Она не помнила ни боли, ни вкуса крови вампира. Зато очень хорошо помнила страх, который охватил ее сразу после пробуждения. Она понимала, что больше не человек, но даже не догадывалась, что произошло. Морана искала лицо существа, которое должно было утешить ее, ответить на все вопросы – лицо своего создателя. Но проснувшееся в ней чувство – уже не человеческое – подсказывало: не найдет . Морана не могла даже плакать: глаза оставались сухими, как бы ей ни хотелось разрыдаться. На горизонте зарождалась заря: опасный свет, говорило то же чувство, нужно спрятаться. Но Морана не двигалась. Ей было больно, страшно, одиноко, но одно чувство преобладало над остальными: голод . Голод, который пробуждал в ней не страх, а первобытный ужас. А вместе с ним и доселе незнакомые девочке чувства: ненависть, ярость… и желание выжить. В тот момент ее душа будто вывернулась наизнанку. Она будет жить! Назло солнцу и голоду!Всем назло. И выживет, чего бы ей это ни стоило.

Морана убила нескольких смертных, прежде чем научилась слушать свое тело, чувствовать аппетит и ограничивать «трапезу» до нескольких глотков крови. Выбиралась на солнце, однажды серьезно обгорела, чуть не умерла, но это только сильнее разозлило ее. Когда она встретила первого Незнакомца, то уже разгуливала днем и сменила человеческую кровь на эмоции, более сытную пищу. С момента обращения Моране редко приходилось с кем-то заговаривать, и она еще ни разу не представлялась. А теперь подумала о том, что ей не пристало называть себя человеческим именем, и в ответ на вопрос «как тебя зовут» пожала плечами. Он-то и нарек ее Мораной – в честь ассирийской богини войны.

Тот самый Незнакомец, который подарил ей кинжал из храмового серебра… и исчез из ее жизни. Он был первым похожим на нее существом, к которому она испытала подобие теплых чувств, и мысль о том, чтобы провести рядом с ним несколько лет, нравилась ей. Но по прошествии времени Морана стала мудрее и поняла: если что-то и делает Незнакомца слабее, так этопривязанность . Выживать лучше поодиночке. Что до привязанности… однажды она пошла наперекор принципам. И получила за это такую пощечину, что только Великая Тьма знает, как не вспомнила в тот момент имя своего создателя.

Морана сидела на крыльце и ветрела в пальцах серебряную ложку. Время от времени она сжимала ее в кулаке, а потом раскрывала ладонь и смотрела на то, как заживают розовые ожоги. Обычное серебро не причиняло ей вреда, и боли она не чувствовала – с таким же успехом кто-нибудь мог ее пощекотать. Но сейчас Моране больше всего на свете хотелось сделать себе больно. Так больно, чтобы ощущения отвлекли от главного – от голода. О таком голоде она даже не думала в ту ночь, когда умерла и родилась заново. В то время она была просто неспособна ощущать такой голод, потому что и понятия не имела о том, как хорошо насыщают человеческие эмоции – и как тяжело приходится Незнакомцу, которого их лишают.

Конечно, Морана могла «воспользоваться» Дамианом, но решила, что это не вариант. Она сама пришла к нему домой и покровительствует ему. Он – не пища, а достойное уважения существо, которому требуется защита. Когда-нибудь она почувствует, что он готов – и тогда обратит его. Наверное. Когда-нибудь. Но пока что он слаб, и просит о темной жизни только из страха остаться в одиночестве. Обрати она его сейчас – и он останется человеком на долгие годы, потому что этот страх никуда не денется. В таком случае идти на поводу у жалости еще опаснее, чем поступать так, как поступил ее создатель: оставлять свое дитя по причине того же страха.

Она подождет . Ему нужно понять многие вещи, и она поможет ему в этом. Впервые появившись в его доме, она выбрала неправильную стратегию поведения: мужчинам не нравится, когда женщина слишком часто проявляет инициативу. Морана сделала работу над ошибками. В частности, приняла непростое решение: позволила Дамиану к себе прикоснуться. И все оказалось совсем не так плохо, как она боялась… единственное, о чем она жалела – так это о том, что люди имеют привычку привязываться к обращенным темным существам, хоть бы один раз разделив с ними постель. Но пока что привязанность ей на руку.

