Они остались одни. Анджолина встала напротив зеркала и стала приводить свои густые волосы в порядок. Не глядя на Эмилио, она рассказала, как провела вечер накануне в кафе и о шпионаже Балли. При этом Анджолина очень задорно смеялась и была такой свежей и румяной, что Эмилио возмутился этому даже больше, чем её лжи.

Она рассказала, что неожиданное возвращение Вольпини сильно её озадачило. Самой подходящей при их новой встрече была бы следующая фраза:

— Так ты ещё не устал надоедать мне?

Анджолина говорила всё это с целью доставить Эмилио удовольствие. Но тот же, напротив, чувствовал, что она смеётся именно над ним, а не над Вольпини. Ведь чтобы обмануть Эмилио, ей требовалось гораздо больше усилий: кто знает, какую часть её лукавств Эмилио удалось обнаружить? Вольпини лишь наивно позволял себя обманывать, и у Анджолины не было особого желания его дурачить. Если любовные приключения Анджолины, как казалось, развлекали даже её мать, было весьма вероятно, что именно Эмилио являлся объектом насмешек, в то время как Вольпини внушал им страх.

Брентани вдруг охватило одно из тех состояний, при которых лицо сильно бледнеет и становится страшно. А Анджолина говорила, говорила, преисполненная желанием ошеломить Эмилио, и, таким образом, у него было время прийти в себя.

Зачем отчаиваться и возмущаться законами природы? Анджолина была потеряна ещё во чреве матери. А эта её договорённость с матерью являлась самой мерзкой вещью. Поэтому Анджолина не заслуживала упрёков, она сама была жертвой вселенского закона. В конце концов, Эмилио даже заинтересовался и стал рассматривать сложившуюся ситуацию как натуралист. В то же время он ещё не отказался от мысли о вендетте.

Анджолина, наконец, заметила странное поведение Эмилио. Она повернулась к нему:

— Ты меня даже не поцеловал, — сказала она с упрёком.

— Я тебя больше никогда не поцелую! — ответил спокойно Эмилио, глядя на её красные губы, от которых отказывался.

Он не нашёл, что добавить ещё, и поднялся. Но у него не было и мысли уйти сразу, так как этой короткой фразы было явно недостаточно, она не могла служить равноценной заменой всем тем страданиям, что он пережил. Однако Эмилио хотел дать понять этой фразой, что бросает её. На самом деле это было бы достойнейшим поступком — покончить таким образом с этой гнусной связью.

Анджолина всё поняла и, решив, что он не даст ей время на защиту, сказала сухо:

— Действительно, я поступила неправильно, сказав, что это был Вольпини. Это был не он! Это Джулия попросила меня сказать тебе так. Этот мужчина составлял нам компанию ради неё. Она же была с нами несколько раз, поэтому было справедливо и то, что в этот раз компанию ей с этим мужчиной составила уже я. Ты бы не поверил. Он так её любит! В отличие от тебя, ты меня совсем не любишь.

Анджолина прервалась. Она поняла по выражению лица Эмилио, как он был далёк от того, чтобы поверить ей, и замолчала, сама подавленная собственной ложью. Эмилио опустил руки на спинку стоящего рядом стула. Его лицо утратило всякое выражение, и он лишь смотрел упрямо на серое пятно на стене. Наверное, таким всегда был его вид, когда он страдал.

Тогда ему вдруг захотелось доказать ей, что он знает всё и что в его глазах она окончательно потеряна. Ещё совсем недавно Эмилио довольствовался бы и несколькими словами, но грустное замешательство Анджолины сделало его разговорчивым. Эмилио сознательно захотел получить большое удовольствие. В отношении чувств это было в первый раз, когда Анджолина удовлетворяла его совершенно. Такой безмолвной, какой она сейчас была, Анджолина представляла собой любящую женщину, уличённую в предательстве.

Однако вскоре был момент, когда их разговор грозил стать несерьёзным. Чтобы ранить её, Эмилио вспомнил о том, что ей за свой счёт купил продавец зонтов в кафе.

— Джулии он купил маленькую кружку сладкой наливки, а тебе много шоколада и кучу пшеничных лепёшек.

И тогда — о, горе! — Анджолина стала энергично защищаться, и её лицо изменилось в цвете, как будто она представляла собой оскорблённую добродетель. Анджолина, наконец, дождалась удара, которого не заслуживала, и Эмилио понял, что Балли, должно быть, ошибся в этом своём наблюдении.

