– О моем, – хладнокровно ответила она.

– И кого же ты подозреваешь?

– Разумеется, Мишу, – она еле сдержала смех, будто он сказал глупость.

Несмотря на царивший в комнате полумрак, он заметил, что за неделю, с тех пор как он здесь ужинал, здесь что-то изменилось. Ничего особенного: покосилась картина, пепельницы полны окурками, пахнет пылью и засохшими цветами. На столике между диваном и стулом, на котором он сидел, – сумочка, рядом тюбик губной помады и зеркальце. Когда она меняла положение, задевая коленом столик, тюбик катался взад-вперед.

– Когда ты впервые заподозрила, что Миша хочет тебя убить?

– О, много лет назад, – и добавила, как бы спохватившись. – Кури, пожалуйста. Я же знаю, что, когда ты волнуешься, тебе хочется курить.

– Да, мы давно знаем друг друга, – согласился он, и ему захотелось курить. – И как, по-твоему, он собирается тебя убить?

– Я покончу с собой.

– Так это же не убийство, Наташа, а самоубийство.

– Я знала, что ты так скажешь, но в данном случае это не так. Я только жертва, а убийца – он. Он юрист, у него все продумано.

– Ты хочешь сказать, что он хочет свести тебя с ума, так, что ли?

– Если бы я сошла с ума, я бы не могла рассказать тебе о том, что он делает. К тому же он уже лишил меня жизни. Теперь мы просто разговариваем обо мне.

– Вот как!

Она не была похожа на помешанную. Более того, в ее голосе слышалось что-то мечтательное. Он подумал, что они с Наташей всегда были добрыми друзьями, но никогда не знали друг друга достаточно хорошо.

– И что же ты хочешь от меня? – спросил он. – Я, естественно, поговорю с Мишей…

– Только и всего? Я хочу, чтобы ты его арестовал.

– За убийство? Не убивай себя, тогда не будет никакого убийства, – он попытался улыбнуться.

Наташа покачала головой.

– Нет, я не могу рисковать. Пока я еще могу, я должна добиться, чтобы его арестовали.

– Посуди сама, – Аркадий потерял терпение. – Разве я могу арестовать кого-нибудь за преступление, которое он не совершил, особенно со слов человека, который собирается покончить с собой?

– В таком случае из тебя не получилось хорошего следователя.

– Зачем же ты меня звала? Зачем тогда разговаривать со мной? Говори с мужем.

– Мне нравится, как это звучит, – она наклонила голову. – «Ваш муж». Довольно мило прозвучало бы в суде. – Она уютно свернулась калачиком. – Вы с Мишей для меня одно и то же. Он того же мнения. Он всегда называет тебя своей «доброй половиной». Ты всегда поступаешь так, как хотелось бы ему самому, поэтому он так восхищается тобой. Если я не могу сказать его «доброй половине» о том, что он пытается меня убить, тогда я не могу сказать это никому. Знаешь, я всегда удивлялась, почему ты не обращал на меня внимания в университете. Ведь я была довольно привлекательна.

– Ты и сейчас недурна.

– А сейчас я тебе интересна? Можно прямо здесь, не нужно идти в спальню, и я обещаю, что все будет в полном порядке, не бойся. Нет? Скажи честно, Аркаша, ты всегда честен, в этом твое обаяние. Значит, нет? Только не извиняйся, пожалуйста, должна тебе признаться, что мне это тоже неинтересно. Что с нами случилось, – рассмеялась она, – мы больше не интересны друг другу?

Аркадия будто что толкнуло. Он схватил и перевернул вверх дном сумочку, рассыпав по столу ее содержимое, главным образом бумажные упаковки пенталгина, обезболивающего средства, содержащего кодеин и фенобарбитал, – свободно продающегося в аптеках «наркотика домохозяек».

– Сколько ты принимаешь за день?

– Ты прежде всего думаешь о том, как действовать. Уж больно ты профессионален. Мужчины так профессиональны… Однако я тебе надоедаю, – оживилась она, – а у тебя своих мертвецов хватает. Мне просто хотелось расширить твой кругозор. Ты, пожалуй, единственный человек, которому до меня есть дело. А теперь можешь возвращаться на работу.

– А ты что будешь делать?

– Буду сидеть здесь. Как кошка.

Аркадий поднялся и направился было к двери.

