Делаю еще несколько шагов. Бык задрожал, издал хриплый, отрывистый звук и взметнул пышный султан хвоста — признак гнева. Вот такие хвосты ценились когда-то весьма высоко. Шелковистые пряди их, взятые в золотую оправу, служили опахалами для восточных царей, украшали копья предводителей войск.

Отступив, рассматриваю пеструю ячиху и прижавшегося к ней белолобого теленка. Чабаны рассказывали, что ячата, рождаясь под открытым небом, прямо на снегу, при любой погоде, через пять-десять минут после появления на свет уже встают на ноги, а через два часа бегают, не отставая от матери. Такой жизнестойкостью наградила их природа.

Мы уходим от чистого неба по уже знакомой тропе, на самой крутизне сводя лошадей на поводу. Облака наплывают клочьями, касаются лица, начинает накрапывать дождь. Абдрахман — впереди, указывает дорогу, веселый, легкий, неутомимый. А его ждет еще один подъем, надо будет вернуть лошадей в горы.

В Безенгийском ущелье бушевала гроза. Кто-то там, высоко в тучах, трудился изо всех сил: удары исполинского молота сотрясали вершины гор, стремительные молнии дробили небо на неровные куски, и в эти трещины низвергалась на землю сплошная стена воды. Это было уже в Кабардино-Балкарии, куда мы приехали с Александром Николаевичем, чтобы понаблюдать другое стадо яков, которое обосновалось здесь позже, чем в урочище Буты.

— Вы в главном ущелье Кавказа, — убежденно сказал Салих Чочаев, председатель местного сельсовета. — Именно здесь заседает Президиум Кавказских Вершин: пять пятитысячников из семи — в нашем ущелье. Отдыхайте до завтра. В Укю вы сейчас не попадете.

Мы коротали ночь в туристском приюте невдалеке от балкарского аула Безенги. Здесь оказались застигнутые непогодой пятеро чехов-альпинистов.

Проснувшись, мы увидели другие горы. Они словно приходили в себя после вчерашней грозы; отрешенная прозрачная тишина стояла в узкой глубокой теснине, по которой мы поднимались. Казалось, крикни — и воздух рассыплется со стеклянным звоном. Нежный снег на склонах светился и покалывал глаза, срывался с чуть слышным вздохом с редких, зеленых еще кустов орешника.

Александр Николаевич, Салих Чочаев и заведующий яководческой фермой Мажид Аттоев уехали на лошадях вперед, я же шел пешком с чешскими альпинистами, которые упросили показать им яков. Кое-где тропа обрывалась — ее продолжение лежало внизу, вместе со сползшим склоном, кое-где была завалена камнями...

Часа через полтора мы увидели одинокую хижину с плоской крышей — это и было урочище Укю. Чабан Узеир Хуламханов вышел нам навстречу, крепко пожал руки. Ему около шестидесяти, маленького роста, сухой, на лице — седая щетина, одет в старенькую брезентовую куртку, в руках — истертая ладонями палка. Невольное уважение внушает весь его облик; скрытое достоинство и мудрость сквозят в глубоких морщинах, скупых жестах, простых, необходимых словах. «Дедушка» — сразу окрестили его чехи.

— Как Прага? — спрашивает он гостей.

— Он у нас фронтовик, лейтенант, много наград имеет, — замечает Чочаев.

— Никакой я не лейтенант! Просто солдат. Народ у вас хороший, добрый. Когда мы в Прагу вошли, «наздар» кричали. «Наздар» — «приветствуем» значит. Я в Праге два месяца был, на трамвае ездил, на лодке катался...

«Дедушка» ведет нас еще выше, по снежной слякоти и острым камням, вдоль русла громкой, кипящей, ворочающей валуны реки.

— Как называется это ущелье? — спрашиваю его.

— Думала. Придумай историю с этим словом и не забудешь. Ну, например, какая-нибудь девушка о тебе думала?..

— А где же яки?

— Там! — он машет прямо в синий колодец неба над перевалом. — Видишь, следы...

Через полчаса стадо перед нами: оно шумно переправляется через речку и оказывается на ровной покатой площади между скалами и водой. Эти яки выглядят даже лучше, чем в Бутах: гладкие, блестящие, сытые, может быть, потому, что здесь выше и холоднее — близко ледник.

