комиссии ничего не поняли, заявили, что данных получили мало, и потребовали второго спецназовца. Его Тахир отключил уже без разведки, первым ударом ноги в грудь. Так и унесли без сознания. Кто-то предложил поставить на ковер тренера, моложавого корейца с коричневым поясом на дорогом кимоно. Тот покачал головой и отказался, сказал, что лично он готов с ответственностью заявить о готовности кандидата.

Отстрелялся на «хорошо». Дальше его посадили в кабинете для беседы с психологами и психиатрами: вопросы горохом сыпались сразу от четырех докторов напротив. Ни резкие ответы, ни неудачи в решении заковыристых задачек у них реакции не вызывали. Спокойно продолжали тянуть из него все жилы и эмоции. Сам легко догадался — нервная система изношена, мало чего хорошего проявил.

Лишь после всех испытаний ему сказали, что именно психиатры обусловили «добро» на его запуск в горы. Сказали, что Тахир на данный момент существует в идеальном для операции режиме «выживания», обозлен, в любом вмешательстве со стороны видит угрозу и подвох. Зверь-зверем — а это то, что надо.

Проверять его «горное образование» не стали, положившись на наличествующее звание мастера спорта. А зря — ни одного пунктика, правила, ничего насчет гор Тахир и не помнил, а, может быть, и не знал.

Совещание после всех испытаний длилось час — три генерала, куча советников, доктора, тренеры, всех хватало. Он сидел (не курил, чтобы не злить людей), размышлял — чего сам-то хочет, чтоб пустили или отвергли. Решил что в горах плохо, очень, но здесь еще хуже. В моральном плане. А тут его и позвали: сомнений хватает, но решили дать добро. Тахир не улыбался и не кивал. В глазах военных читал одно — все его считали покойником. Младшие чины, от лейтенантов до майоров, не считали нужным этого скрывать. Приносили соболезнования, утешали, иные посмеивались — но тихо, его рукопашный смотрела чуть ли не вся контора.

Тут-то из тренировочных штанов перескочил в новенький мундир Службы контрразведки Казахстана, с полковничьими погонами, позументами, скрупулезно воссозданными российскими (полученными в Москве) наградами и нашивками. Действительно, на служивых форма впечатление произвела — козыряли. Был парадный обед, сауна, затем совещание, уже вечером.

В зальчик набилось человек пятьдесят. Генералов было не меньше половины, что заставило его легонько изумиться: в самостоятельном Казахстане звезды усиленно размножались. Поначалу выступающие докладчики, по два от каждого министерства, пробовали говорить на казахском. У двух русских армейских шишек были переводчики, к Тахиру такового не приставили. Он подошел к начальственному столу, тихо попросил — раз для меня стараемся, говорите на русском, подзабыл я казахский. Косых взглядов получил много, но уважили. Шеф его игнорировал. Заместитель шефа, тоже полковник, в котором Тахир признал вскоре Бориса Пабста, наоборот, активно защищал его, Тахира, интересы. Пабст свободно говорил на казахском. Иногда разворачивался к Тахиру, по-свойски подмигивал.

Сперва, как водится, совещание скатилось к взаимным упрекам, претензиям и оскорблениям по поводу проделанной работы — неудач с поимкой Черного Альпиниста. Тахир уже сам убедился, что самой сильной стороной являлись два генерала из президентской службы. Были моложе, умнее и менее разговорчивы, чем остальные. Держались обособленно и начальственно, с легким скепсисом отзывались о других сторонах. Им дерзить почти не осмеливались, угрюмо возражая.

Президентская служба почему-то не доверяла сведениям шефа Тахира о местонахождении Черного Альпиниста, всю эту разработку в целом назвали очередной авантюрой, хотя их аналитики не постеснялись возразить своим же шефам — тоже считали, что выходы один-в-один наиболее перспективны и пока дали наибольший информационный приток о действиях и личности маньяка. В общем, операция получила «добро» сторон.

Внезапно служба президента сделала разворот на сто восемьдесят, предложив операцию на турбазе поручить только им, а остальным сосредоточиться на защите города. Тут уж показал себя в блеске и гневе генерал-майор Нутманов — дал ответный залп упреков, претензий, обрисовал картину неудач и провокаций службы президента, сорвавшей отсебятиной ряд операций других ведомств. Напоследок жестко заявил, что помощь ему нужна, примет, но все нити и управление будет осуществлять лично он. Поскольку и подготовка, кандидатура, разработка и ответственность тоже лежат на его плечах. Постепенно остальные согласились с его аргументами.