— Вот тебе раз, — произнес как всегда невозмутимый Сильвер, — Флинт с раскроенным черепом, а остальная шестерка в земле сырой! А ну-ка, помогите отнести его в каюту. Если он сыграет в ящик, мы все останемся на бобах — сам черт не скажет нам, где тайник!

Вряд ли когда-нибудь на борту «Моржа» так бережно обращались с раненым. Флинта снесли вниз, рану промыли, потом сняли с капитана грязную одежду и уложили его на койку. Двести нянек суетились вокруг него, наперебой предлагая свои способы лечения. В конце концов вмешались Сильвер и Бонс. Израэль и Пью ни на шаг не отставали от них, и все четверо зорко следили друг за другом, точно коты, окружившие кошечку. По приказу Сильвера каюту освободили.

— Все будет в порядке, приятели, за капитана не тревожьтесь! Предоставьте это дело мне, и дайте ему покой!

Юный Джордж Мерри оказался самым недоверчивым.

— А может. Флинт начертил карту? — допытывался он.

— Мы проверили его одежду, половина команды видела, — ответил Пью. — Ничего похожего на карту, так что, сдается мне, у него все в голове.

Те, кто видел, как обыскивалась одежда капитана, подтвердили неутешительное сообщение Пью. С той минуты, как Флинт поднялся на борт, он все время находился у нас на глазах, и было ясно: либо он ничего не доверил бумаге, либо надежно спрятал карту на берегу.

В тот же вечер мы взяли курс на Тортугу; поднялся занавес для последнего известного мне акта в истории «Моржа» и его команды.

Продолжение следует

Сокращенный перевод с английского Л. Жданова

Моя неопытность внушала опасение и мне, и редакции. Естественно: я получил задание сфотографировать крупнейшего в мире африканского слона по имени Ахмед, живущего в кенийском заповеднике Марсабит. Перед отъездом дама-редактор повела меня в зоопарк в Бронксе взглянуть на живого слона. Слона отделял от нас ров с водой, редакторша чувствовала себя на высоте положения и была чрезвычайно красноречива.

— Взгляните на него хорошенько. Главное для нас — показать характер слона. Показать! Но как? Только не вздумайте снимать разъяренного слона! Это банально.

Я невразумительно хмыкнул: от разъяренного слона я предпочел бы держаться подальше.

— Да, да, слишком банально! Куда интересней, например, слон в дождь, в бурю! Как он ведет себя, когда молнии озаряют асе вокруг?! Какое выражение у него в этот момент? В общем, я не привязываю своей точки зрения, но ваша главная задача — привезти снимок, какого еще не было. И, знаете, чтобы слон выглядел побольше, снимите его с самого близкого расстояния, пусть будут видны бивни и все такое прочее...

Я невольно поежился.

— А что, если просто написать под фотографией — «это самый огромный слон»?

Редакторша засмеялась...

Мне посоветовали обратиться за консультацией к Стэну Уэйману, одному из лучших фотографов-анималистов. Меня очень волновал вопрос: знает ли он заранее, снимая чайку, тигра или козодоя, что получится выдающийся снимок? Или все фотошедевры — результат кропотливого" труда в лаборатории?

Уэйман охотно пустился в разъяснения. Оказывается, глядя в видоискатель, он видит нечто такое, что связано с композицией: выражение морды животного, изящество его форм в момент движения. Вот это самое «нечто» как бы сообщает импульс его указательному пальцу, нажимающему на затвор фотокамеры.

— Хотите верьте, хотите нет,— сказал он, — но я чувствую это пальцем. Прямо-таки чертовщина какая-то.

— Но главное, — продолжал он, — в нашем деле, в фотоанималистике, — это везение и терпение. Однажды мне два с половиной месяца пришлось торчать на Баффиновой Земле в Канаде — я получил задание отснять полярных волков. День за днем колесил я по острову, исходил 200 миль вдоль и поперек, но так и не встретил ни одного волка. Только иногда слышал их отделенный вой где-то высоко в горах. И только когда я перестал их искать и позволил им самим найти меня, тогда я, наконец, увидел их.