«Дедушка» вспоминает:

— Работал я дояром на ферме. Слышу — привезли каких-то невиданных животных. Сначала все отказывались за ними ходить. Месяца полтора они беспризорными были. Мне тоже предложили. А я боюсь — как приму? Непривычно. Ну, думаю, попробую, хуже фронта не будет... Нашел их всех, пас один. Потом охотников до яков было хоть отбавляй!

— Главное, яки круглый год сами кормятся, на подножном, — продолжает «дедушка» Узеир. — И едят все подряд. А другой скот? В октябре привяжем, и до мая — семь месяцев — корми!

Да, яки ходят вольно, чабаны не пасут их, как коров, лошадей или овец, а только присматривают, чтобы далеко не забрели, да подгоняют по вечерам к месту ночного отдыха, где разложена соль-лизунец. Для этой работы требуется особое искусство, знание местности, повадок животных. Летом яков поднимают к самым вершинам гор, к зоне вечных снегов, зимой спускают ниже, на южные склоны. Два раза в год их пропускают через раскол: взвешивают, делают прививки от болезней, отбирают на племя и на забой. Молодняк в шестимесячном возрасте отбивают от взрослых и группируют в отдельное стадо. Чабаны заготавливают на всякий случай страховой запас сена, работают в любую погоду, даже как раз в непогоду — самая работа...

— А сейчас сколько чабанов?

— Двое.

— Двое? На полтысячи яков?

— Ну да. Ничего, справляемся.

Сверху загремело. Задираем головы.

— Камнепад. Видишь там, сыплется... Яки ходят рядом с турами, прыгают с десятиметровых круч. Они способные. У нас были два слепых яка, они не могли следовать за стадом. И мы решили испытать: оставили их в таком месте, где больше всего медведей и волков. В этом месте три пастуха охраняли скот с фонарями и все же недосчитывались. А яки бродили все лето, осень, зиму — и остались живы. Им никто не страшен. Ощетиниваются.

Когда мы присоединились к нашим спутникам, у них уже был в разгаре «ученый совет».

— Как вы считаете, какие яки больше нам подходят — киргизские или тувинские? — спрашивает Мочаловский Салиха Чочаева.

— Думаю, тувинские. Они хоть и меньше, зато выносливее. Знаете, они здесь чувствуют себя даже лучше, чем на родине, — приплод и больше, и крепче.

Чочаев говорит обстоятельно, со знанием дела. Четыре года назад, будучи председателем колхоза «Путь к коммунизму», он на свой страх и риск завез из Тувы первых яков. И теперь, перейдя на другую работу, Салих постоянно заботится о них, работает над диссертацией о яководстве. Он так и сыплет цифрами:

— Надо специализироваться на яках! Это же очень выгодно. Себестоимость одного центнера привеса составляет не более 30 рублей.

— Ну а если не хватит пастбищ, — спрашивает кто-то.

— Не хватит пастбищ — будем сокращать овцеводство. Сколько кормов надо, и какой уход!

— Я бы и сейчас оставил одних яков, — добавляет Аттоев.

— Я предсказываю, — торжественно говорит Александр Николаевич, — ваш колхоз станет рассадником яководства на Кавказе. Будут вспоминать: вы первые начинали, учиться приедут к вам. Со временем здесь, быть может, будет первый якосанаторий; лечебное молоко яков, воздух гор!

Конечно, впереди еще много дел. На очереди проведение селекционной племенной работы, опытов по гибридизации яков с крупным рогатым скотом; пора организовать обучение животноводов навыкам ухода за яками, подумать о создании научного опорного пункта по развитию яководства. Ясно одно: на Кавказе создана новая, чрезвычайно доходная отрасль животноводства, и возможности для ее развития огромны.

«Дедушка» Узеир угощает нас домашним сыром с айраном.

— Слышали слова, — говорит он, — что сложили у нас в горах о яках? «Говорили, что яки — большие забияки. Оказалось, як — великий добряк...».

Виталий Шенталинский, наш спец. корр.

Ворота легенды