Он быстро устал от меня, но все-таки не совсем быстро, и, когда я поняла, что у меня задержка, я усвоила четвертый урок.

Я пыталась спровоцировать выкидыш - пила настойку петрушки, лупила кулаками по округлявшемуся животу, сидела в ледяной ванне. Я не знала, как избавиться от ребенка, и боялась, что мой торговец автомобилями меня выгонит.

Вернуться обратно в свой переулок и снова взглянуть в полные гнева и отчаяния глаза отца я не могла, не могла, и все тут, я уже приблизилась к другой половине Неаполя, где, забеременев, бронируют одноместную палату в клинике с видом на море.

Моя юность была трудной и неприятной, как часто бывает. Родители начинали терять терпение, по крайней мере, мне так казалось. Я скандалил по всякому поводу и часто доводил маму до слез. Она плакала, а отец пытался понять, в чем они ошиблись, но они меня никогда не били. Я-то знал, в чем они ошиблись, но никогда им об этом не говорил. Зато я снова стал задавать вопросы.

Потом мой продавец автомобилей все понял, но делать аборт было уже поздно, и он решил меня не выгонять: иногда попадались клиенты со своеобразными вкусами, и восемнадцатилетняя девчонка с пузом не вызывала у них отвращения. Это были старики - богатенькие, пускавшие слюни старики, - которые, глядя на мой огромный круглый живот, до того возбуждались, что им даже не надо было до меня дотрагиваться.

А я все гадала, куда же он запропастился, в какой он стране, на каком собрании совета директоров, какой шлюхе несет в подарок книги вместо побрякушек. Я даже не была уверена, что отец - он, почти уверена, но не совсем.

Ребенка я оставила прямо в больнице: мальчик, три килограмма двести граммов, родился в три часа сорок минут ночью семнадцатого ноября тысяча девятьсот восемьдесят восьмого года. Я оставила его сразу и больше не ходила на него смотреть, вернулась к себе в квартирку, к Микеле и его клиентам, - уверенная в том, что теперь-то я усвоила все главные уроки, но готовая и дальше работать над собой. Моя цель была прежней: перебраться в другую часть города.

В то время я многому научилась. Мужчины, которые приходили ко мне, имели определенные запросы, милой мордашки и тела, которое можно взять, им было мало: теперь я немного говорила по-французски, научилась вести себя за столом, профессионально делать минет и всяким другим пикантным штучкам, умела беседовать, непринужденно смеяться, немножко поупираться, перед тем как уступить, использовать хлыст и наручники, плакать понарошку и, вместо того чтобы рыдать, получать наслаждение.

Вскоре я сама стала платить за квартиру и сама выбирать друзей, которых готова была развлекать. Торговец автомобилями остался в прошлом: такие, как он, в мою постель больше не попадали, я целилась высоко.

Не расскажи они правду, когда я был совсем маленьким, возможно, все бы вышло иначе, но они думали, что лучше сразу все рассказать, и я рос, зная, что меня усыновили, что на самом деле я не их сын, что где-то есть моя мама, моя настоящая мама. Она ищет меня, она снится мне, ты снилась мне, и за эти сны мне бывало стыдно.

Потом я переехала на новую квартиру, жить стала более замкнуто; прошли те времена, когда достаточно было знать мой номер телефона. Я брала уроки, училась красиво говорить и ходить, вступила в клуб кинолюбителей и в несколько обществ по интересам.

Мои друзья были важными, очень богатыми людьми, и, когда один из них дал понять, что хочет, чтобы я принадлежала только ему, я не стала сопротивляться. Наш брак продлился недолго, но благодаря мужу я вошла в неаполитанское высшее общество, состоящее из всякого сброда с большим самомнением, которому все равно, шлюха ты или нет, главное - с кем ты трахаешься и много ли тебе платят.

Наконец, в тридцать три года, цель была достигнута: за плечами - развод, положение в обществе - прочное.

И тут я снова встретила его.

