Позже, когда в соседней комнате опять раздался ясный и громкий голос другой мечтательницы, душевные муки стали жгучими для Эмилио. Что плохого в том, чтобы позволить этим невинным снам продолжаться, ведь в них сосредотачивалась вся жизнь Амалии? Правда и то, что эти угрызения совести закончились тем, что переменились на громадную жалость к самому себе, от которой Эмилио разрыдался и нашёл в этом рыдании отдушину. Таким образом, в эту ночь душевные муки помогли Эмилио заснуть.

Насколько же выше его была Амалия! На следующий день она вновь проявила удивление, что Балли не появляется, но с таким безразличием, что трудно было обнаружить в её поведении хотя бы малейшее неудовольствие.

— Может, ему нездоровится? — спросила она Эмилио, и тот вспомнил, что она всегда говорила с ним о Балли очень непринуждённо.

Однако Эмилио ни на секунду не сомневался в том, что она вводит его в заблуждение.

— Нет, — ответил он и не нашёл в себе мужества что-нибудь добавить.

Безмерная жалость охватила Эмилио при мысли, что то же горе, от которого мучился он, надвигалось теперь неминуемо и на эту бедную девушку, а она об этом даже не догадывалась. И это он сам собирался нанести по ней удар. Несчастье уже вышло из его руки, но зависло на время в воздухе и скоро обрушится на эту маленькую серую голову, чтобы сломить её, а кроткое лицо утратит свою безмятежность, сохранившуюся неизвестно каким героическим усилием. Эмилио захотелось сжать сестру в объятиях и начать её успокаивать прежде, чем это горе её постигнет. Но он не мог. Эмилио даже не был в состоянии, не краснея, назвать имя друга в её присутствии. Между братом и сестрой теперь возникла преграда: вина Эмилио. Он сам её не осознавал, а лишь дал себе слово прийти сестре на помощь, когда она будет нуждаться в поддержке. Тогда он только раскроет ей свои объятия. В этом не было никаких сомнений. Просто Амалия в этом походила на него самого: когда страдала, то искала поддержки у всех окружающих. Поэтому Эмилио позволял ей ждать прихода Балли.

Хотя это и было то ожидание, которое Эмилио не поддерживал. Амалия никого ни о чём не просила, проявляя огромный героизм, и только спрашивала:

— Балли не придёт?

На столе стоял лишний бокал, предназначенный для Балли. Амалия поставила его медленно в кухонный шкаф в углу комнаты. За бокалом в то же место отправилась и чашечка, из которой Балли в их доме всегда пил кофе. После этого Амалия закрыла шкаф на ключ. Она была спокойна, но очень медлительна. Когда Амалия повернулась к Эмилио спиной, он осмелился долго посмотреть на неё, и тогда его воображение стало искать признаки страдания в каждом проявлении физической слабости организма сестры. Были ли всегда такими поникшими её плечи или стали такими теперь? А её шея, не стала ли она ещё тоньше за последние дни?

Амалия вернулась к столу и присела рядом с Эмилио, а он подумал: «Вот! С этим спокойствием она решила ждать ещё двадцать четыре часа». Эмилио восхитился! Сам он не знал, как прождать ещё одну ночь.

— Почему синьор Балли больше не приходит? — спросила Амалия на следующий день.

— Думаю, ему с нами скучно, — ответил Эмилио после короткого замешательства, решив, что должен объяснить сестре состояние души Балли.

Но, кажется, Амалия не придала большого значения замечанию брата и поставила бережно бокал на обычное место в шкафу.

Эмилио же решил не позволять сестре предаваться своим сомнениям. Увидев опять на подносе три чашки вместо двух, он сказал ей:

— Можешь не утруждать себя приготовлением кофе для Стефано. Возможно, он ещё долго не появится.

— Почему? — спросила сильно побледневшая Амалия с чашкой в руке.

Эмилио не решился сказать уже приготовленные на этот случай слова:

— Потому что не хочет.

Но не было ли ещё хуже помогать Амалии в её притворстве и позволять ей скрывать своё горе, вместо того, чтобы она раскрыла свои секреты? Была ли она готова довериться ему? Эмилио сказал, что Балли, по его мнению, не придёт потому, что очень упорно работает.

