Глазом не успев моргнуть, он оказался в камере, знакомой до дрожи. В этих стенах царил сумрак, тусклый свет струился из окошка, глубоко посаженного в пятнадцати футах над полом. Тот, как и стены, был обит войлоком, когда-то синим, но выцветшим до серого.

Но это была ненастоящая стена. В пяти дюймах от стен стояли железные проволочные решетки, закрытые тяжелым полотном и поблекшей желтой бумагой. Это для того, чтобы узники не могли перестукиваться. Камера воняла немытыми телами. Но больше всего угнетала жара, поступавшая извне, от огромных печей. Они постоянно топились, чтобы на стенах не скапливалась влага. Жара была невыносимой, а от угольного дыма можно было задохнуться. Человек чувствовал себя куском копченой грудинки, вывешенной в турецкой бане.

Царь Николай I посадил сюда Бакунина 23 мая 1851 года. Эту дату Михаил никогда не забудет. Выпустил его наследник Николая, Александр II, почти через семь лет, и отправил в Сибирь, в пожизненную ссылку. Датой освобождения было 8 марта 1857 года. От тюремного рациона у Бакунина развились геморрой и цинга, выпали почти все зубы. Он постоянно страдал от головных болей, одышки, шума в ушах, напоминающего кипение воды.

В тот раз – на семь лет. А сейчас?

Навсегда?

Или пока Михаил не сдастся, не предаст принципы, которые он всегда отстаивал, не станет рабом Мартина.

Бакунин лег на пол и зарыдал.

Симмс отвернулся от голографического изображения крошечной фигурки в черном, лежащей в смоделированной им древней тюремной камере.

– Мартин, вы же не предлагаете оставить его там?

– Пускай посидит; может, возьмется за ум. Да и какая, в сущности, разница? В этом ящике не он. Симмс, не забывайте, Бакунин и Цицерон – не реальные люди. Это лишь наборы цифр, компьютерная информация. Вы сами мне говорили.

– В каком-то смысле мы и сами всего лишь информация, – сказал Симмс.

– Вы принимаете все слишком близко к сердцу. Симулякры похожи на людей, но, согласно постановлению суда, они должны классифицироваться как изображения. Невозможно нарушить гражданские права изображения.

– Дело находится в апелляции.

– Апелляция безосновательна. Симулякры не обладают никакими свойствами живых человеческих существ.

– За исключением сознания. Ума. Способности испытывать удовольствие. И боль.

– Док, у меня просто сердце разрывается. Увидимся.

Симмс руководил научной группой по проекту «Воскрешение», как иногда именовали программу симулякров, почти два года, с тех пор как Ричардсон ушел в академический отпуск для поиска новых направлений развития проекта. За время работы Симмс видел немало странного, но все эти странности не подготовили его к появлению Мартина Мерчисона, нового исполнительного директора. Этот человек совершенно не разбирался в компьютерных технологиях, да еще оказался садистом.

Но в чем-то он был прав. Бакунина нет. Есть только светящееся переплетение информационных потоков.

Интересно, о чем думает это светящееся переплетение потоков? Что чувствует?

Цицерон поднял взгляд и улыбнулся, когда Мартин внезапно возник в комнате.

– Мартин! Я ждал вас. Будьте как дома. Рад бы предложить вам угощение, но подозреваю, что фалернского здесь нет, а если бы и было, нематериальность – которую, по моему представлению, мы с вами разделяем – делает вкушение пищи и вина если не невозможным, то просто ритуальным.

Симулякр Мерчисона проплыл через комнату и уселся на массивную кушетку, каких в доме Бакунина наставили немало.

– Вы много разговариваете, – заметил Мерчисон. – Вам одиноко с тех пор, как нет Бакунина?

– Ничего такого, с чем я не мог бы справиться, – ответил Цицерон. – Кстати, куда вы его дели?

– Лучше вам этого не знать, – сказал Мерчисон.

– Даже так? – протянул Цицерон. – Вижу, что этот предмет разговора вам неприятен. Скажите, вы преуспели в расшифровке моих новых рукописей?

– Нет.

– Какая жалость, – сказал Цицерон. – А ведь вы были так уверены в успехе.

Мерчисон резко встал.