— Шоколад! Да я же его терпеть не могу! Я ела шоколад! Он взял мне лишь бокальчик чего-то, и я к нему даже не прикоснулась.

Анджолина вложила в эти свои слова такую энергию, что уже просто не могла бы использовать больше для заверения в своей совершенной невинности. Были, однако, очевидны некоторые нотки огорчения в её голосе, как будто она сожалела, что не ела тогда больше, так как это не могло спасти её теперь в глазах Эмилио. Ведь именно ради него она пошла тогда на эту жертву.

Эмилио приложил огромные усилия, чтобы устранить последствия ложного шага, который испортил ему последнее прощание.

— Хватит! Хватит! — сказал он с презрением. — Я вам не скажу больше ничего, кроме этого (Эмилио обращался к ней на «вы» для того, чтобы придать торжественность этому моменту): я вас сильно любил и только из-за этого единственного факта имел право на то, чтобы со мной поступили иначе. Когда девушка позволяет молодому человеку говорить ей, что он её любит, то она уже принадлежит ему и больше не свободна.

Эту фразу нельзя назвать сильной, но она была очень точной, а любовный упрёк был достаточен, даже очень. И действительно, Эмилио не имел другого права, к которому мог бы взывать, кроме того факта, что говорил ей о своей любви.

Обладая хорошими аналитическими способностями, Эмилио почувствовал, что не может полагаться на слова, и сразу же обратился к тому, что считал в этой ситуации своей главной силой: прощание. Ещё несколько минут назад, наслаждаясь грустью Анджолины, он думал, что оставит её намного позже. Эмилио надеялся на совсем другой характер событий. А теперь он почувствовал угрозу. Дело в том, что Эмилио сам заблуждался в отношении собственных прав и, таким образом, считал очень возможным, что, будучи лишённой аргументов, Анджолина примет предложение и спросит его:

— А ты сам что сделал для меня, чтобы требовать моего соответствия твоей любви?

Эмилио поспешил избежать этой опасности:

— Я всё понимаю, — сказал он серьёзно. — Когда я снова обрету спокойствие, мы сможем даже увидеться. Но на долгое время будет лучше, если мы расстанемся.

И он ушёл, не упустив при этом случая полюбоваться на неё в последний раз, такой бледной, какой она сейчас была, с вытаращенными от страха глазами и, возможно, сомневающуюся, сказать ли ещё какую-нибудь ложь, чтобы попытаться остановить его.

Порыв, с которым Эмилио покинул этот дом, унёс его далеко. Но, шагая с решительным видом, он горько сожалел о том, что ещё долго не увидит её такой горестной. В его ушах снова и снова звучал томительный звук, который издала Анджолина, увидев, что он уходит, и он постарается навсегда его запечатлеть в своей памяти. Это был лучший дар, который она ему преподнесла за всё время их знакомства.

Для Эмилио в этом мире больше не осталось ничего весёлого. Анджолина могла остаться той, которой хотела, но ещё в течение долгих лет она будет в сердце того, который любил её не с целью того, чтобы целовать, но любил всем сердцем, любил так, что первая же обида, нанесённая его любви, ранила его так сильно, что он отрёкся от неё. Кто знает? Возможно, хватило бы только одних воспоминаний для того, чтобы её облагородить. Тоска в голосе Анджолины заставила его забыть все научные заключения.

О, ему было трудно пойти и забыть в своей конторе волнение, которое он чувствовал сейчас. Эмилио вернулся домой с целью лечь спать. Отдыхая на кровати и в тишине своей комнаты, он мог бы продолжать наслаждаться последней сценой. с Анджолиной, как будто она и не кончалась. Эмилио был очень возбуждён, и, возможно, ему следовало поделиться своими мыслями с сестрой, но он вспомнил то, что она говорила этой ночью во время сна, и, почувствовав, что Амалия очень далека от него со своими желаниями и стремлениями, не сказал ей ничего. Конечно, время, когда он снова окружит сестру заботой, ещё вернётся, но несколько ближайших дней Эмилио хотел посвятить себе и своей страсти. Однако закрыться дома и подвергнуться распросам Амалии ему показалось невыносимым, и Эмилио поменял своё решение.