Он всегда забегал ненадолго, в перерыве между собранием совета директоров и тренировкой, только теперь он играл в гольф. Я встречала его в театре, на приемах - повсюду. Я не понимала, узнал он меня или нет: прошло пятнадцать лет, с тех пор как он ходил к молоденькой, невежественной и привязчивой шлюшке, которой можно оставить в подарок сережки с подвесками, поэтому я не показывала виду, что мы знакомы. Иногда я ловила на себе его задумчивую улыбку: он смотрел на меня, улыбаясь, чуть скривив рот, отчего у него на щеке появлялась ямочка - только одна.

Я влюбилась в эту улыбку. Я снова влюбилась.

Мама где- то там, а я не знаю где, и мои родители тоже не знают, но я уверен, что ее вынудили меня бросить, вынудили оставить в больнице, в которой она родила меня ноябрьской ночью в три часа сорок минут. Наверное, она хочет забрать меня, но не знает, где я, не может меня отыскать. Рано или поздно я сам тебя найду. Я непременно тебя найду, мама.

И вот однажды я увидела, что он ждет меня у подъезда, в руке он держал книгу и букет цветов, а на лице было написано: не задавай лишних вопросов.

Я не стала их задавать, вскоре мы поженились, и я прожила четыре счастливых года, самых счастливых в моей жизни. Путешествия, приемы, гостиницы, дом на море, еще один дом - в горах, еще один - в Лондоне, кредитные карточки, наряды, украшения, но главное - эта квартира с видом на город и он. Наверное, я полюбила его по-настоящему, всем сердцем, я даже помирилась с нашим городом.

У меня очень большая терраса, с растениями высокими, словно деревья, с шезлонгами и пляжными зонтами. На это открытое пространство выходят большие стеклянные двери гостиной, в которую врываются сверкающие солнце и море. Винтовая лестница ведет наверх, на маленькую террасу, где я иногда загораю голышом.

Мне нравится стоять здесь и смотреть на город: теперь я высоко, жалкая нищета и унижения моей прошлой жизни далеки от меня, как переулки, которые я различаю внизу, как море, как зелень, внезапно вспыхивающая на широких и узких террасах, на балконах, балкончиках и лоджиях, тянущихся в бесконечность, словно огромный вертеп. Я готова стоять здесь часами.

Иногда, когда идет дождь, я люблю замереть, прижавшись носом к холодному стеклу, и смотреть вдаль - туда, где кончается грязное, кипящее жизнью полотно города и начинается море цвета дымки, с которой оно сливается на горизонте.

А потом мне, наконец, исполнилось восемнадцать. Я уже не ребенок. Я сам могу выбирать, сам принимаю решения. У меня есть право знать. Право пойти туда, куда надо, в соответствующие органы, по закону я имею право знать то, что мне нужно. Найти человека нетрудно, если знаешь, где его искать.

Сегодня как раз такой день: далеко, над морем, идет дождь, город под темно-серым небом окрасился лиловым, а я стою себе, бездельничаю и вспоминаю прошлое.

Наконец передо мной возникают спокойные картины, а не кошмары.

Кошмары не снятся, когда находишься в безопасности, высоко и далеко от всего.

Именно так я себя и чувствую: наконец-то я безопасности. Мне больше не нужно выставлять напоказ богатство, драгоценности, наряды. Теперь у меня есть все, я сыта и хочу только одного: сидеть здесь, наверху, в своем убежище, в своей норе. Муж надо мной подсмеивается, говорит: "Стареешь, вконец обленилась", - но я-то знаю, что он меня любит. У меня есть он, есть мой дом, мой вид на город, наконец-то я в безопасности. Теперь меня никто и никогда даже пальцем не тронет.

Я прошла долгий путь, я выбралась из грязных переулков и поднялась высоко, к самому небу, теперь я живу в другой части города, а прошлое осталось далеко в прошлом, я вспоминаю его спокойно, а скоро, наверное, сумею забыть и напишу себе новое прошлое - выдумаю из головы. Прошлое, в котором я воспитывалась у монашек, папа мой был инженером, а мама - учительницей и у меня был всего один брат… Нет, лучше так: я - единственная дочь, окончила классический лицей, а потом решила учиться на архитектора, я ведь неплохо рисую, но бросила учебу, уехала в Париж, как и всякий, кто мечтает стать настоящим художником, а потом…