Жажда властвовать над всей Чехией с ранней юности завладела Болеславом. Он родился князем и шел к своей цели, как князь войны. Еще при жизни Вацлава, еще в ту пору, когда он владел Пшованским уделом, задумал Болеслав укрепить свои границы и сделать их неприступными. Он желал воздвигнуть крепость под стать Девину. Мечтал о славе великоморавских князей. Во время диких скачек на охоте нередко долетали до его слуха повествования о твердыне Ростислава. В потрескивании костра чудились ему эти рассказы, снились ему во сне; так что, бодрствовал ли Болеслав или почивал, неотступно жило в нем желание построить свою крепость, подобную той, что на Девинском утесе.
Но земли Болеслава простирались равниною. Плоскими были они. Поросли лесами, и, разливаясь, текла по тем лесам Лаба. Омуты окаймляли русло ее, оползни расширили ее ток, и лишь глубина на стрежне делала некоторые места безопасными. И пришло в голову Болеславу построить болотную крепость.
Напротив того места, где в Лабу впадает речка по названию Хобот, в краю красивых, приятных для глаза островков стояло племенное городище, а подальше, на низких холмах — два небольших укрепления, охранявших брод и старую дорогу. Место было издавна известное, наиболее удобное для постройки болотных крепостей, и оно понравилось Болеславу. Он повелел возвести новую крепость на месте племенного городища. Вода должна была служить ей защитой, а камни и искусство строителей сделать ее прочной, как скала. К сожалению, в окрестностях не было камня, пригодного для обтесывания, а рабы Болеслава не разбирались в строительном деле. Это обстоятельство разгневало князя. Созвал он своих слуг и сказал:
— Поезжайте в Пражский град, отыщите ремесленников и того монаха, который ставил каменный храм. Одарите каждого из них и добром или силой приведите ко мне.
Это было сделано. И когда монаха поймали, а чужеземные мастера предстали пред князем, Болеслав приказал им браться за работу, а своим людям велел усердно стеречь их.
Мастера нашли неподалеку залежи песчаника, и в трудах прошло лето.
В середине зимы Болеслав распорядился собрать в назначенный день в назначенном месте старейшин всех знатных пшованских родов. День же был выбран тот, когда в нынешнее время славят память перво-мученика Стефана. Местом встречи избрано было племенное городище.
Разъехались вестники по всем селеньям пшованским и каждому старшему в роде тайно передали волю князя. Никаких подробностей не объясняли, ибо Болеслав желал скрыть от приглашаемых свой замысел и перехитрить людей, которые по взаимной вражде не согласились бы собраться под одной крышей.
Все было сделано хорошо, и в назначенный день потянулись к городищу многочисленные дружины. Было холодно, мела метель. Снег сыпал на шапки всадников, снег лепился к их рукавам и белым чепраком покрывал спины лошадей. Снег падал густой, как завеса, заслоняющая свет, так что даже в полдень было совсем темно. Темнота и непрерывный снегопад скрывали следы путников; лошади увязали, шли медленно; невозможно было двигаться быстрее; и задние конники не могли знать, что перед ними много людей прошло уже той же дорогой. Наконец лесные просеки привели друзей и недругов к воротам городища. Тут приехавшие с удивлением узрели друг друга и загорелись гневом. Схватившись за мечи, затеяли было свалку; их лошади сталкивались; люди били друг друга.
После первой стычки, когда два всадника упали замертво с коней, дружественные роды сбились в кучку — чтоб, сильнее ударить на противника, — а те, кто не принадлежал ни к тем, ни к другим, спешили окружить себя челядью и рабами. Так построились они в боевом порядке, готовые начать новый бой, но тут раздались громкие крики: люди Болеслава выбежали из леса и из городища. Словно чаща двинулась скорым шагом, словно туча летучая, примчались они и окружили воинов, стаскивая их с коней, по двое, но трое повисая на уздечках жеребцов. Настало смятение; лошади пятились, отступали… Так усмирены были враждующие роды. Гнев сотрясал их, но приходилось молчать, ибо уже неторопливо приближался к ним удельный князь. Его боевой конь ржал, стиснутый коленями, но не было меча в руке Болеслава, не было у него оружия. И доспехов не было на нем, и голова обнажена, и снег ложился на его кудри. Подъехав, разделил он толпу на две части и, привстав на стременах, молвил:
— Ваши жизни, ваши сыновья и ваше имущество принадлежат удельному князю; он связывает вас, как ладонь связывает пальцы. Моя воля — твердыня. Ваш гнев — прах. Узнайте же мою волю. Входите, будем разговаривать и угощаться.
