Поворачиваю голову в одну сторону, потом в другую, вокруг меня - море и небо, сады и солнце.

Когда я была маленькой, я мечтала жить в доме с видом.

Теперь он мой навсегда.

Оттуда, где я нахожусь, мне видно тебя, мама.

Ты красивая - такая, какой я тебя всегда представлял. Черные волосы, как и у меня, голубые глаза.

Наконец- то я могу смотреть на тебя, ты близко, я смотрю -не могу насмотреться. Я буду смотреть на тебя, пока не придут нас забрать, пока тебя не снимут с веревки, привязанной к люстре прямо над моим телом, веревка впивается тебе в шею, и ты качаешься туда-сюда, налево-направо, вперед-назад, ритмично и с изяществом, ко торое ты бы наверняка оценила. Ты и сейчас красива, несмотря ни на что, несмотря на веревку, выдавившую из тебя жизнь, несмотря на то, что лицо твое раздулось и исказилось.

Теперь ты моя навсегда, мама.

Даниела Лозини

Тихое лето

Посвящается Ф.

Есть что- то малодушное в том, чтобы, чувствуя себя несчастными, ожидать, что другие проявят интерес к нашим бедам.

Э. М. Чоран

ОНА не вернулась. С каждым движением секундной стрелки на красном будильнике мысль, крутившаяся в голове у Берты, все больше превращалась в уверенность. Мария еще не вернулась. Это ненормально.

Слышно было, как булькает вода в кастрюле с макаронами. Страх сжал ей горло.

Берта прокашлялась, деревянная ложка, которую она держала в руке, повисла в воздухе. Когда вошел муж и прошелестела занавеска, которую вешали летом вместо двери, женщина вздрогнула.

Моя руки, он ехидно поинтересовался:

- Берта, ты что стоишь как вкопанная?

- Мария не вернулась. Уже семь, а она не вернулась.

- Ну что ты волнуешься? - Он вытер руки полотенцем. - Наверное, гуляет с остальными оболтусами. - Потом посмотрел в окошко над мойкой. - Ладно тебе, еще светло.

- Она всегда возвращается в половине седьмого. - Берте брызнула на руку капля кипящего соуса. Горячо. - Она помешана на расписаниях. Восемнадцать тридцать. На худой конец - тридцать пять. Мы же купили ей кварцевые часы…

- Нуда… - Он подошел, стоял и смотрел жене в глаза, держа в руке ломоть хлеба. - Но ведь ей всего тринадцать… - сказал он, макая хлеб в томатный соус.

- Верно, но она все время глядит на часы. Она девочка разумная, просто помешана на расписаниях. А там, где разума не хватает, выручит мания! - Шлеп! Она огрела его по руке. - Прекрати жевать! Она не вернулась. Иди и ищи! - заорала Берта почти в истерике.

Мужа отправили проверять сеновал. Место безлюдное, но не опасное. Там собирались ребята, приезжавшие на каникулы в эту деревушку, окруженную полями - золотыми, зелеными, рыжими. Поля начинались сразу за городом с его знаменитым средневековым центром и римским мостом.

Старший сын, пятнадцатилетний Джузеппе, упрямый и замкнутый, сидел во дворе у своего неразлучного друга Конти.

- Сестру не видал? - спросил его отец.

- Не-а, сегодня нет. Тот приподнял бровь:

- Не мели чепуху, вы же целыми днями торчите на сеновале.

- Ну да, а сегодня - только до пяти, пап.

- А потом?

- Потом? Откуда я знаю… Отец отвесил ему оплеуху.

- Беппе, сейчас ты мне подробно расскажешь, куда вы ходили с сестрой.

Девять вечера, а муж еще не вернулся.

Берта сидела на плетеном стуле. На нее падал красный косой луч закатного солнца. Тридцать градусов жары, пережить которую помогает ветерок с холмов, а она замерзла и потеряла чувствительность. Муж пришел не один. Прежде чем открылась железная калитка, она услышала шелест гальки на дорожке. Шаги многих людей - и никаких других звуков. Люди не разговаривали. Даже не перешептывались. Зажегся свет. Слабая тусклая лампочка, показавшаяся ей вспышкой молнии.

- У нас в деревне мы ее не нашли, - сказал муж.

