Но нет, она же Кент, а женщины из рода Кентов не привыкли плакать ни над разбитой любовью, ни над сломанными костями, если случалось такое. Они выкарабкивались. И Надя справилась с этим блестяще.

И теперь, когда она это сделала, когда стала танцевать лучше, чем когда-либо, когда оставалось всего несколько недель до того, чтобы попробовать вернуть все то, что она оставила, именно теперь в ней снова вспыхнул прежний огонь?

Надя со стоном перевернулась на спину и крепко прижала к груди подушку. Не помогло. Даже с широко открытыми глазами она до сих пор чувствовала, как под белой рубашкой этого мужчины ходуном ходили мышцы, крепкие и на удивление сильные. Тот жар, который шел от него. Стоило лишь ей прикоснуться к нему, и она ощущала под кожей его пульсации. И весь этот час тот же жар беспрестанно пульсировал в ее теле.

Перестань, слышался ей голос матери.

Матери, которая бросила на Надю один-единственный взгляд, когда та неожиданно появилась у нее на пороге с чемоданчиком и грустной историей… и улыбнулась. Не потому, что она была рада видеть свое единственное чадо. О нет. Балетная карьера Клаудии Кент рухнула из-за мужчины, и теперь, когда она видела, что продукт ее ошибки оказался в той же печальной ситуации, она смотрела на это как на посланное свыше кармическое воздаяние.

Надя крепче стиснула подушку, чтобы унять неприятное ощущение.

Ее мать была напрочь лишена генов материнства, но благодаря этому Надя рано научилась справляться с последствиями отказов, что оказалось настоящим даром для свободной танцовщицы. Невозможно быть танцовщицей и при этом быть слишком разборчивой. Это тяжелое, богом проклятое занятие. Как сказала однажды Этель Бэрримор, для того, чтобы стать успешной актрисой, женщина должна обладать лицом Венеры, умом Минервы, грацией Терпсихоры и быть толстокожей, как носорог. Танцовщицам требовалось иметь все это плюс способность делать шпагат на бильярдном кие.

Надя обладала всем этим и даже больше. И все же, если в ближайшие несколько недель ей не удастся использовать свой мимолетный шанс и вернуться к прежней жизни, она сможет довольствоваться лишь сознанием того, что совершила ту же ошибку, что и ее мать.

Впрочем, она, по крайней мере, не забеременела.

Под влиянием этих мыслей Надя дотянулась до ночного столика и взяла ноутбук. За несколько минут ей удалось выбросить из головы все посторонние размышления и набросать эскизы тех движений, которые она добавила в свой номер за день до появления Райдера Фицджеральда.

Когда ей было двадцать, она жила за счет природного таланта, дерзости и, возможно даже, имени своей матери. Но стоило на один год уйти со сцены, и момент был упущен. Каждый день появлялись более молодые, рвущиеся вперед танцоры, готовые занять ее место. Единственное, чего не знали эти маленькие голодные танцоры, – то, что теперь Надя не уступит. И ей действительно есть чем доказать это.

Закрыв ноутбук, она снова шлепнулась на кровать. Раз уж завтра занятия начинаются в два, у нее будет время, чтобы самой сходить на пару уроков. Может быть, на урок современного танца в Саут-Ярра или в тот недавно переделанный из склада зал в Ноттинг-Хилл. В любом случае она не будет сидеть здесь. Потому что Надя Кент снова в игре.

Несмотря на поздний час, всплески адреналина все еще будоражили ее, поэтому она схватила пульт от телевизора и прокрутила список фильмов на жестком диске, пока не нашла то, что искала.

Из полудохлых динамиков подержанного телевизора послышалась мелодия «Будь моим», и на экране начали извиваться зернистые черно-белые танцоры. Когда появилось набранное розовым шрифтом имя Патрика Суэйзи, Надя подоткнула под себя одеяло и вздохнула.

Да, все снова было по-прежнему. И так будет до тех пор, пока она не совершит какую-нибудь глупость. Опять.

Засыпая, Надя уже не могла с точностью сказать, чей голос она слышит: голос матери или свой собственный.

– Ну и как? Тебе понравилось? Ты рад, что я заставила тебя пойти?

Райдер крепче прижал телефон к уху, чтобы лучше слышать Сэм, и заткнул пальцем другое, стараясь отгородиться от шума строительной площадки.

– Это было… – Мучительно. Жарко. На грани экстрима. Он надвинул на лоб защитный шлем. – Все прошло замечательно.