Ложка выскользнула из пальцев Мораны и упала в щель между досками. Она убрала со лба влажные волосы, села, обхватив колени руками, и мысли ее снова вернулись к голоду. И к боли. Единственным металлом, который мог причинить ей вред, оставалось храмовое серебро. А кинжал был так же недосягаем, как сам Дамиан, которого она отправила в его комнатку в церкви и сказала, что придет сама – и тогда они вернутся домой вдвоем. Глаза Мораны вглядывались в темноту: вдруг рядом пройдет какой-нибудь полуночник, и она сможет позвать ? Но тщетно: люди попрятались по домам.

Эмоции уже не насытили бы ее. Ей хотелось крови ! Моране казалось, что она превращается в животное, которым была в «ночной» период жизни. Она пила всех подряд, но потом у нее появились предпочтения: она любила рыжеволосых девушек и смуглокожих молодых людей (жаль, последние в этих краях попадались редко). Если бы кто-нибудь сейчас поставил перед ней целый полк смертных, она бы плюнула и не стала выбирать. Но выпила бы немного. Морана хотела остаться голодной до того момента, пока не найдет того карателя. И будь она проклята, если оставит в нем хоть каплю его драгоценной крови.

Едва уловимое движение в темноте улицы отвлекло ее от мыслей, и через долю секунды Морана почувствовала запах. Обострившиеся инстинкты мешали сосредоточиться на чем-то одном, обоняние уже несколько часов жило само по себе и искало следы смертных, поэтому сначала она решила, что ошиблась. Но вгляделась в ночь и поняла, что не ошибается. Наверное, так и будет выглядеть ее Ад – это существо появится там обязательно… может, она уже в Аду?

Виргиния сделала несколько шагов вперед и остановилась на безопасном расстоянии от крыльца. На ней было платье из темно-алой парчи, щедро вышитое золотом – оттенки красного ей шли, Морана отметила это без зависти или снисхождения, просто констатировала факт. Сначала она решила, что княгиня пришла поиздеваться или, чего доброго, устроить сцену ревности, хотя даже не представляла, что может толкнуть ее на такой неосмотрительный поступок. Но потом заметила, что Виргиния выглядит напуганной и почувствовала, что она голодна. Морана неосознанно втянула носом воздух и покачала головой. С таким же успехом она могла выпить стакан воды – сейчас он принес бы ей даже большее облегчение, чем кровь вампира.

– Что ты тут забыла?

Заметив, что Морана поднимается, Виргиния шагнула назад, но на ее лице появилась решимость. Да нет, наверное, даже… злость ? Она явно чем-то расстроена, если не сказать большего. И расстроил ее не голод.

– Мне нужна твоя помощь.

– Помощь? – Морана улыбнулась. – Детка голодна ? Прости, злой служитель культа Равновесия приковал мамочку к ее собственному дому серебряной цепью. Злой и безрассудный служитель культа Равновесия. Он не подумал о том, что ему придется вернуться .

– Мне нужен твой кинжал из храмового серебра.

– О чем это ты?

Виргиния смотрела на нее исподлобья и сейчас больше всего напоминала затравленного зверька.

– Не лги мне , – сказала она, и в ее голосе зазвучала угроза. – Я видела его у тебя в руках. Кроме того, у меня есть уши .

Морана задумалась. Ей пришлось использовать кинжал по назначению только один раз, несколько лет назад. Молодой – ему не исполнилось и века – вампир совсем обезумел от голода и решил позвать Дамиана. В ту ночь она спала: подобные ей существа обычно подпитывались от физической близости, ее же она приводила в состояние блаженного утомления и делала ленивой. Зов Морана услышала сквозь сон, через секунду уже была на ногах и пришла в бешенство. Тогда она еще держала кинжал при себе, но схватила его слишком поздно – гаденыш успел улизнуть.

Вампира гнали голод и страх, и Морана, в которой проснулся инстинкт охотника, дала ему небольшую фору, но в конечном итоге оказалась быстрее. В тот момент она впервые осознала, какое страшное оружие держит в руках: пальцы физически почувствовали магическую силу, исходившую от металла. Что до глупого вампира – идиот все равно сгорел бы на солнце. Десятилетием раньше, десятилетием позже – какая разница. Чертовы оборотни, наверное, это они все разболтали. Когда-нибудь она соберется и как следует припугнет их, и тогда они дважды подумают перед тем, как распускать сплетни.