Годы, проведенные в монастыре, не могли не повлиять на взгляды человека, особенно в ту пору. Монастырь был для него школой, где он не только постигал общие основы подвижнического жития, но и знакомился с бытовавшими там воззрениями и взглядами на церковно–политические вопросы, и эти взгляды влияли на него. Впоследствии в любой сфере жизни вне монастыря он будет хранить духовную атмосферу своей обители, будет действовать в соответствии с ее духом и оценивать все явления церковной жизни, исходя из традиций своего монастыря.
Такая духовная установка играла в XVI в. важную роль. Иосифо–Волоколамский монастырь в этом отношении занимает совершенно особое место в русской церковной истории. С прп. Иосифом и его монастырем связано самое влиятельное течение в церковной жизни XVI в. За всю историю Русской Церкви ни один другой монастырь в течение ограниченного или длительного времени не сыграл столь важной роли в жизни Церкви, как эта обитель; более того, иосифлянское течение продолжает и до последнего времени влиять на общий ход русской церковной жизни — то слабее, то сильнее. В течение XVI столетия, точнее сказать, с 1522 г., не меньше 19 монахов и настоятелей этого монастыря переступили его порог, чтобы взойти на разные архиерейские кафедры и глубоко внедрить воззрения основателя монастыря в жизнь Церкви. Семеро из этих архиереев были прежде настоятелями монастыря, другие хиротонисались из простых монахов [714]. С 1555 по 1581 г. Казанскую архиепископскую кафедру постоянно занимали выходцы из Иосифова монастыря. В XVII в. Волоколамский монастырь перестает играть прежнюю роль при замещении архиерейских кафедр. Известен лишь один случай, когда настоятель монастыря, Александр (1682–1688), избран был архиепископом Великого Устюга (1688–1699) [715]. Монахи Иосифова монастыря, такие как митрополит Даниил, епископы Вассиан (Санин), Вассиан (Топорков) и Савва (Черный), а также митрополит Макарий, вышедший из иосифлянского по духу Пафнутьева монастыря, распространяли и утверждали своими действиями и своими сочинениями воззрения своей школы. Взгляды, преобладавшие на Стоглавом Соборе, — это взгляды, которые высказывали представители этого направления [716]. Дух монастыря сохранился впоследствии в деятельности целого ряда иерархов. Точно так же строго аскетическое общежитие Троице–Сергиева монастыря времен прп. Сергия воспитало целый сонм основателей новых монастырей, которые в своих обителях вводили тот же строй монастырской жизни, которым жил монастырь прп. Сергия. Аскетическая школа нестяжателей немыслима без тех настроений и воззрений, которые царили в заволжских пустынях во 2–й половине XV в. Как только исчезал этот дух, — неважно, благотворный или вредный для развития монашества, — уже не появлялось выдающихся личностей, которые бы оказывали значительное влияние на церковную жизнь.
Из Соловецкого монастыря в XVII в. вышло несколько епископов, но им нельзя приписать особенно заметного воздействия на церковную жизнь. Впрочем, свт. Филипп, митрополит Московский (1566–1568), тесно связанный с Соловецким монастырем, своими деяниями и мученической кончиной доказал, что в монашеской среде не совсем угасло чувство религиозной ответственности [717].
13 настоятелей Троице–Сергиева монастыря стали епископами в XVI–XVII вв. [718], но лишь двое из них сыграли важную роль в жизни Церкви. Это Новгородский митрополит Иов (1697–1716), труды которого по основанию новых школ и по подготовке белого духовенства заслуживают высокой оценки, и патриарх Иоасаф II (1667–1672), который в течение 11 лет (1656–1667) настоятельствовал в этом монастыре; престарелый патриарх не был, впрочем, особенно деятельной фигурой. Его роль на Соборе 1667 г., который энергично и успешно отстаивал права Церкви, была не очень значительной.
Когда рассматриваешь процесс обмирщения монашеской жизни, невольно возникает вопрос, почему епископат не предпринял никаких решительных действий, чтобы приостановить этот процесс, почему не принималось никаких мер по улучшению положения в монастырях, хотя бы каждым из архиереев в своей епархии. Но ведь эти епископы сами жили в монастырях, где аскетическим подвигам отводилось совершенно определенное, ограниченное место, где укоренился религиозный формализм — застывшее «обрядолюбие». В XVII в. среди церковных иерархов мы не найдем выдающихся ревнителей очищения и улучшения монастырского быта. Рязанский митрополит Иларион (1657–1673) был одним из немногих епархиальных владык, кому удалось поднять уровень монашеской жизни в монастырях своей епархии [719]. Другой Иларион, митрополит Суздальский (1682–1705), который в середине XVII в. вел очень строгую жизнь во Флорищевой пустыни (около Владимира), в 1694 г. в своем послании к настоятелю этой пустыни, где тогда участились нарушения общежительного устава, писал о том, какие меры принимал он, Иларион, против таких нарушений в пору своего настоятельства. При нем эта пустынь известна была строгостью своего устава. Царь Федор Алексеевич высоко ценил смиренного настоятеля, и не без его воли Иларион из игуменов маленькой пустыньки был возведен в сан Суздальского митрополита [720]. Два самых выдающихся и по–настоящему образованных иерарха 2–й половины XVII в. — Иов, митрополит Новгородский (1697–1716), и Афанасий, архиепископ Холмогорский (1682–1702), — свое внимание в основном уделяли улучшению приходской жизни и подготовке духовенства [721].
Невнимание епархиальных архиереев к вопросам монастырского быта еще более способствовало обмирщению иноческой жизни. После упразднения Монастырского приказа и Собора 1667 г. епархиальные архиереи получили больше возможностей для успешной деятельности в своих епархиях, но отсутствие подходящих для этого личностей препятствовало успеху.
Два иерарха особенно резко выделяются из среды русского епископата: св. Филипп, митрополит Московский (1566–1568), и патриарх Никон (1652–1666). В их судьбах есть общий момент: столкновение с государственной властью. Церковно–исторические предпосылки этих столкновений были разного, можно даже сказать, противоположного характера. И само содержание этой борьбы — для св. Филиппа краткой, а для патриарха Никона длительной — имело разный характер. Нельзя утверждать, что оба архипастыря в равной мере принадлежат истории русского монашества. Их личная иноческая биография складывалась по–разному.
Блестящее облачение вельможного князя Церкви совершенно затмило для Никона смиренную монашескую рясу; характер его поступков тоже не соответствовал иноческому духу. Его заботы и цели были связаны главным образом с вопросами общей церковной жизни; в грандиозной программе, которую он пытался осуществить, высокомерно полагаясь на свою энергию, свои таланты и непоколебимую уверенность в правоте своего дела, не было места для вопросов, связанных с монастырской жизнью. Никон был великой личностью; происходил он из толщи русского народа, и появление этой личности доказывает, какие силы таились в народе; а его противники — достаточно только вспомнить о не менее знаменитом протопопе Аввакуме и других расколоначальниках — показали, с какой энергией могут проявляться эти силы. Как часто бывает у великих исторических деятелей, у Никона талантливость натуры соединялась с духовной косностью, энергия, которая зачастую оборачивалась деспотизмом, — с малодушием, принципиальность — с себялюбием. Проклятием и славой окружили эту фигуру противники и почитатели, писатели и исследователи. Несмотря на большой объем литературы, посвященной Никону, нельзя сказать, что его личность и труды исследованы с исчерпывающей полнотой [722].