– Я же говорила. А какая классная студия? А потолки. Я знала, что потолки тебе понравятся.

К чему тут лукавить! Потолочные балки действительно выглядели потрясающе. Старая школа. Та самая, ради освоения которой его периодически подмывало продать душу. Райдер оглянулся на окружавшие его современные металлические штыри и холодные бетонные плиты, основание того, что через несколько месяцев станет серебристым сверкающим небоскребом.

Прораб помахал ему фонарем в знак того, что люди, с которыми он должен встретиться, наконец прибыли. Райдер кивнул в ответ и поднял вверх один палец, показывая, что будет через минуту.

– Она была танцовщицей, – говорила Сэм. – Самой настоящей. В шоу «Скай Хай».

С трудом представляя себе страстную Надю Кент в розовой пачке, Райдер спросил:

– Разве Надя балерина?

Пауза.

– Не-е-т. Я же тебе говорю, «Скай Хай».

– Сэм, ради бога, обращайся ко мне как к австралийцу мужского пола, говорящему на примитивном английском.

– Чувак, тебе надо почаще куда-нибудь ходить. «Скай Хай» – это что-то обалденное. Фантастические танцы. Это бурлеск вперемешку с «Берн зе Флор» и «Цирк дю Солей». Совершенно невероятные спецэффекты и суперталантливые танцоры. Они выступают в Лас-Вегасе!

Райдер все больше сосредотачивался, пока не отключился от всего, кроме голоса сестры.

– Сэм, ты хочешь сказать, что наняла шоугёрлз, чтобы обучать танцам тех, кто придет к тебе на свадьбу?

– Да успокойся ты. Она же не стриптизерша.

И все же представить себе Надю на высоких каблуках, в сетке и павлиньих перьях было совсем не сложно. Ее светлая кожа, мерцающая в полумраке, растрепанные кудри, ниспадающие по голой спине, эти тонкие ласкающие руки… Он прижал к виску большой палец.

– Она такая грациозная, гибкая, – продолжала Сэм, не имея понятия о его внутренней борьбе. – Когда мы пришли в прошлый раз, она разогревалась. Она может так высоко поднять перед собой прямую ногу, что касается ею собственного носа!

Райдер резко раскрыл глаза, подыскивая способ, как можно быстрее прекратить этот разговор.

– Ладно, хватит, – сказал он так громко, что на него обернулось несколько человек. Кое-кто из его рабочих засмеялся, прежде чем снова вернуться к своим делам. Сделав паузу, Райдер произнес: – Она тебе нравится. Вот и прекрасно. Я беру уроки, как ты хотела. И хватит об этом.

Сэм, возможно, не поняла смысла его молчания, но он точно знал, о чем она думала. Понизив голос на октаву, она сказала:

– Знаешь, а у нее никого нет.

– Мне надо идти! – рявкнул Райдер. – Прораб так активно показывает пальцем на часы, что вот-вот его сломает.

С этими словами он отключил телефон и уставился на него с таким видом, будто никак не мог вспомнить, в какой карман его надо положить.

Никаких сомнений в том, что происходит, не могло быть. Этот ребенок пытался его пристроить. Все пошло совсем не так, как надо.

Для Сэм он был нерушимой скалой. Краеугольным камнем ее мироздания. Именно поэтому он так тщательно разделял свою личную жизнь и свою жизнь с ней. И все ради того, чтобы у нее не сложилось впечатления, будто все мужчины себялюбивые животные, как их отец.

Проклятье! Времена менялись, быстрее, чем ему хотелось. Так, что он уже не поспевал. Чтобы вернуться к реальности, Райдер посмотрел вверх на окружавшие его грязные бетонные стены и представил себе, что в один прекрасный день все это станет сверкающей высоткой, фантастическим произведением искусства, пронзающим небо над Мельбурном. Проектом, к которому он шел больше десяти лет.

Нельзя сказать, что Райдер всегда стремился создавать здания, уходящие в небо. В первый год своей стажировки он провел потрясающее лето на берегу моря в Сорренто со специалистом по реставрации по имени Том Кемпбелл, который занимался тем, что возвращал большим зданиям Апеннин их былое величие. Работа была тяжелой, изматывающей, но пьянящий запах природных материалов заставлял его с небывалой силой грезить о матери с ее скульптурами из брошенных вещей, чего с ним не случалось с самого детства.