И так далее в том же духе.

О войне он сказал:

– Лигу можно упрекнуть только в одном, она не сумела внушить государствам – своим членам веру в свои идеалы. Для этого нужна пропаганда. А пропаганда стоит, денег. Если бы каждое государство тратило на Лигу десятую долю того; что оно тратит на вооружение, войны бы не было.

Послушав с полчаса, старик Хоуард решил, что мистер Кэвено скучнейший малый. Он терпел эти рассуждения по присущей ему учтивости и потому, что собеседник был явно искренен, но сбежал, едва позволили приличия. Как велика эта искренность, Хоуард понял, лишь когда встретил однажды в лесу миссис Кэвено и прошел с нею добрую милю до гостиницы. Она оказалась верным эхом мужа.

– Юстас никогда не оставит Лигу, – сказала она. – Даже если немцы вступят в Швейцарию, он не оставит Женеву. Там столько важной работы.

Старик посмотрел на нее поверх очков.

– Но если немцы вступят в Швейцарию, позволят ли они ему продолжать эту работу?

– Почему же, конечно, позволят, – сказала она. – Лига – международное учреждение. Да, я знаю, Германия уже не член Лиги. Но она ценит нашу деятельность, мы вне политики. Лига гордится тем, что способна работать одинаково хорошо в любой стране и при любом правительстве. Ведь иначе ее нельзя было бы назвать подлинно международной организацией, не правда ли?

– Да, пожалуй, что так, – согласился старик.

Несколько шагов они шли молча.

– Ну, а если немцы действительно войдут в. Женеву, ваш муж там останется? – спросил наконец Хоуард.

– Конечно. Не может же он изменить своему долгу, – сказала миссис Кэвено. И, немного помолчав, прибавила: – Поэтому он и отослал меня с детьми сюда, во Францию.

Она пояснила, что с Англией они не связаны. Уже десять лет живут в Женеве; здесь родились их дети. За это время они даже на каникулы редко ездили в Англию. И вовсе не думают, что теперь ей нужно уехать с детьми в Англию, так далеко от мужа. Сидотон совсем рядом, через границу – и то уже далеко.

– Все это только на две-три недели, – сказала она спокойно. – А потом положение прояснится и можно будет вернуться домой.

Домом она называла Женеву.

У входа в гостиницу они расстались, но на другой день за завтраком миссис Кэвено улыбнулась Хоуарду, когда он вошел в комнату, и спросила, доволен ли он прогулкой.

– Я дошел до Пуэн де Неж, – ответил он учтиво. – Сегодня утром там чудесно, просто чудесно.

После этого они часто обменивались двумя-тремя словами, и у Хоуарда вошло в привычку по вечерам, после ужина, проводить с нею четверть часа в гостиной за чашкой кофе. Познакомился он и с детьми.

Их было двое. Рональд, темноволосый мальчик лет восьми, всегда раскладывал по всему полу гостиной рельсы игрушечной железной дороги. Он был большой любитель техники и застывал, как завороженный, у входа в гараж, когда консьерж с трудом заводил старую, уже десять лет прослужившую машину.

Однажды старик Хоуард подошел к мальчику.

– А ты умеешь править такой машиной? – мягко спросил он.

– Mais oui – c'est facile, ca.[8] – Мальчик охотнее говорил по-французски, чем на родном языке. – Надо влезть на сиденье и вертеть баранку.

– А завести машину можешь?

– Надо только нажать вон ту кнопку, et elle va[9]. Это электрический стартер.

– Правильно. Но этот автомобиль, пожалуй, слишком велик для тебя.

– Большим автомобилем легче править, – возразил мальчик. – А у вас есть машина?

Хоуард покачал головой.

– Теперь нет. Раньше была.

– А какой марки?

Старик беспомощно посмотрел на него.

– Право, я забыл. Кажется, «стандард».

Рональд поднял на него недоверчивые глаза:

– Неужели вы не помните?!

Но Хоуард не мог вспомнить.

Пятилетнюю сестренку Рональда звали Шейла. Ее рисунки валялись по всему полу гостиной, такая сейчас ею овладела страсть – она не расставалась с цветными карандашами. Однажды, спускаясь по лестнице, Хоуард увидел Шейлу на площадке; присев на корточки, она усердно рисовала что-то на титульном листе книжки. Первая ступенька лестницы заменяла ей стол.

