Основой православного консенсуса послужило утверждение авторитета предания как того, во что верили «везде, всегда и все» [ubique, semper, ab omnibus]». Критериями для определения содержания православного предание были «всеобщность, древность и согласие». Это определение ортодоксальной кафолической традиции — дело Викентия Леринского, писавшего под псевдонимом Перегрин. Непосредственной целью его трактата была, как представляется, критика учения о предопределении Августина и его сторонников как новшества и отклонения от ортодоксальной традиции. В качестве выражения кафолического авторитета, правило Викентия глубоко августинианское; оно также подытоживало, лучше, чем это делали сами восточно-христианские авторы, канон церковного учения, который, по крайней мере формально, греки разделяли с латинянами. В 434 году, когда писал Викентий, попытка конкретизации содержания этой ортодоксальной традиции была бы преждевременной как на Востоке, так и на Западе. Но это правило зафиксировало то понимание ортодоксии, которое богословы и церковные соборы V и VI веков канонизировали для последующих веков, что подтверждено, например, столетие спустя в трактате «О кафолической вере», приписываемом Боэцию: «Эта кафолическая Церковь, распространившаяся по всему миру, распознается по трем особым признакам: все, во что в ней верят и чему учат, имеет авторитет Писания, или всеобщего предания, или, по меньшей мере, ее собственного и подлинного обычая».

Критерий всеобщности требовал, чтобы учение, признаваемое как вероучение Церкви, а не как частная теория какого-либо человека или школы, было действительно кафолическим, то есть исповеданием «всех церквей… одного великого сообщества людей от Палестины до Халкидона, едиными устами воспевающего славу Христу». В каждом из догматических конфликтов этот аргумент использовался, более или менее уместно, для опровержения ереси. Иларий приводил различные восточные символы веры в качестве доказательства всеобщности того, что защищал на Западе как никейскую веру; Афанасий, отстаивая свою позицию, говорил о «столь многих единодушных [с ним] епископах», включая и западных; и Августин, выступая против донатистов, отчеканил формулу: «Суждение всего мира достоверно». Кафоличиость являлась признаком как истинной Церкви, так и истинного вероучения, ибо они неразделимы. «Церкви, хотя их много, составляют одну кафолическую Церковь, разбросанную по миру», как сформулировал Григорий I. Или более полно: «В силу того что государства производят свои названия от народов, вместе проживающих в них, подобает, чтобы церкви истинной веры назывались государствами, которые, хотя и находятся в различных частях мира, составляют одну кафолическую Церковь, в которой все правильно верующие в Бога живут вместе в согласии». Для того чтобы указать на православное учение, следовало обозначить его локус, которым была кафолическая Церковь — ни восточная, ни западная, ни греческая, ни латинская, а вселенская, живущая во всем цивилизованном мире (οικουμένη).

Эта Церковь есть хранилище истины, подательница благодати, залог спасения, место богоугодного поклонения. Только здесь Бог принимает жертвы, только здесь совершается ходатайство за заблудших, только здесь добрые дела плодотворны, только здесь людей связывают крепкие узы любви, и «только из кафолической Церкви сияет истина». Для еретиков характерно, что они впадают в ту или иную крайность, отрицая или Одного, или Трех, либо презирая брак, либо очерняя девство. «Но Церковь, напротив, идет ровным, срединным путем, минуя эти раздоры по обе стороны. Она знает, как принять высшее благо таким образом, чтобы одновременно уважить низшее, потому что она не ставит высшее на один уровень с низшим, но, почитая высшее, не презирает низшее». Хотя Церковь «угнетают беды, происходящие от еретиков и плотских людей», ее верные ученики внимают ее водительству, будучи призваны «не к суду, а к послушанию». Потому что, в отличие от еретиков, Церковь является вселенской и не учит одному открыто, а другому тайно; она исповедует и учит так, как верит, и живет в соответствии со своим исповеданием. Поэтому «святая Церковь не скрывает ничего из истины». Однако, представляя истину заблуждающимся, Церковь «наставляет учением смирения, не властно приказывает, а убеждает разумом». Это, конечно, означало не то, что у Церкви нет авторитета, но что, подобно Христу, «Который знал все, но в том, что касается образа Своей речи, взял на Себя наше невежество», она отказывается от опоры на свой авторитет, полагаясь вместо этого на силу убеждения.

