У меня сохранились только смутные воспоминания о гостеприимной встрече, обильном ужине, которым можно было накормить целую деревню на Востоке, восхитительно опрятной спальне, с единственным недостатком – ненавистным наследием наших предков: пуховой периной; о бессонной ночи, беспрестанном зажигании свечей и чувстве огромного облегчения, когда наконец взошло солнце и можно было встать.

Накануне я условился с Беттереджем, что зайду за ним по дороге в Коббс-Голл так рано, как мне будет угодно, что на языке моего нетерпеливого желания овладеть письмом означало: «Так рано, насколько возможно». Не дожидаясь завтрака, я взял с собой ломоть хлеба и отправился, опасаясь, не застану ли доброго Беттереджа еще в постели. К великому моему облегчению, он был, так же как и я, взволнован предстоящим открытием. Я нашел его уже одетым и ожидающим меня с палкой в руке.

– Как вы себя чувствуете сегодня, Беттередж?

– Очень нехорошо, сэр.

– С сожалением слышу это. На что вы жалуетесь?

– На новую болезнь, мистер Фрэнклин, моего собственного изобретения. Не хотелось бы вас пугать, но и вы, вероятно, заразитесь этой болезнью нынешним же утром.

– Черт возьми!

– Чувствуете ли вы неприятный жар в желудке, сэр, и прескверное колотье на макушке?.. Нет еще? Ну, так это случится с вами в Коббс-Голле, мистер Фрэнклин. Я называю это сыскной лихорадкой, и заразился я ею впервые в обществе сыщика Каффа.

– Ну-ну! А вылечитесь вы, наверное, когда я распечатаю письмо Розанны Спирман? Пойдем же и получим его.

Несмотря на раннее время, жена рыбака была уже в кухне. Когда Беттередж представил меня ей, добрая миссис Йолланд проделала церемонию, которой встречала (как я позднее узнал) только почетных гостей. Она поставила на стол бутылку голландского джина, положила две трубки и начала разговор словами:

– Что нового в Лондоне, сэр?

Прежде чем я мог придумать ответ на этот весьма общий вопрос, в темном углу кухни возникло странное видение. Худая, изможденная девушка с удивительно красивыми волосами, опираясь на костыль, проковыляла к столу, у которого я сидел, и устремила на меня исполненный ярости взгляд – казалось, я внушал ей отвращение, смешанное со жгучим интересом, и она смотрела на меня как завороженная.

– Мистер Беттередж, – сказала она, не спуская с меня глаз, – пожалуйста, еще раз назовите его имя.

– Этого джентльмена зовут, – ответил Беттередж (делая сильное ударение на слове «джентльмен»), – мистер Фрэнклин Блэк.

Девушка повернулась ко мне спиной и вдруг вышла из комнаты. Добрая миссис Йолланд, насколько помню, извинилась за странное поведение своей дочери. Я говорю это наугад. Внимание мое было всецело поглощено стуком удалявшегося костыля. Тук-тук по деревянной лестнице, тук-тук в комнате над нашими головами, тук-тук опять вниз по лестнице, а потом в открытой двери снова возник призрак, на этот раз с письмом в руке, и поманил меня из комнаты.

Я оставил миссис Йолланд рассыпаться в еще больших извинениях и пошел за этой странной девушкой, которая ковыляла передо мной все скорее и скорее с покатого берега. Она повела меня за рыбачьи лодки, где нас не могли ни увидеть, ни услышать жители деревни, и там остановилась и взглянула мне в лицо первый раз.

– Станьте сюда, – сказала она, – я хочу посмотреть на вас.

Нельзя было обмануться в выражении ее лица. Я внушал ей сильную ненависть и отвращение. Не примите это за тщеславие, если я скажу, что ни одна женщина еще не смотрела на меня так. Решаюсь на более скромное уверение: ни одна женщина еще не дала мне заметить этого. Такое бесцеремонное разглядывание человек может выдержать лишь до известного предела. Я пытался перевести внимание Хромоножки Люси на предмет, не столь ей ненавистный, как мое лицо.