- Значит, найдем в другом месте, - ответила она, пытаясь заглушить страх словами.

Если бы топот кабанов, лай собак, хрюканье поросят, мычанье коров и пение кукушки на мгновенье затихли, было бы слышно, как в долине одиннадцать добровольцев, мужчины и женщины, почти все деревенские старожилы, громко зовут: "Мария, Мария, Мария, Марияяяяяяяя…"

Берта не кричала, а, набрав в легкие воздуха, пропевала имя дочери, словно молитву. Как один из тех заунывных мотивов, которые она выводила, беседуя со своим Богом. Не с тем, которому молятся все, а со своим собственным. С тем самым, которого она просила, чтобы у нее больше не случалось выкидышей, а рождались дети, которого каждый вечер, целуя Марию, она просила подарить ей самую лучшую жизнь, на какую может надеяться девочка с задержкой в развитии (на многое не надейтесь - поспешили заверить ее врачи). Мы ведь тоже не дураки! Мы создадим ей самые лучшие условия, пошлем в лучшую школу. И будем заботиться, сколько хватит сил. Девочку старались научить всему, чему можно, и она выросла разумной. Берта это точно знала. Мария доверяла только родным, а еще научилась доверять себе. По-своему она знала, как жить на свете. Поэтому Берта не сомневалась: что-то помешало ей вернуться домой.

После того как несколько часов прочесывали окрестности и ничего не нашли, они поняли, что поиски придется продолжить утром, когда взойдет солнце.

В ту ночь они почти не спали.

Берта считала минуты, свернувшись клубком на диванчике в кухне и завороженно слушая тиканье стрелок. А вдруг… Муж отправился наверх, спать вместе с Беппе, который из молчуна превратился в немого.

В последний раз ее видели в четверть седьмого: с террасы дома Конти Беппе заметил, что ребята побежали за поворот; яркий бант сестры исчез из виду последним, вслед за ватагой.

- Она припрыгивала, папа! Припрыгивала, - твердил Беппе.

Разговор оборвался, и повисло молчание, чреватое многими вопросами. Ни у кого слова не шли с языка.

Берта услышала шаги по гальке. Очнувшись от полусна, она побежала на улицу. Встретилась глазами с Джованни Малате-стой, который работал на дальних полях. Лицо у него было каменное, в руках он вертел соломенную шляпу с голубой каймой. Джованни забормотал что-то несвязное:

- Мы с сыном со вчерашнего вечера… Мы тут тебя искали, а вас не было, обыскались совсем, черт возьми, а вас нету и нету. Б-б-берта, надо кого-нибудь позвать. С Марией случилась беда.

Время текло, как сладкий сироп. Берта ощущала неподвижную плотную пленку времени, которая накрыла ее и оставила в чужом и враждебном мире, единственные знакомые звуки в котором - ее учащенное дыхание и приглушенные голоса окружающих.

Джованни, Беппе и муж Берты побежали к бару, где был телефон-автомат: будить Чезаре и звать карабинеров. Чезаре выдернули из шезлонга.

- Просыпайся!

- О Господи!

- Надо звонить карабинерам, давай жетоны!

Чезаре сбегал внутрь и вернулся, держа в руках коробку с жетонами. Приоткрыв рот, словно собираясь что-то спросить, он глядел на мужчин и женщин, замерших неподвижно, точно статуи.

Тот, что звонил, сказал:

- Приезжайте срочно, погибла девочка.

Из участка приехали трое. Синюю служебную машину припарковали на обочине у поворота, под ветвями плакучей ивы, накрывшими блестевший на солнце капот.

Двое карабинеров возились с рулетками и какими-то приспособлениями. Один из них фотографировал место происшествия с разных точек. В девять утра уже припекало, со лба на летнюю форму стекали капельки пота. Третий, одетый в льняной костюм, с медицинской сумкой, руководил происходящим.

Тело девочки лежало на земле среди острых камней, под отвесным обрывом высотой метров пятнадцать, не меньше. Среди низких кустов ежевики виднелись подол желтовато-розового платья в цветочек, исцарапанные шипами тонкие ноги и бледные руки. Иссиня-черные спелые крупные ягоды казались маленькими глазками любопытствующих зверушек.