Лопаты и кайла с короткими ручками лежали там, где их оставили накануне. Блэар взял одно кайло и автоматически провел лампой под самой кровлей — в двух-трех местах, где из трещин в кровле сочился газ, пламя резко полыхнуло. Однако количество газа и отдаленно не напоминало то, которое должно было скопиться здесь в день взрыва. Погода тогда стояла влажная и для зимнего времени необычайно теплая. Барометр падал, и газ начал просачиваться из опор, кровли и проделанных под взрывчатку шурфов. По всей длине штольни пламя в шахтерских лампах стало отделяться от фитилей — верная примета, из-за которой столь требовательный смотритель работ, как Бэтти, и оказался вынужденным запретить на весь день проведение подрывных работ.
Иногда, если в каком-то из забоев скапливалось слишком много газа, людей оттуда выводили; но чтобы из-за этого эвакуировать всю шахту — такого не происходило никогда. Шахтеры по-прежнему махали кайлами, толкали вагонетки, мальчики погоняли пони, при этом отлично сознавая, что в насыщенной газом атмосфере любая искра способна превратить метан в бомбу, и в той смеси, что образуется после взрыва, все они погибнут от удушья. Но шахтеры никогда не прекращали работу из-за газа. В конце концов, человек, спустившийся на целую милю под землю, уже подумал о собственной безопасности и принял для себя решение на этот счет. Кроме того, в абсолютном большинстве случаев день заканчивался благополучно, и все они возвращались после работы домой.
После того как Блэар побывал здесь в первый раз, прошло две недели. За это время забой успел уже заметно продвинуться назад, следуя любопытной ланкаширской системе обратных выработок, когда шахтеры оставляют за собой в вырубаемом угле галерею опор, под тяжестью давящей на них породы постепенно обрушивающихся. «Постепенно» в том смысле, что не сразу. Кровля в выработанных забоях могла обрушиться спустя неделю, через год, могла и годами стоять как ни в чем не бывало. Но когда выработки в конце концов все же обрушивались, это происходило мгновенно, с невероятным грохотом и поднимало волны угольной пыли, доходившие даже до основания шахтного ствола.
Кровля в том месте, где они проползали вместе с Бэтти в предыдущее их посещение, вроде бы пока держалась, по крайней мере на протяжении нескольких первых ярдов; дальше Блэару из-за висевшей вокруг пыли ничего не было видно. Он сверился с компасом. С кайлом в одной руке, лампой и компасом в другой, он пополз вперед, в неизвестность.
Он помнил запись в дневнике Мэйпоула: из «Книги пророка Исайи»: «И отдам тебе хранимые во тьме сокровища и сокрытые богатства». Интересно, понял ли викарий, добравшись до забоя, сколь неохотно и скупо отдает Всевышний богатства земли?
По мере того как кровля становилась все ниже, Блэар как бы проделывал обратную эволюцию человека: от прямохождения к походке полусогнувшись, а затем и вовсе к передвижению на четвереньках. Ползти с рюкзаком было вдвое труднее, чем без него, пока Блэар не догадался снять его со спины и привязать пиджаком к ноге — получилось нечто вроде поезда с одним вагоном. Но и так он мог продвигаться вперед, только сперва проталкивая перед собой лампу, а затем подползая за ней по камням, мусору, кускам отбитого угля и отвалившейся породы. Кое-где кровля уже частично обрушилась, и упавшие большие ее куски лежали как могильные плиты. В одном месте ему показалось, что пол как будто провалился куда-то, и Блэар по самой кромке непонятно чего выполз на твердое место и протер компас, чтобы сориентироваться заново. Руки его стали черными от пыли, рукава забились ею; Блэар дышал пылью, кашлял, задыхаясь, и часто моргал, чтобы не дать засориться глазам. Было тепло: под тяжестью лежавшей на нем породы уголь нагревался.
К этому моменту Блэар уже преисполнился уверенности, что залез куда-то не туда: то ли отклонился в сторону, то ли немного не дошел, либо, напротив, забрался слишком далеко. Вокруг него, наезжая друг на друга, словно колода упавших карт, валялись куски скальной породы: где-то обрушилась кровля, где-то вспучился грунт пола. Блэар был уже почти уверен в том, что не найдет того, ради чего пришел в шахту, когда вдруг, следуя машинально взглядом за язычком пламени, поднял глаза вверх и даже сквозь пыль ощутил характерный гнилостный запах метана.
Маленький красновато-оранжевый язычок пламени, скрытый за защитной сеткой лампы, стал выше и пожелтел; теперь у пламени как будто появились планы и надежды на будущее. Блэар установил лампу понадежнее в том месте, где она стояла. Пока язычок пламени оставался просто пламенем и не превращался в бело-голубой столб, Блэар находился по желательную сторону от незримой, но реальной черты, разделявшей бытие и небытие. Он прополз еще немного вперед и обнаружил поспешно сляпанную стенку из кирпича на известковом растворе примерно в ярд высотой и два ярда шириной. Стерев пыль с одного из кирпичей, Блэар увидел оттиснутые буквы: «Кирпичный завод Хэнни». Это были те самые кирпичи, та самая стенка, которую показал ему Бэтти в его первое посещение.
Блэар приподнялся на локте и подтянул к себе рюкзак. Как и говорил ему тогда Бэтти, здесь не было крупного прорыва метана, просто обычный просачивающийся газ скапливался в пустой породе и том угле, что остались теперь замурованными за стенкой. В усилившемся под влиянием газа пламени лампы он увидел узкую контрольную щель, оставленную в верхнем слое кирпичей, за которым и должен был скрываться более легкий, чем воздух, метан. Лежа на боку, Блэар вытащил из рюкзака банку замазки. Пользуясь карманным ножом как рычагом, он открыл крышку, подцепил немного смолистой массы на лезвие ножа, замазал ею трещину и откинулся на спину посмотреть, какой это произведет эффект. Если замазка и в самом деле, как значилось на этикетке, «годилась для Королевского военно-морского флота», она должна была сгодиться и в шахте.
Пламя в лампе медленно тускнело, обретая свой обычный неяркий оранжевый оттенок. Блэар постучал острым концом кайла по самом нижнему ряду кирпичей. Поскольку метан легче воздуха, то скопившийся взрывоопасный газ должен концентрироваться главным образом в верхней части пространства позади стенки, и один из нижних кирпичей можно извлекать без опасений. Но это только теоретически. «Потому-то, — подумал Блэар, — горное дело и считается одновременно наукой и искусством: шахтеры, как и художники, умирают молодыми».