– Я слышал, что ты собираешься давать против меня показания в бракоразводном процессе, – сказал он.

– Не против тебя. В пользу Зои. Откровенно говоря, – мягко сказала Наташа, – я никогда не считала, что из вас получится пара, никогда.

– Будешь умницей? Мне нужно идти.

– Все будет в порядке, – она с покорным видом поднесла к губам бокал.

В дверях лифта Аркадий столкнулся с Мишей. Тот от смущения залился краской.

– Спасибо, что зашел. А я не мог выбраться раньше. – Миша хотел проскользнуть мимо.

– Погоди. Ты бы лучше свел ее к врачу, – сказал Аркадий. – И отбери у нее все таблетки.

– У нее все будет хорошо. – Миша попятился к двери. – С ней это уже бывало, так что все обойдется. Лучше займись своими делами.

Вторую половину дня Аркадий провел за бумагами, проверял регистрацию «Жигулей» Ганса Унманна и снова изучал визы Осборна. Американец ехал поездом от Парижа до Ленинграда, куда прибыл 2 января. Такое путешествие, пусть и в мягком вагоне, через Францию, Германию и Польшу было утомительным, особенно для такого всесильного предпринимателя, как Осборн. Но в зимнее время Ленинград закрыт для навигации, а при осмотре в аэропорту могли обнаружить «манлихер».

Под вечер Аркадий был на кремации Паши Павловича. Его тело наконец передали для похорон, так что теперь его можно было положить в сосновый гроб и откатить в печь.

Хулиганы сбили с лозунга все слова, за исключением одного: «НАДЕЖДА».

Трубы завода имени Лихачева исчезли в ночи. Магазины были закрыты; тот, что торговал спиртным, был надежно защищен железными дверями. Пьяницы орали вслед милиционеру: «Эй ты, мусор!» Милиционер сошел с тротуара на мостовую, поглядывая, нет ли патрульной машины.

Аркадий вошел в кафетерий, где он раньше встречался с Лебедем. За круглыми столами сгрудились постоянные посетители. Бутылки в честных трудовых руках, на спинках стульев пропотевшие куртки, на тарелках сырые луковицы и ножи. В качестве развлечения был телевизор – показывали футбольный матч «Динамо» с Одессой. Аркадий прошел прямо в уборную, где Кервилл отливал в устроенную для этого дыру. На нем были кожаный пиджак и простая кепка. Несмотря на скудное освещение, Аркадий разглядел, что обычно суровое лицо Кервилла несколько обмякло.

– Веселитесь? – спросил Аркадий.

– Конечно. По колено в чужой моче, – он застегнул ширинку. – Как в настоящей преисподней, черт побери. А вы опоздали.

– Виноват, – Аркадий занял место у дыры, встав в полуметре от нее, подальше от лужи. Интересно, сколько выпил Кервилл.

– Проверили «манлихер»?

– Проверяем. Окончательного заключения пока нет.

– Чем же, черт побери, вы занимались весь день? Думали о коммунизме?

– До него еще далеко, – он бросил взгляд на ботинки Кервилла.

Они прошли к занятому Кервиллом столику в углу зала. Посреди стола стояла наполовину пустая бутылка водки.

– Ренко, пить будете?

Аркадий думал уйти. Кервилл и трезвый был непредсказуем, а Аркадий много слыхал, что американцы быстро напиваются. Однако должен был подойти Лебедь, и он не хотел его упустить.

– Ну, что скажете, Ренко? А потом устроим соревнование – кто кого перессыт – на дальность, на время, на точность и на оригинальность исполнения. Даю вам фору. Один шаг. Разве мало? Руками не держать.

– Вы и вправду полицейский?

– Причем не из худших. Давайте, Ренко, я плачу.

– У вас довольно задиристый нрав, верно?

– Когда меня заведут – да. А вам, что, хочется, чтобы я еще раз вас отделал? – Кервилл откинулся на спинку стула, скрестил руки и одобрительно огляделся вокруг. – Хорошее местечко. – Его взгляд снова остановился на Аркадии. Тоном обиженного ребенка он произнес: – Я сказал, что это хорошее местечко.

Аркадий направился к стойке и вернулся с бутылкой и еще одним стаканом. Он положил на стол между бутылками две спички, у одной отломил половину, накрыл обе спички рукой, так что торчали одни головки, и сказал: