8 ноября — С утра опять мне стало очень плохо.
9 ноября — 10 ноября — Лежу, лежу и лежу, понемногу читаю и немного читаю и перевожу простые немецкие тексты. У меня, видно, зарядило надолго, а при таком лечении как здесь, и вовсе 1½, 2 месяца проваляешься. Не знаю, уж смогу ли я когда-нибудь выпутаться из комбинации этих сложных переплётов. Тяжко, очень тяжко, лишь бы только сил хватило, а их мало, мало. А с папой совсем плохо. И не могу ему помогать“ (Из писем тёти и отца узнал, что у отца нашли туберкулёз лёгких, он не работает, бедствует — Н. В.)
11–12 ноября — Чувствую, что дело у меня идёт на улучшение, но не особенно быстро. Я считаю, что лучше медленно, но верно.
В палате 17 человек. Большая и шумная палата. Большинство солдаты и большинство отрывные ребята. Ко мне они относятся очень хорошо и целый день лезут ко мне с самыми различными вопросами. Я охотно отвечаю почти на все. Здесь медицина, и биология, и политика, и география, и литература, и иностранные языки. Я сам незаметно для себя заметил, что толково могу разъяснить этим простым людям интересующие их вопросы. Когда я начинаю говорить, они водворяют полнейшую тишину.
16 ноября — Жена товарища привезла мне полный конверт писем… Папочка мой отчалил в Алтайский край в г. Ойрот-Тура. Грустно мне стало, просто нестерпимо грустно и в горле застрял ком, долго я не мог проглотить его. Опять отец один, и теперь уже совершенно, но это было неизбежно. Уехать из Москвы ему было необходимо (на Алтае тогда успешно лечили туберкулёз барсучьим жиром — Н. В.) Интересно получается в жизни. Я очень люблю отца, и так и не пришлось с ним мало-мальски прилично пожить. Я постараюсь помочь ему и на этот раз чем смогу, но теперь это сделать будет труднее. А вообще уже подумываю о поездке в Алтайский край через Свердловск.
17 ноября — написал большое письмо папе в Ойрот-Туру. Долго лазил по карте, изучая этот Алтайский край. И вот там. Где-то у чёрта на рогах, южнее Бийска и находится эта самая Ойрот-Тура. Глухие и интересные края…
21 ноября — здоровье быстрыми темпами идёт на поправку, но исхудал я так, что на тело своё взглянуть страшно…
22–30 ноября — Всё это время много читаю, занимаюсь немецкими переводами и Новой историей (ч.ІІ). Своим времяпрепровождением доволен, и на душе как-то очень легко и весело, а вообще говоря, веселиться вовсе нет причины».
3 декабря был выписан из госпиталя (Н. В.), «… На поезд ст. Бранденбург опаздал на ½минуты. На авто до Ванзее, а там — до Штансдорфа — решил отдохнуть там денёк. 5 —го днём на Силезский и вечером добрался до „академии“, попал прямо на концерт. Много новых людей в коллективе, но в общем впечатление хорошее. Работают неплохо. Надо включаться. Но, кажется, начинается новая беда — фурункулёз.
8 декабря — Мучаюсь с фурункулёзом… Раздобыли много материала для самодеятельности. Есть над чем работать. В газете „Красная армия“ появилась разносная и лживая статья о нашем коллективе. Надо ответить через газету, и как следует.
10-го — Неприятности всегда идут косяками. Новый начальник решил, кажется, если не разогнать, то поставить в „жёсткие рамки“ коллектив, а это почти одно и то же. Надо подождать окончательного решения и предпринять что-то.
11-го — пока что звону много, и всё остаётся почти по-старому…
18-го — Начались репетиции… Я готовлю А. Жарова „Достоподчтенный сэр“, дуэт „Друг мой, всё это шутки“, муз. сатиру к Новому году, и ещё что-нибудь выйдет с джазом.
19, 20, 21- го (большая запись Н. В.) — Чувствую, что здоровье сдало по всем статьям. Кроме того, что я похудел подурнел, я чувствую постоянную слабость. Держусь я пока ещё молодцом, бодр, весел (насколько это возможно), работоспособен. Почти не курю и абсолютно не пью вот уже полгода. Не знаю, долго ли смогу ещё так, но думаю, что если будут надежды, будет и выдержка. Если же почувствую, что надежды все утрачены окончательно, тогда не ручаюсь. Держусь и в моральном отношении. Всё-таки я стойкий человек, а ведь я раньше этого о себе не думал. Ну и ещё одно: мне кажется, что мальчишества нет и а помине. Вот незаметно и стал я взрослый».
31 декабря — Вечер начался в 21ºº концертом. Концерт прошёл хорошо, я остался доволен. Встреча Нового года прошла хорошо и торжественно. Пьяных видимо невидимо. После полугодового перерыва выпил крепко, но всё равно был трезвее многих.
1 января 1947 г. …Большой компанией в 21ºº двинулись на бал — маскарад. И там резвились и пили всю ночь. Всё, больше ша!!!
Так заканчивается записная книжка за 1946 — год.
У читающего эти записи наверняка возникнет вопрос — были ли у Теодора отношения с женщинами? — А как же! Он был красив, обаятелен, общителен. Многие, многие женщины увлекались им. Но он также был умён и деликатен и умел не доводить знакомства до «логического» конца. Конечно, бывали близкие отношения с женщинами, но никаких обнажающих подробностей об этом в записных книжках нет. Вот, например, об одной из таких встреч в Секешфехерваре: «3 июня — Весь вечер опять провёл у Эдит. Коротко опишу её: немного меньше меня ростом. Брюнетка с чёрными необыкновенно выразительными глазами. Её всего 16 лет. Она, не скрывая от других, отдаёт мне предпочтение даже вопреки местному неписанному закону о том, что с русским ходить „нéм. ё“. Она мне нравится своей простотой и непосредственностью, да… нравится, и не больше. А глаза у неё девственно — неповторимы, ну, это с точки зрения эстетизма».
В июне 1947 года, как записано в его военном билете, он был уволен в запас и вернулся в Москву.
Что ещё можно сказать по поводу «Обыкновенной биографии» — в ней не упоминается о репрессированном отце, которого он в 12 лет навещал в Вяземлаге, он написал об этом подробно потом — маленькая повесть «Человек с ромбами» помещена в книге «Моё неснятое кино».
Записные книжки ещё далеко не исчерпаны. Это, как я думаю, даёт мне право завести на странице Теодора Вульфовича рубрику «Из записных книжек» и по мере «расшифровки» пополнять «Обыкновенную биографию» новыми, для нас читателей, сведениями о том времени, в котором он жил, воевал и трудился.