Старик остановился подле нее.

– Что ты рисуешь?

Она не ответила.

– Ты не покажешь мне? – продолжал Хоуард. – Очень красивые у тебя карандаши. – Он с трудом опустился на одно колено, ревматизм давал себя знать. – Похоже, это у тебя дама.

Девочка подняла глаза.

– Дама с собакой.

– Где же собака? – Хоуард вглядывался в пеструю мазню. Девочка молчала. – Хочешь, я нарисую собаку на поводке, она пойдет за хозяйкой?

Шейла усиленно закивала в знак согласия. Хоуард наклонился над рисунком, колени ныли. Но рука давно утратила былые навыки, и собака вышла похожа на свинью.

– Дамы не водят свиней гулять, – сказала Шейла.

Чувство юмора не изменило старому юристу.

– А эта дама повела, – возразил он. – Помнишь, как в стишке: «Хрюшка-свинюшка на базар пошла»?

Девочка минуту подумала.

– Тогда нарисуйте и хрюшку, у которой дома дела, – сказала она. – И еще поросенка-детку, он кушает котлетку.

Но коленям Хоуарда стало невтерпеж. Он с трудом выпрямился.

– Их я нарисую завтра.

Только теперь он заметил, что изображение дамы, ведущей на прогулку свинью, украсило собою титульный лист «Детства Иисуса».

На другой день после завтрака Шейла ждала его в прихожей.

– Мама позволила угостить вас помадкой.

И она протянула ему бумажный кулек с клейким комом на дне.

– Весьма благодарен, – серьезно сказал Хоуард. Пошарил в кульке и, отщипнув кусочек, отправил в рот. – Спасибо, Шейла.

Девочка повернулась и побежала через бар в просторную кухню гостиницы. Слышно было, как она защебетала по-французски с мадам Люкар, предлагая ей помадку.

Старик обернулся и увидел на лестнице миссис Кэвено. Он украдкой в кармане вытер пальцы носовым платком.

– Ваши дети прекрасно говорят по-французски, – заметил он.

– Да, правда? Они ходят в здешнюю школу, а учат здесь, конечно, по-французски.

– Вероятно, они усваивали язык так же незаметно и просто, как дышали, – сказал Хоуард.

– Да, их совсем не пришлось учить.

После этого он узнал детей Кэвено немного лучше и проводил с ними некоторое время всякий раз, как встречал их одних; а они добросовестно говорили ему «Доброе утро, мистер Хоуард», будто отвечали заученный урок, – разумеется, их научила мать. Хоуард охотно познакомился бы с ними поближе, но по стариковской застенчивости не решался. Смотрит, бывало, как они играют в саду под соснами в загадочные игры, правила которых он не прочь бы узнать, и это задевает в памяти струны, что молчали уже шестьдесят лет.

Но ему все-таки удалось подняться в их глазах.

Солнце грело все жарче, лужайка подсохла, и теперь Хоуард после завтрака выходил в сад посидеть полчасика в шезлонге. Так он сидел однажды и украдкой наблюдал за детьми; они играли под деревьями. Они, видимо, затеяли игру, которая называлась attention[10], для нее требовался свисток, а свистка у них не было.

– Я могу свистеть просто ртом, – сказал мальчик, и ему в самом деле удалось свистнуть.

Сестренка вытянула пухлые губы, но только и сумела чмокнуть ими. Старик неожиданно вмешался:

– Хотите, я вам сделаю свисток? – предложил он.

Дети молча, с сомнением уставились на него.

– Ну, как, сделать вам свисток? – повторил Хоуард.

– Когда? – спросил Рональд.

– Сейчас. Из сучка вон того дерева. – Он кивнул на куст орешника. Оба смотрели удивленно, недоверчиво. Хоуард поднялся с шезлонга и срезал сучок толщиной в мизинец. – Вот так.

Он снова сел и перочинным ножом, которым обычно чистил трубку, начал мастерить свисток. Этот фокус он проделывал в жизни не раз, сперва для Джона, потом для Инид, когда они были детьми, а не так давно – для юного Мартина Костелло. И вот маленькие Кэвено стоят подле него и следят за работой медлительных стариковских пальцев; на лицах – смесь недоверия и любопытства. Хоуард снял с орехового сучка кору, ловко надрезал маленьким лезвием и надвинул на прежнее место. Поднес игрушку к губам, раздался пронзительный свист.