Эмилио подумал, что если он не будет постоянно помнить суровое суждение друга, то не вылечится одним лишь собственным достоинством, а попытка вернуться к Анджолине свяжет его с ней, и тогда уже ей будут принадлежать все его мысли и желания.

Уже прошло достаточно времени, как он поговорил с Сорниани, а смятение никак не унималось в груди Эмилио.

Может быть, Анджолина предпримет попытки снова сблизиться с Эмилио. Тогда его достоинство не помешает ему принять её с распростёртыми объятиями. Но всё будет по-другому. Эмилио перейдёт сразу же к правде, то есть к обладанию. Долой притворство!

— Я знаю, что ты была любовницей у всех этих мужчин, — закричит он ей, — и я люблю тебя так же. Будь моей и говори правду, чтобы у меня больше не оставалось сомнений.

Правду? Даже представляя себе самую жестокую откровенность, Эмилио идеализировал Анджолину. Правду? Разве она могла и знала, как её сказать? Даже если Сорниани сказал лишь часть правды, то ложь должна быть такой естественной в устах этой женщины, она никогда от неё не освободится. Эмилио забыл, что временами воспринимал так ясно тот факт, что он тесно связан с тем, что на самом деле Анджолина не является той, кем была, и это был он сам, кто творил ложь.

— Как я не понял, — говорил себе Эмилио шагая, — что единственным поводом для смеха была ложь! Если бы он знал всё, то не осталось бы ничего смешного. Каждый имеет право любить того, кто ему нравится.

Эмилио показалось, что эту точку зрения они уже обсуждали с Балли.

Ветер совсем стих, и день принял вид весеннего. Будь Эмилио в другом расположении духа, этот день свободы стал бы радостью для него. А, может, настоящей свободой являлось то, из-за чего он не согласился пойти к Анджолине?

И всё же был повод, чтобы пойти к ней сразу. По крайней мере, Эмилио мог увидеться с ней для того, чтобы высказать новые упрёки. Действительно, он никогда прежде и не подозревал о существовании этих юнцов, которые были у неё до Мериги и о которых ему сегодня рассказал Сорниани.

— Нет! — сказал Эмилио громким голосом. — Подобная слабость лишь ввергнет меня в её власть. Терпение! Десять или пятнадцать дней. Она придёт ко мне сама.

Но что же делать этим первым утром?

Леарди! Красивый юноша, белокурый и крепкий, с оттенком мужественности в молодом организме, шёл по Корсо, серьёзный, как всегда, одетый в светлое пальто, которое соответствовало этому тёплому зимнему дню. Брентани и Леарди едва здоровались, оба очень гордые, хотя и по разным причинам. Эмилио, увидев этого элегантного юношу, по мнил, что он является литератором с определённой репутацией, а Леарди, напротив, полагал, что может смотреть на Эмилио сверху вниз потому, что тот был одет менее аккуратно, и он его никогда не встречал ни в одном из больших домов города, где его, наоборот, принимали с распростёртыми объятиями. Но Леарди ценил то, что его превосходство может признаваться даже Брентани, и ответил вежливо на приветствие. Затем Леарди встретил Эмилио великодушно, увидев несколько удивлённо, что тот приближается к нему с протянутой рукой.

Брентани уступил властному инстинкту. Поняв, что не может идти к Анджолине, он решил, что лучше всего будет поговорить с тем, кто в его мыслях был неразрывно связан с ней.

— И вы воспользовались хорошей погодкой, чтобы прогуляться?

— Да, решил пройтись перед завтраком, — ответил Леарди, принимая таким образом компанию Брентани.

Эмилио заговорил о погоде, о своём недомогании и о болезни Сорниани. Сказал, что не любит последнего, так как тот слишком уж любит хвастаться своими любовными похождениями. Эмилио не скупился на слова. У него было странное предчувствие, что он находится рядом с человеком, который в его жизни очень важен, и каждое слово будет полезным для того, чтобы укрепить дружбу с ним. Эмилио смотрел на Леарди с беспокойством, говоря о похождениях Сорниани. Леарди не повёл и бровью, Эмилио лишь обратил внимание на улыбку, свидетельствующую о том, что Леарди уверен в своём превосходстве над Сорниани. Для Эмилио подобная улыбка, в данном случае, была равноценной признанию в связи с Анджолиной.