С этими словами положил Болеслав руку на пояс самого знатного из гостей и повел его в город. И все, кто хотел войти в милость князя, всякий, кого объял страх, последовали за ним. Ворота стояли настежь, и большая толпа вошла в покои — к столам, к очагу. Все расселись, и недруг касался локтем недруга. Недобрые мысли владели ими. Они спорили и ели, перебраниваясь. Сосуд с пенистым пивом быстро опорожнялся, и чем легче он становился, тем сильнее закипала неприязнь. Слышались угрозы, слышался грохот — то, ударяясь об пол, опрокидывались сиденья, когда кто-нибудь из пирующих вскакивал с места, то подпрыгивали на столе блюда с едой, да и сам стол вздрагивал, как корабль под порывом ветра, когда грохали по столешнице чьи-нибудь кулаки. Но весь этот шум и крик перекрыл голос Болеслава. Так громко прозвучал он, что все умолкли. А князь заговорил, хорошо взвешивая свои слова:
— Я сделаю так, чтобы враждующие роды соединил мир. Я вырву из вашей среды тех, кто сеет злобу, и зорко буду стеречь ваши мечи. Буду следить за всеми вашими действиями, а для этого, равно как и для того, чтобы внушить вам страх и послушание, построю крепость, и будет она мощнее прочих. Теперь же говорю вам и требую настоятельно, чтобы вы приказали своим рабам и челяди возить камень на строительство. Пускай их трудами и разумением пленного монаха вырастут стены, вдвойне крепче земляного вала и вдвойне прочнее частокола из бревен!
Сказав так, хотел Болеслав продолжать, но тут вскочили его угрюмые гости и с криками, сбившись в кучу, двинулись к князю. Болеслав выхватил меч из руки ближайшего к нему вассала и вскричал:
— Как есть различие между рабом и вольным и различие между теми, кто ведет войны, и теми, чей удел — работа, как почитают высокородного иначе, чем худородного, — так и я, князь, возвышен над вами и распоряжаюсь вами, людьми более мелкими! Мне дано право приказывать, и я поражу мечом всякого, кто выступит против меня!
Князь умолк, и слышались только треск горящих поленьев да глухой ропот. Люди переглядывались, советовались друг с другом. Тот сжимал кулаки, этот дергал свой пояс, третий потупился — и все они сравнивали число своих людей с числом людей Болеслава. Все жаждали боя — но никто не решался поднять меч. Пока они колебались, один старик, накопивший много добра, безбоязненно подступил к князю и, став перед ним, проклял его. Страшные слова произнес он, отказывая ему в повиновении, но дальше хотел он говорить более мирно; хотел сказать о своих сыновьях, сторонниках Болеслава; хотел указать на их упования и на неизменную их любовь к князю — но Болеслав не дал ему времени. Он ударил старика мечом, и вместо примирительной речи вырвался хрип из горла дерзослова, и упал он плашмя, пораженный клинком Болеслава. Он был мертв.
Тогда присмирели разъяренные вассалы. Тогда Болеслав, отбросив меч, выхватил из очага горящее полено и швырнул его под потолочные балки. И приказал поджечь старое городище. Оно горело два дня и сгорело дотла, освободив место для строительства каменной крепости.
Когда наступила весна, пришло сюда множество рабов, чтобы трудиться, выполняя волю Болеслава. То были люди и самого удельного князя, и люди из окрестных селений. Были здесь и рабы некогда недовольных вельмож, которые теперь покорно повиновались Болеславу.
А дальше? Каковы прочие дела этого князя? Как повел он себя, сделавшись суверенным чешским государем?
На эти вопросы отвечает лишь молчание — ни один летописец не отметил его деяний с начала захвата власти, и все, что делал Болеслав вплоть до смерти короля Генриха, осталось скрытым. Вероятно, он воевал с немцами. Вероятно, заключил мир с королем. Вероятно, обратил все свои мысли, все желания к тому, чтобы объединить страну и привести к послушанию племенных вождей. Но все это недостоверно. У каждого — свое мнение на сей счет, каждый по собственному разумению воссоздает образ Болеслава. Образ его похож на разбитую статую. На торс, вытесанный могучими ударами долота. Его правое плечо выдвинуто вперед, а левое как бы приподнято, но никто не видит ни предплечий, ни локтей, ни запястий. Никто не угадывает значения его жестов, всем явны лишь размах и энергия, запечатленные в обрубках рук.