– У вас, кажется, есть для меня письмо, – начал я. – Это то самое, что у вас в руках?

– Повторите свои слова, – было ее единственным ответом.

Я повторил свои слова, как послушный ребенок, затверживающий урок.

– Нет, – сказала девушка, говоря сама с собой, но все не спуская с меня безжалостных глаз. – Не могу понять, что нашла она в его лице. Не могу угадать, что услышала она в его голосе…

Она вдруг отвернулась от меня и устало опустила голову на свой костыль.

– Бедняжка! – произнесла она мягким тоном, который я впервые услышал от нее. – Погибшая моя подружка! Что ты нашла в этом человеке!

Она снова подняла голову и свирепо посмотрела на меня.

– В состоянии вы есть и пить? – спросила она.

Я употребил все силы, чтобы сохранить серьезный вид, и ответил:

– Да.

– В состоянии вы спать?

– Да.

– Когда вы видите какую-нибудь бедную служанку, вы не чувствуете угрызений совести?

– Конечно, нет. Почему должен я их чувствовать?

Она вдруг швырнула письмо мне в лицо.

– Возьмите! – с яростью воскликнула она. – Я никогда не видела вас прежде. Не допусти меня всемогущий снова увидеть вас!

С этими прощальными словами она заковыляла от меня так быстро, как только могла. Мне пришло в голову то, что подумал бы на моем месте всякий, а именно, что она помешана.

Придя к этому неизбежному выводу, я обратился к более интересному предмету – к письму Розанны Спирман. Адрес был следующий:

Я сорвал печать. В конверте лежало письмо, а в этом письме бумажка. Прежде всего я прочел письмо:

Я взглянул на бумажку, вложенную в письмо. Вот ее копия слово в слово:

«Памятная записка. Пойти к Зыбучим пескам перед началом прилива. Идти по Южному утесу до тех пор, пока маяк на Южном утесе и флагшток на таможенной станции, которая находится выше Коббс-Голла, не сольются в одну линию. Положить палку или какую-нибудь другую прямую вещь на скалы, чтобы отметить линию, соединяющую маяк и флагшток. Позаботиться, делая это, чтобы один конец палки находился на краю скалы с той стороны, которая возвышается над Зыбучими песками, пощупать между водорослями вдоль палки (начиная с того ее конца, который лежит ближе к маяку), чтобы найти цепь. Провести рукой вдоль цепи, когда она найдется, до того места, где она свешивается по краю скалы вниз к Зыбучим пескам, и тогда потянуть цепь». Не успел я прочесть последние слова, подчеркнутые в оригинале, как услышал позади себя голос Беттереджа. Изобретатель сыскной лихорадки был окончательно сражен этой непреодолимой болезнью.

– Не могу больше выдержать, мистер Фрэнклин! О чем говорится в ее письме? Ради бога, сэр, скажите мне, о чем говорится в ее письме?

Я подал ему письмо и памятную записку. Он прочел письмо без особенного интереса. Но памятная записка произвела на него сильное впечатление.

– Сыщик говорил это! – воскликнул Беттередж. – С начала и до конца, сэр. Кафф утверждал, что у нее есть план тайника. Вот он! Господи, спаси нас и помилуй! Мистер Фрэнклин, вот тайна, сбившая с толку всех, начиная с самого знаменитого Каффа! Вот она, готовая и ожидающая, так сказать, только того, чтобы открыться вам! Сейчас отлив, сэр, это может увидеть каждый. Сколько еще времени остается до прилива?

Он поднял голову и увидел в некотором расстоянии от нас молодого рыбака, чинившего сеть.

– Тамми Брайт! – крикнул он во весь голос.

– Слышу! – закричал Тамми в ответ.

– Когда начнется прилив?

– Через час.

Мы оба взглянули на часы.

– Мы можем обойти кругом берег, чтобы пробраться к Зыбучим пескам, мистер Фрэнклин, – сказал Беттередж, – у нас остается довольно времени для этого. Что вы скажете, сэр?