Но и Леарди разговорился. Определённо, он хотел показать Брентани свою культуру. Леарди пожаловался, что на Корсо можно всегда увидеть одни и те же лица, и поэтому ему жаль, что жизнь Триеста очень живая, но малоартистичная. Ему не подходит этот город.

Тем временем Брентани обуяло неудержимое желание заставить Леарди рассказать об Анджолине. Что бы тот ему не говорил, Эмилио не мог расслышать ничего, кроме отдельных слов, слушал почти машинально, желая уловить лишь какой-либо звук, который напомнит ему имя Анджолины и позволит атаковать, чтобы поговорить о ней. К своему счастью, Эмилио никак не находил подходящей возможности, но, возмущённый тем, что должен слушать все эти глупости, которые Леарди медленно выкладывал подробнейшим образом для того, чтобы понравиться, Эмилио грубо прервал его:

— Смотрите, смотрите, — сказал он с удивлённым видом, следуя взглядом за элегантной фигурой женщины, которая совсем не была похожа на Анджолину, — синьорина Анджолина Дзарри.

— Да что вы! — запротестовал Леарди, недовольный тем, что его перебили, — я видел её в лицо, это не она.

И он снова начал рассуждать о плохо посещаемых театрах и о светских женщинах с недалёким умом, но Брентани уже решил, что не будет больше терпеть эти поучения:

— Знаете синьорину Дзарри?

— И вы знаете её? — спросил искренне удивлённый Леарди.

Для Брентани это был момент мучительных сомнений. Хитрость, которую он использовал, ещё не гарантировала того, что такой человек, как Леарди, будет говорить то, что Эмилио захочется. Для Брентани было очень важно, чтобы Леарди помог узнать ему Анджолину такой, какая она есть, и в таком случае, может быть, стоило довериться ему и выложить всю правду? Но чувство антипатий к Леарди заставило Эмилио быть осторожным:

— Да, один мой друг познакомил меня с ней недавно.

— Я был знаком с Мериги. Несколько лет назад я знал её очень хорошо.

Брентани сразу же успокоился и почувствовал себя хозяином выражения собственного лица. Он подмигнул Леарди:

— Очень хорошо, да?

— О, нет, — ответил очень серьёзно Леарди, — как вы могли такое подумать?

Леарди очень хорошо играл свою роль, сохраняя удивлённое выражение. Брентани понял эту игру и не стал настаивать. Он сделал вид, что забыл свой нескромный вопрос, и очень серьёзно спросил:

— Расскажите мне немного эту историю с Мериги. Почему он её бросил?

— По причине финансовых затруднений. Он писал мне, что дал слово Анджолине. А теперь на днях я слышал, что она помолвлена снова, с портным, кажется.

Кажется? О, он не мог разыграть эту комедию лучше. Но чтобы это ему удалось, чтобы заставить себя прибегнуть к этому тщательно рассчитанному притворству, которое, видимо, стоило ему труда и неудовольствия (иначе, почему он говорил об Анджолине только когда был обязан?) он, наверное, ещё имел свои интересы и до сих пор был связан с этой женщиной.

Леарди уже говорил на другую тему, и вскоре Эмилио его оставил под предлогом того, что опять неожиданно почувствовал недомогание. Леарди сам заметил, что Эмилио расстроен, и поверил ему. Он даже посочувствовал Брентани по-дружески, и тому Пришлось ответить благодарностью. На самом деле Эмилио чувствовал ненависть по отношению к Леарди. Брентани очень хотелось следить за ним, по крайней мере, до конца дня, и он был уверен, что Леарди в конце концов обязательно встретится с Анджолиной. Безумная злоба заставила Эмилио скрежетать зубами, но уже вскоре он осуждал себя с горечью и иронией за эту злость. Кто знал, с кем Анджолина могла предать его в этот день, возможно, даже с кем-то, кого Эмилио даже не знал. Как превосходил его Леарди, этот дурак без всяких мыслей в голове! Обретённое Эмилио спокойствие являлось настоящей наукой жизни.

— Да, — подумал Брентани, и ему показалось, что этим словом он должен заставить стыдиться вместе с собой всю лучшую часть человечества, — изобилие идей в моём мозгу создаёт мою же неполноценность.