Оба пришли в восторг, и Хоуард отдал свисток девочке.
– Ты умеешь свистеть просто губами, а она не умеет, – сказал он Рональду.
– А завтра вы мне тоже сделаете?
– Хорошо, завтра я и тебе сделаю такой же.
Дети убежали, и свист раздавался по всему дому и по всей деревне, пока не треснула кора, зажатая в горячей руке. Но свисток был еще достоин того, чтобы его уложили спать вместе с плюшевым мишкой и куклой по имени Мелани.
– Спасибо вам за свисток, – сказала вечером после кофе миссис Кэвено. – Это так мило с вашей стороны. Дети просто в восторге.
– Все дети любят свистульки, особенно когда сами видят, как их делают, – просто сказал старик.
Это была одна из незыблемых истин, которые он усвоил за свою долгую жизнь, вот он ее и высказал.
– Они говорили, что вы очень быстро это сделали, – сказала миссис Кэвено. – Наверно, вы очень часто мастерили такие игрушки.
– Да, – сказал Хоуард, – я сделал немало свистулек на своем веку.
Он задумался, вспоминая все дудочки, которые мастерил столько лет назад для Джона и Инид в мирном саду в Эксетере. Инид выросла, вышла замуж и уехала за океан. Джон вырос и стал военным летчиком. Джон.
Он заставил свои мысли вернуться к настоящему.
– Я рад, что позабавил ваших детей, – сказал он. – Я обещал Рональду сделать завтра свисток и для него.
Назавтра было десятое мая. Пока старик в шезлонге под деревьями мастерил свисток для Рональда, германские войска, смяв сопротивление голландской армии, хлынули в Голландию. Голландская авиация бросила все свои силы – сорок боевых самолетов – против германского воздушного флота. Тысяча предателей развила бешеную деятельность; весь день с неба сыпались парашютисты. В Сидотоне единственный радиоприемник как раз был выключен – и Хоуард мирно строгал ветку орешника.
Его покой не слишком нарушился и после того, как радио включили. Из Сидотона война казалась очень далекой; от немцев деревню отделяла Швейцария, и на войну смотрели безучастно. В Бельгию опять вторглись враги, так было и в прошлую войну; sale Boche![11] На этот раз вторглись и в Голландию; тем больше союзников будет у Франции. А может быть, до Франции на этот раз и не дойдут, ведь сперва надо завоевать и переварить Голландию.
Хоуард со всем этим соглашался. Он ясно помнил ход прошлой войны. Он и сам тогда был короткое время в армии, добровольцем в территориальных частях, но недолго – его быстро демобилизовали из-за ревматизма. Главный удар тогда пришелся на Бельгию, вечно она – арена боев, это не ново. А в Сидотоне ничего не изменилось. Время от времени Хоуард рассеянно, без особого интереса слушал радио. Скоро начнется сезон рыбной ловли; снег в низинах растаял, и горные ручьи с каждым днем становятся спокойнее.
Отступление из Брюсселя тоже не очень задело его; так было и в прошлый раз. Он слегка встревожился, когда немцы достигли Абвиля, но стратег он был неважный и не понял, что это значит. Впервые по-настоящему потрясло его 29-е мая, когда бельгийский король Леопольд сложил оружие. Такого в прошлую войну не было, и Хоуард расстроился.
Но в тот день ничто не могло расстроить его надолго. На другое утро он в первый раз собирался удить рыбу – и весь вечер заботливо разбирал свои снасти, смачивал лески и сортировал наживку. Назавтра он отшагал шесть миль и поймал трех голубых форелей. В гостиницу вернулся около шести, усталый и счастливый, поужинал и сразу же лег в постель. Так он упустил первое сообщение по радио об эвакуации Дюнкерка.
Наутро его благодушию настал конец. Почти весь день он просидел в кабачке у радиоприемника, встревоженный и подавленный. Героическое отступление с побережья взволновало его, как ничто за последние месяцы; впервые потянуло домой, в Англию. Да, конечно, ему все равно не найдется там работы, но теперь он хотел вернуться. Хотел снова быть в гуще событий, видеть британские мундиры на улицах, делить общее напряжение и тревогу. Сидотон раздражал его истинно крестьянским равнодушием к войне.
