Трубопровод, по которому должен был пойти газ Уренгоя, требовал совершенно особого подхода, непривычных вариантов, своеобразных технических решений: ведь его надо было проложить в тундре, в вечной мерзлоте.

Впервые на пути трубопроводчиков легло столько водных преград. На одних только Аганских болотах настелили многослойную лежневую дорогу длиною почти в двадцать километров. Трасса пересекала 26 озер. Чтобы уложить здесь трубы, пришлось вспарывать, взрывать, ломать клыками рыхлителей мощный ледовый панцирь. День и ночь над болотами стоял неумолчный гул, прерываемый тяжким грохотом. Ледовые «каналы» засыпали грунтом, готовили монтажную зону и вдоль — трассовые проезды...

Естественно, что при подобной ситуации строители старались стянуть в единый кулак все возможные силы, опыт, технику. Чтобы на заболоченной местности трубы не вспучивали землю, внедрили и усовершенствовали новую технологию закрепления трубопроводов своеобразными якорями — самораскрывающимися анкерами АР-401. В заполярных условиях отлично выдержала испытания установка электроконтактной сварки «Север-1».

В начале 1978 года двухсоткилометровая нить газопровода протянулась к Челябинску. Многие километры этого участка были сварены бригадой Бориса Дидука.

...В уренгойской двухэтажной гостинице, теплой и шумной, как бесплацкартный вагон скорого поезда, мне передали записку от Николая:

«Тов. корреспондент! Если будете писать про наши дела, не называйте пока мою фамилию. Но знайте — до Дидука я все равно дойду, и вы обо мне еще услышите».

3

Машина ныряла из ямы в яму, скатываясь с холма в низину, и, натужно кряхтя, ползла наверх. В кабине было жарко и закладывало уши, как в самолете.

Мы ехали с начальником передвижной механизированной колонны Сергеем Петровичем Биленко на первую в Уренгое установку комплексной подготовки газа — УКПГ. К пуску этой установки готовились как к большому празднику, ибо именно с нее газ Уренгоя должен был начать свой путь.

Темноглазый, с живым нервным лицом, Сергей Петрович Биленко был приветлив, но немногословен. На мой вопрос, чем занимается колонна, ответил коротко:

— Мы строим все, что выше земли.

«Выше земли» в Уренгое уже многое: две гостиницы, контора, магазин, общежитие. Но главное — это, конечно, прямоугольник УКПГ. Он виден издалека, его жесткие линии врезаются в низкое белесое небо и словно приподнимают его...

Предпусковая оперативка выглядела как заседание штаба перед наступлением. В необжитом еще кабинете, где пахло сыростью, дымом и горячим металлом, на стульях и скамьях сидели люди в тулупах, ватниках, полушубках. Отрывисто докладывали о положении дел, сбоях, «пробках» и, ответив на главный вопрос: «Когда справитесь?», торопливо исчезали.

В разговоре то и дело всплывала фамилия бригадира монтажников Ивана Ратиева. Его хвалили за темпы, но кто-то недобрым словом помянул герметизацию блоков установки, и тогда Биленко тихо и яростно ответил:

— А ты пробовал работать с этой мастикой? Она же на морозе колется, как гипс... Покрутись-ка в Ивановой шкуре на морозе с ветерком! Уж кто-кто, а Ратиев делает по максимуму!

Ратиева я увидела в бытовке УКПГ. Так он мне и запомнился: обветренное, побуревшее от жестоких морозов лицо, крутые скулы, зоркие глаза... Вертя в сильных пальцах спичечный коробок, Иван Власович говорил:

— Конечно, работа у нас нелегкая, но не в том дело. Судите сами: наша УКПГ, как и другие, ей подобные, создана из блоков. Она, можно сказать, детище комплектно-блочных методов строительства, впервые внедренных здесь, на Тюменщине. И как всякое детище, требует внимания и заботы. Между тем в этих местах пока плохо с дорогами, и блоки, которые должны поступать на стройплощадки, уже начиненные оборудованием, прибывают, как правило, в разобранном виде. Самолетами и вертолетами много не привезешь, а навигация здесь такая, что баржа успевает обернуться за лето только раз. Да и после этого грузы часто лежат на причалах, ждут зимы, крепких морозов, чтобы по тундре мог пройти автотранспорт. Мы ждем, а время идет. Золотое время! Конечно, когда подведут железнодорожную ветку, станет легче. Хотя «легче» при данных обстоятельствах понятие весьма относительное. Может, это больше всего и привлекает...