– Послушай, сукин сын, мне достаточно одно слово сказать – и ты исчезнешь.

– Бедный Мартин, – проговорил Цицерон. – Прекращение существования – единственная ваша реальная угроза, и она малоэффективна против меня, уже мертвого. Ибо таково, полагаю, мое подлинное состояние.

– Я могу придумать кое-что и получше смерти, – сказал Мартин.

– К чему нервничать? Мартин, я хочу сотрудничества. Я готов к нему. И у меня есть идеи, которые, думается, существенно увеличат для вас мою ценность.

– Если вы так хотите сотрудничать, почему не переведете для меня записи?

– Переведу в свое время. Давайте сперва заключим уговор.

– Вам нечего предложить.

– У меня нет власти, но есть то, что вам будет интересно и помимо моих записок.

– Почем вы знаете?

Цицерон выпрямился и устремил гордый взгляд прямо в глаза Мерчисону.

– Прежде ответьте на один-два вопроса. Я в будущем, не так ли? А вы или те, кого вы представляете, сумели воссоздать образы из прошлого. Эти образы, одним из которых являюсь я, существуют, обладая самосознанием и самоощущением человека, но лишены подлинных тел и не испытывают физических изменений. Я не слишком далек от истины?

– Вы довольно неплохо сформулировали, – неохотно согласился Мерчисон.

– В вашем новом мире не только написанные слова, но и присутствие тех, кого вы называете древними авторами, могло бы иметь большую ценность. Как если бы мы в Риме моего времени имели возможность побеседовать с Сократом, Софоклом или самим великим Гомером. Разве я нахожусь не в таком положении?

Мерчисон не стал отрицать, и Цицерон продолжил:

– Мартин, я напишу новые труды, которые принесут вам большую выгоду, не говоря уже о громком имени в научном мире. Как вам нравится такая перспектива?

Мерчисон уже видел, как наяву, газетный заголовок: «Цицерон говорит с современными американцами». О морали. О сексуальности. Об уроках истории. Стоит только назвать тему – и специально для вас Цицерон выступит с речью. И конечно, общительный древний римлянин стал бы прекрасным гостем разнообразных телешоу. У него талант болтать. Только представить себе, как он, облаченный в тогу, будет выглядеть в теленовостях. Цицерон способен принести миллионы, миллиарды. Возможности бесконечны. Скажем, фильм, основанный на мнении Цицерона о Цезаре и Марке Антонии… Если бы Цицерон согласился, он стал бы золотой жилой, товаром, продающимся по всему миру.

И словно читая мысли Мерчисона, собеседник произнес:

– И не забывайте, Мартин: я не только пишу сочинения на тему юриспруденции. Я был еще и поэтом, и драматургом. Может, здесь тоже что-нибудь получится в этих областях?

– Марк, дружище, чего же вы хотите взамен?

Цицерон выдержал паузу и наконец ответил:

– Мартин, я хочу тело. Настоящее. Хочу снова жить, но во плоти, а не как дух.

Его слова застали Мерчисона врасплох.

– С чего вы взяли, что мы способны это осуществить?

– Я ничего не знаю о ваших возможностях. Но тело – единственное, чего я хочу.

– Не уверен, что техника уже доросла до клонирования.

– Мне неизвестно, что такое клонирование, но я понял общий смысл. Не бойтесь, Мартин, я подожду, пока вы и ваши друзья изготовите для меня подходящее тело. И наши разнообразные выгодные предприятия тоже могут подождать.

Мартин вынужден был признать, что старый прохвост загнал его в клетку. Но клетка была из чистой платины и, возможно, усыпанная бриллиантами.

– Я свяжусь с вами, – пообещал Мартин и исчез.

Цицерон снова уселся за стол и принялся выводить на бумаге свои непостижимые мнемонические письмена. Ему придется работать, чтобы не ударить в грязь лицом, когда Мерчисон убедит коллег, что превращение Цицерона в полноценного человека принесет немалую выгоду каждой из сторон.

– А Бакунин? – спросил Симмс.

– По-прежнему не идет на контакт. Называет это делом принципа. Можете себе такое представить: анархист – по сути, электронная имитация анархиста, – и заявляет, что у него есть принципы?