Четвертого июня последние английские войска оставили Дюнкерк, Париж подвергся первому и единственному воздушному налету, и Хоуард принял решение. Вечером он сказал об этом миссис Кэвено:
– Не нравится мне создавшаяся обстановка. Совсем не нравится. Думаю поехать домой. В такие времена человеку место на родине.
Она посмотрела с изумлением.
– Неужели вы боитесь, что сюда явятся немцы, мистер Хоуард? Им не пройти так далеко.
И успокоительно улыбнулась.
– Нет, – сказал он. – С нынешних позиций они далеко не продвинутся. Но все равно, думаю, мне следует вернуться домой. – Он помолчал и прибавил с надеждой: – Может быть, я пригожусь в противовоздушной обороне.
Миссис Кэвено не выпускала из рук вязанье.
– Мне будет недоставать бесед с вами по вечерам, – сказала она. – И дети будут без вас скучать.
– Мне очень приятно было познакомиться с вашими детьми, – сказал Хоуард. – Мне тоже будет скучновато без них.
– Шейла в восторге от сегодняшней прогулки с вами. Она поставила цветы в воду.
Было не в обычае старика действовать наспех, но в тот же вечер он предупредил мадам Люкар, что уедет через неделю, одиннадцатого июня. Он сказал ей это в кабачке, и там разгорелся оживленный спор – вправе ли он так поступите? В споре участвовали чуть ли не все местные жители, длился он добрый час, немало было выпито перно, и под конец общественное мнение сложилось в пользу. Хоуарда. Нелегко мадам Люкар потерять своего лучшего постояльца, сказал местный жандарм, и всем сидотонцам жаль расстаться со своим английским camarade[12], но, конечно, в такие времена старому солдату положено быть у себя на родине. Мсье совершенно прав. Но, может быть, он вернется?
Хоуард сказал, что надеется вернуться очень скоро – через считанные недели, как только минует опасное положение на фронте.
Назавтра он начал готовиться к путешествию. Готовился не спеша, ведь впереди еще целая неделя. И выдался еще один удачный денек с удочкой у ручья, и он поймал еще двух голубых форелей. После отступления из Дюнкерка в военных действиях на несколько дней наступило затишье, и Хоуард пройдя день в нерешительности, но потом немцы двинулись в наступление на Сомме, и он опять стал готовиться к отъезду.
Девятого июня явился Кэвено, неожиданно приехал из Женевы на своей маленькой машине. Он казался еще более озабоченным и рассеянным, чем обычно, и скрылся вместе с женой в их комнатах. Детей отослали в сад.
Через час Кэвено постучался к Хоуарду. Старик перед тем читал в кресле и задремал, уронив книгу на колени. Когда в дверь снова постучали, он надел очки и сказал:
– Войдите!
Он с удивлением посмотрел на посетителя и встал.
– Очень рад, – сказал он учтиво. – Как это вы приехали посреди недели? Получили отпуск?
Похоже, Кэвено был несколько смущен.
– Я взял отпуск на день, – сказал он не сразу. – Разрешите войти?
– Конечно, конечно. – Старик засуетился и снял со второго кресла (их всего-то было два) груду книг. Потом предложил гостю сигарету. – Не угодно ли присесть?
Тот неуверенно сел.
– Что вы думаете о войне? – спросил он.
– По-моему, это очень серьезно, – сказал Хоуард. – Мне совсем не нравятся сводки.
– Мне тоже. Я слышал, вы собираетесь домой?
– Да, возвращаюсь в Англию. Я чувствую, что в такое время мое место там.
Наступило короткое молчание. Потом Кэвено сказал:
– У нас в Женеве полагают, что Швейцария будет оккупирована.
Хоуард посмотрел на него с любопытством.
– Вы так думаете? И скоро?
– Думаю, что скоро. Очень скоро.
Помолчали. Потом Хоуард спросил:
– Что же вы тогда будете делать?
Рыжий человечек из Женевы поднялся и отошел к окну. Постоял минуту, глядя на луга и на сосны. Потом повернулся к Хоуарду.
– Придется мне остаться в Женеве, – сказал он. – Я должен делать свое дело.