— Почему?

— Как вам сказать... Убежден, что человека создает... преодоление, что ли. Я ведь в Сибирь буквально вырвался из Новороссийска, начальство нипочем не отпускало. Приехал на тюменский Север десять лет назад и покидать его не собираюсь. Для меня Сибирь с юности обладала особой притягательной силой. Почему? Попробую объяснить.

Еще мальчишкой я пристрастился к чтению. И знаете, меня всегда поражало, как много крупных людей прошло через Сибирь: одни там выросли, другие побывали не по своей воле. Декабристы, Радищев, Достоевский, Чернышевский, множество революционеров... Я знал — места эти раньше считались «проклятыми», и восхищался тем, что люди, сосланные туда, не предавались бесплодному отчаянию, а строили, учили, лечили... И спрашивал себя, сумею ли жить и работать в этих «медвежьих углах» — не струсить, не сбежать, не сдаться?

Все-таки я добился своего. Сначала попал в Лабытнанги, за Полярным кругом. Там организовали комсомольско-молодежное строительно-монтажное управление, где начальником был Юрий Николаевич Пермикин, ныне главный инженер Сибкомплектмонтажа. Каждое утро в шесть чесов, задолго до начала смены, Пермикин обходил объект, дотошно проверял все до последней мелочи. Любая неполадка или неувязка решались незамедлительно, и мы заражались этой строгостью, увлеченностью, деловитостью.

Поступил я туда монтажником в январе, а в августе стал уже бригадиром. Работала моя бригада на Медвежьем, на всех ныне действующих восьми установках. Обжились, обустроились, наладили быт. И пожалуйте в Уренгой — начинать все сначала...

Не думайте, что я жалуюсь, — продолжал Ратиев, — наоборот, в подобных рывках для меня лично скрыта особая привлекательность. Сейчас на стройках принято — сначала жилье для людей, быт, затем остальное. Очень правильная установка, но мы, те, кто приходит самыми первыми, не можем удержаться от улыбки, потому что — а кто же должен строить этот самый изначальный быт?! Как раз мы. Отрезаем наши вагончики от электричества и воды, переносим в самую глухомань и начинаем все, как в первый день творения. В снегах, вдали от всего мира. Ледяной холод, который не разгонишь железной печуркой, еда — консервы, разогретые на той же печке, работа — формально посменная, а фактически сколько хватает сил. Вьюги и морозы зимой, комарье и сырая жара летом... Моя жена Валя, когда впервые сюда приехала, только спрашивала: «Куда ты меня завез?» Потом привыкла, привязалась к Северу. Сын Саша родился уже за Полярным кругом — сибиряк! Конечно, бывает порой нелегко, зато здесь увидишь такое, чего и на всем-то земном шаре немного осталось. Мы как-то с приятелем пошли на охоту и подсчитали, что за один только вечер над нами пролетело более двух тысяч гусей. Идут широко, слегка колышутся, как большие белые облака... А зверье — ласки, соболя, горностаи... Говорят, охота рождает азарт, но я, признаться, этот азарт к убийству не очень разделяю. Звери прекрасны на свободе, наблюдать за ними никогда не надоедает. А какие здесь рассветы, закаты, солнце от края до края летом, зимой — лихорадка северного сияния... Сам не замечаешь, как врастаешь в эти места, начинаешь болеть за них. Мы, например, считаем своей личной бедой, что у нас тут часто горит тундра. Когда едет тягач, из его выхлопной трубы — снопы искр. Если лето сухое, загорается ягель, гибнут деревья, которые страшно трудно здесь растут, остается выжженная земля. Исчезают куропатки, зайцы, глухари, а вслед за ними — песцы и лисицы. И все из-за плохой конструкции выхлопной трубы... Не думайте, что я один такой заботчик, — очень многие болеют за природные богатства Севера, хотя, может, не всегда знают, что предпринять, как ликвидировать бесхозяйственность и наплевательское отношение к природе... Здесь, по-моему, работает два сорта людей: одни — хозяева, другие — гастролеры. Гастролеров не терплю, гнал бы их отсюда, хоть и не хватает у нас постоянно рабочих рук.