— Очень упорно? — повторила Амалия, возвращаясь к шкафу.

Вдруг чашка выпала из её руки, но не разбилась. Она подняла её, аккуратно вытерла и поставила на место. Затем Амалия присела рядом с Эмилио. «Ещё двадцать четыре часа», — подумал он.

На следующий день Эмилио с трудом удалось убедить Балли проводить его до двери своего дома. Стефано посмотрел на мгновение по рассеянности на окна первого этажа, но сразу же поднял глаза. Наверняка, в одном из окон он заметил Амалию и не поприветствовал её! Вскоре Эмилио осмелился посмотреть и сам, но не увидел сестру; она, должно быть, уже отошла. Он хотел бы упрекнуть Стефано, что тот не поприветствовал Амалию, но доказать это Эмилио не мог.

Много позже он поднялся к сестре. Она, наверное, всё уже поняла.

Эмилио не нашёл её на кухне. Однако вскоре она вышла, шагая быстро; должно быть, она плакала. Скулы Амалии были красными, а волосы мокрыми. Определённо, она умылась для того, чтобы скрыть следы слёз. Амалия ничего не спросила, хотя во время обеда Эмилио постоянно беспокоился, опасаясь её вопросов. Было ясно, что она возбуждена и не находит сил для разговора. Амалия захотела объяснить своё возбуждение и сказала, что плохо спала. Эмилио не увидел бокала и чашку на столе. Она больше не ждала.

Но ждал Эмилио. Для него стало бы облегчением увидеть, как она плачет, услышать горестные звуки. Но долгое время он был лишён такого удовлетворения. Эмилио каждый день возвращался домой, готовый к горю и к виду плачущей сестры, чтобы она созналась в своём отчаянии, а он находил её спокойной, подавленной и с теми же медленными движениями уставшего человека. Амалия ждала его с той же кажущейся заботой о домашних делах и снова говорила об этом с ним как всегда, когда два молодых человека, оставшись одни, пытались приукрасить своё маленькое жилище.

Было сущим кошмаром ощущать рядом с собой такую бессловесную грусть. И каким же сильным, видимо, было это горе, усиливающееся различными сомнениями. Эмилио даже казалось, что Амалия способна сомневаться и в самой правде, и чувствовал опасность в объяснении совершаемых им действий, которые и ему самому уже казались невероятными. Иногда сестра просто смотрела на него подозрительно и вопросительно своими серыми глазами. О, её глаза не шелестели. Они просто смотрели, серьёзно и неподвижно, и искали причину таких бед. Он не мог больше это переносить.

В один из вечеров, когда Балли был занят — с какой-то женщиной, вероятно, — Эмилио остался с сестрой. Но вскоре ему стало тягостно находиться с ней в тишине, что царствовала между ними так часто, как будто они были приговорены молчать о том, что являлось их доминирующей мыслью. Эмилио взял шляпу, чтобы уйти.

— Куда идёшь? — спросила Амалия, развлекавшаяся тем, что тыкала в тарелку вилкой.

Голова её лежала на руке. Этого вида Эмилио хватило для того, чтобы потерять смелость покинуть её. Если эти два часа пролетели так тягостно, то какими они будут для Амалии, если она останется одна?

Эмилио отбросил шляпу в сторону и сказал:

— Хотел прогулять своё отчаяние.

Кошмар исчез. Это была находка. Если она не могла рассказать о своём горе, то, по крайней мере, могла отвлечься разговором о несчастье его. Амалия сразу же прекратила своё занятие и повернулась к Эмилио, чтобы получше увидеть его лицо и рассмотреть, как выглядит её собственное горе на лице другого.

— Бедняга, — пробормотала Амалия побледнев.

Было видно, что она страдает и не находит себе места по неизвестной и ей самой причине. Далее Амалии захотелось поговорить начистоту с братом:

— Сколько дней ты уже её не видел?

Эмилио с радостью всё подробно рассказал. Он уже давно её не видел. Каждый раз, оказавшись на улице, он думал об Анджолине и искал её, но не встречал со дня их последнего разговора. Ему казалось, что с тех пор она избегала показываться на улице.

— Наверное, это так и есть, — сказала Амалия, которая преданно желала разделить несчастье брата.