— У животных, — поучал Уэйман, — чувства отражаются на морде. Взять хотя бы волков... Я видел, как они смеются, плачут, тоскуют, я видел смущение волчицы. И все эти выражения можно передать с помощью камеры. Я испытывал тот же трепет в указательном пальце... А вот есть животные без всякого выражения. Коза, к примеру. У коз всегда одно и то же застывшее деревянное выражение, которое никогда не меняется. Поэтому, если вы снимаете козу, вам нужно сконцентрировать свое внимание на другом аспекте... динамике, движении. Ее надо снимать в прыжке или в беге. Не дай, конечно, вам бог получить задание отснять козу...

— Увы, — сказал я, — мне очень повезло. Я должен снять не козу, а Ахмеда. Знаете, есть такой слон, самый большой в мире. Редакции, видите ли, необходимо знать, какое у него выражение во время грозы.

— Радуйтесь, что им не понадобилось снять крупным планом его выражение в припадке слепой ярости, — ободряюще заметил Уэйман. — Вот вам последние два совета: нажимайте на затвор пальцем, не бейте кулаком. Это раз. И не забывайте снимать крышку с объектива!

По дороге в Марсабит я остановился на один день у Питера Дженкинса, директора национального парка Меру. Этот идиллический уголок природы находится как раз на полпути между Найроби и Марсабитом. Дженкинс заведует не только парком Меру, но и заповедником в Марсабите. Именно в сферу его компетенции входит и «мой» Ахмед.

— Вы знаете, — доверительно сказал мне Дженкинс, — я двадцать лет прожил на юге Кении, и мне казалось, что уж я-то повидал на своем веку немало больших слонов. Но когда я увидел Ахмеда, я просто не поверил своим глазам; до того он огромен.

— Откуда же он взялся? — спросил я. — Каприз природы?

— Главное, как мне кажется, это наследственность, — задумчиво произнес Дженкинс. — Слоны здесь вообще очень велики. Возможно, это зависит от пищи, а может быть, дело еще и в том, что, начиная с 1912 года, когда

Марсабит был объявлен заповедником, Ахмеда никто не преследует, никто за ним не охотится. С тех пор уже более полувека он ведет легкую жизнь.

— А сколько же ему лет? — поинтересовался я.

— Обычно у слона шесть раз в течение жизни меняются зубы, потому что старые от употребления стираются. Шесть раз, не больше. В седьмой раз они уже не вырастают, и тогда — конец. Тогда слон уже не может поглощать те полтораста кило пищи, которые ему ежедневно требуются.

— Скажите, а как отражается возраст слона на его темпераменте, на его взглядах на жизнь, словом, если можно так выразиться, на его мировоззрении?

— Слоны в этом очень похожи на людей. Чем старше они становятся, тем спокойнее смотрят на жизнь. Они становятся все менее эмоциональными. Все, что их непосредственно не касается, мало их интересует. Им хочется только одного — покоя. Виски у них с возрастом проваливаются, и над глазами образуются впадины. Это явный признак старости. Плечи опускаются, они плохо держат голову, уши обвисают, кожа покрывается сеткой морщин. И ходят они — точь-в-точь старики, ковыляющие, опираясь на палочку.

— А что вы скажете насчет Ахмеда?

— С Ахмедом дело обстоит несколько иначе. Раньше он действительно был спокойный. Но мне кажется, что декрет президента, поставивший его под охрану закона, повлиял на него в худшую сторону. Последние полтора года Ахмед беспокоен. Он больше уже не тот мудрый и хладнокровный слон, каким я увидел его впервые.

— Нападает на людей?

— Как вам сказать? Он любит «провожать». Я сам тому свидетель. Да и не только я.

— А что это значит «провожать»? — спросил я, с надеждой подумав, что смысл этих слов трогателен и безобиден.

— Что это значит? — переспросил Дженкинс. — Как бы вам попроще объяснить. Ну, словом, сначала он делает ложный выпад, это своего рода демонстрация силы. За этим следует неторопливая пробежка в вашу сторону, а вы при этом лихорадочно пытаетесь сообразить, приблизится ли он к вам вплотную или нет. Удовольствие ниже среднего. Не желал бы вам это испытать.