Особым признаком универсальности Церкви и ее авторитета являются вселенские соборы. Второй Константинопольский собор провозгласил свою верность «тому, что мы приняли от Священного Писания, и от учения святых отцов, и от определений одной и той же веры четырех священных соборов» — Никейского 325 года, Константинопольского 382 года, Ефесского 431 года и Халкидонского 451 года. Согласно Юстиниану, «эти четыре собора, которые имели место и были утверждены, являются авторитетными в Церкви Божией». Когда в конце VI века некоторые говорили, «что во времена блаженной памяти Юстиниана нечто было изъято из вероизложения святого Халкидонского собора» ради уступки монофизитам, Григорий заявлял: «Со всей верой и преданностью мы почитаем» Халкидонский собор. И добавлял: «Равно как и все четыре собора святой вселенской Церкви принимаем, а также четыре книги святых Евангелий». И в другом месте он проводит параллель между четырьмя Евангелиями и четырьмя вселенскими соборами. Хотя эту параллель можно истолковать как благозвучие и не более того, есть основания считать, что она выражает убеждение Григория в том, что одна и та же истина божественного откровения, вверенная вселенской Церкви, присутствует как в четырех Евангелиях, так и в четырех соборах, подобно ветхозаветному ковчегу завета, символизировавшему святую Церковь, которая, «будучи распространена на четыре стороны света, снабжена четырьмя книгами Евангелий». Справедливость этой параллели подтверждалась от противного характерной для еретиков склонностью проповедовать учения, которых нет ни в Писании, ни в предании. Но Церковь четырех Евангелий и четырех соборов оставалась верной и Писанию, и преданию и была универсальной как по масштабу своего распространения, так и по своему авторитету.

Однако для определения этого авторитета принципиальной была универсальность не только пространственная, но и временная: существенным аспектом предания является древность. В определении Викентия этот критерий представляется наиболее важным; «толкования, которых явно держались наши святые праотцы и отцы», являются нормативными, и такие учения, как, например, учение Августина о предопределении, которое отклоняется от них, следует отвергать. В языке Евсевия термины «православный» «древний» и «церковный» почти взаимозаменяемы. Исходя из твердого и последовательного убеждения церковных богословов что святые до Христа должны быть включены в определение христианской церкви, представление, что некое учение, что быть православным, должно быть древним, означало, что «страсти Церкви начались с крови Авеля и что Церковь избранных едина», независимо от того, когда жили избранные — до Христа или после. Отсюда «святая Церковь в целостности своей веры» и учения включает святых как Ветхого, так и Нового Заветов. Даже патриархи, жившие прежде дарования закона Моисею, «знали, что единый Всемогущий Бог есть Святая Троица, но не так много открыто проповедовали о Троице, Которую знали». Ветхозаветные святые не могли бы истинно возлюбить Бога, если бы не получили благодати «той самой Троицы, Которая есть Бог». И поскольку учение кафолического христианства можно просто назвать «тайной Святой Троицы» или «верой Троицы», это учение должно было быть содержанием веры не только по всему христианскому миру, но и всегда — во все века до и после Христа.

Однако требование, согласно которому ортодоксальность учения определяется тем, что его содержание является предметом общей веры, относилось прежде всего к тем «учениям отцов, говоривших о Боге [τάς των θεηγόρων Πατέρων διδασκαλίας]», от которых нельзя отклоняться. Претендующие на мудрость, основанную на собственной учености, пренебрегают «древними трудами святых отцов», и в противовес им следует обращаться к авторитету «свидетельства древних». Еретика можно определить как того, кто своими нечистыми мыслями стремится разрушить учения отцов. Еретик «привносит как нечто новое то, чего не содержится в старых книгах древних отцов» или в Библии. Для сторонников православного консенсуса было немыслимо, чтобы между правильно толкуемым Писанием и преданием древних отцов существовало какое-либо противоречие; или, точнее, Писание толкуется правильно только в том случае, если оно воспринимается как находящееся в согласии с преданием. Восточный собор, состоявшийся в 691 году, дал следующее краткое определение ортодоксального консенсуса: «Если будет исследуемо слово Писания, то не инако да изъясняют [священники и епископы] оное, разве как изложили светила и учители Церкви в своих писаниях, и сими более да удостоверяются, нежели составлением собственных слов, дабы, при недостатке умения в сем, не уклониться от подобающего». Необходимо видеть преемственность между тем, чему учит Писание, и учением православных отцов. «О чем [апостолы] говорили кратко, то [православные богословы Церкви] изложили более подробно… собирая вместе сказанное многими, бывшими до них, и углубляя это через свои добавления». Апостолы управляли Церковью посредством того, что возвещали, и теперь их место заняли другие, продолжающие управлять с помощью того же провозвестия. Эта последовательность не была нарушена, и преемственность осталась не прерванной.