Таким образом, идеологии еврейской секулярной культуры, сионизм и ассимиляция — все в итоге реабилитировали себя. К трехъязычной еврейской литературе, созданной в период революции, пришло международное признание: Нобелевские премии были присуждены Шмуэлю Йосефу Агнону (ивритская литература) в 1966 г., Исааку Башевису Зингеру (идишская литература) в 1978 г. и Нелли Закс и Солу Беллоу (еврейская литература на немецком и английском языках) соответственно в 1966 и 1976 гг. Так, с мировым признанием, трехъязычная еврейская литература периода миграций подошла к концу.

Я начал этот очерк с намека на параллели между еврейской революцией и веком модернизма в литературе и искусстве, и я закончу его комментарием по этому вопросу.

Модернизм затронул всю еврейскую культуру и литературу, и, наоборот, многие видные модернисты были евреями. Присоединение к общей культуре в той точке, где вся предыдущая традиция (не разделенная евреями) казалась отброшенной, было логичным. Сильный толчок, освободивший каждого отдельного еврея от уз общины, — ценное качество любого авангардистского движения.

Но более глубокая проблема лежит в подобии главных феноменов и исторических корней этих двух одновременных движений. Как и еврейская революция, модернизм зародился в конце XIX в., пышно расцвел после 1905 г., прорвался на главную позицию после Первой мировой войны, завершил свои завоевания к концу 1920-х гг. и вновь стал уважаемым движением в 1960-е гг. В модернизме художники и средства выражения из периферии двигались к центру: в искусстве, в обществе и в политике. Это верно и для евреев, вошедших в общую культуру, двигаясь из «антиобщества». Период модернизма в Европе совпал с периодом, который позволил расцвести принципиально новой еврейской культуре, дал возможность евреям повысить свою роль в обществе, а также привел к возникновению фанатичных идеологий и тоталитарных режимов, обрушившихся и против евреев, и против модернистского искусства.

Как и в модернизме, возрождение и осмысление языка и его проблематичной природы были центральными в еврейской революции. Как и модернизм, эта революция характеризуется отрицанием, переоценкой всех традиционных ценностей двухтысячелетней культуры и установлением новой системы ценностей, в связи с чем возникла необходимость в новой реконструкции истории. К 1930 г. период освоения всех новых базовых возможностей завершился в обеих сферах, а к 1950-м и 1960-м гг. были отточены классические формулировки: витрина модернизма в Музее современного искусства в Нью-Йорке и витрина Государства Израиль обозначили их принятие в центр общей культуры.

В последнем поколении стало модно говорить о «постмодернизме» в литературе, искусстве и архитектуре. В еврейской области тоже можно говорить о «постреволюционном» периоде. Эра гордого «ивритского» возрождения в Израиле завершилась: израильтяне опять называют себя «евреями». С середины шестидесятых и в Израиле наблюдается популярность биржи (когда-то бывшей презренным символом галутных спекулянтов и «Менахеммендлов»); в Израиле размещается центр международной торговли (примечательно, что это торговля товарами, созданными революцией: оружием и продуктами сельского хозяйства); произошло травматическое осознание Холокоста (включая отношение большинства народов к Израилю, которое, похоже, вечно сопровождалось признаками антисемитизма); наблюдается возвращение к трансисторическому религиозному сознанию как в форме возрождения ультраортодоксальной религиозности, так и в форме фундаменталистского символизма; утрачена вера в светские и культурные ценности — все это суть признаки «контрреволюции», которые, несомненно, потребуют поисков нового баланса. «Третье поколение», как в Израиле, так и в диаспоре, пытается оглянуться — на Холокост и на «дореволюционное», иногда религиозное прошлое, хотя и с минимумом конкретного личного опыта. К четвертому поколению все это будет казаться слишком эфемерным, чтобы интересоваться всерьез.

Тем не менее модернизм можно преодолеть, но нельзя совсем игнорировать. Подобным же образом трудно представить Еврейское государство или еврейскую литературу без достижений революционного секулярного периода. Также трудно представить евреев Запада, отказавшихся от интеграции в общую культуру, — сохраняют ли они свою специфическую идентичность или растворились в глобальном обществе, как это произошло с гугенотами в Берлине, которые стали просто немцами с французскими именами?

Описанное столетие не имеет никаких параллелей в истории по своему ошеломляющему множеству разнообразных пересекающихся течений, личностей, изменений, форм творчества, завоеваний и поражений. Сможет ли (и если да, то каким образом) какая-то из двух новых возможностей просуществовать еще сто лет — это тема для размышлений.

Беспрецедентное возрождение древнееврейского языка и создание на его основе нового общества были восприняты как чудесное явление. Мы увидим, что оно осуществилось благодаря сложному сочетанию социальных и исторических факторов, коллективной воли и исторических случайностей. Важность этого возрождения состоит не только в чуде языка и всего того, чем является язык для своих носителей; помимо всего этого была создана база, на которой смогло возникнуть новое еврейское общество светского типа со своей культурой, возродился из пепла тот феникс, которого Тойнби называл историческим «ископаемым», — евреи. Язык даровал своим носителям средство выражения всей совокупности опыта двадцатого века на собственном наречии, а также новую социальную идентичность, не зависящую от страны происхождения и политических взглядов.

Другой возможной базой для такого нового еврейского национального общества были воскрешенный язык идиш и его культура — в течение нескольких десятков лет в этом направлении действовало даже более широкое движение по всему земному шару, и эта возможность казалась намного более реальной. После возникновения больших национальных государств в Европе малые этнические группы тоже стали развивать национальные движения, которые боролись за национальную идентичность на основе общего языка, литературы и культурного наследия. В многонациональной Австро-Венгерской империи родилась идея о том, что желательно и возможно установление этнических культурных автономий в рамках больших государств, у австромарксистов эта идея была позаимствована и модифицирована Сталиным (в его работе «Марксизм и национальный вопрос», 1913), определившим национальную политику Советского Союза практически с самого начала его существования. Увы, как показала история, эта теория не работает: в настоящее время на территории бывших Австро-Венгерской и Российской империй даже самые маленькие этнические группы, обладающие отдельным языком или религией, требуют политической независимости и территориального суверенитета. Другими словами, американское решение, наложившее единую национальную мифологию и единый язык управления и образования на разные этнические группы, победило югославскую или советскую модели (конечно, бывшие этнические группы в Соединенных Штатах не живут на ограниченных внутренних территориях, как это происходит в Европе). В свете этого урока сомнительно, чтобы еврейское светское общество, не имеющее большинства населения на какой-то территории, при условии, что его членам открыты двери в другие, соседние культуры большинства, могло бы в конечном счете сохраниться. Однако именно этого добивалась идишская культурная автономия, но гипотетический вопрос, надолго ли ее может хватить, был снят с повестки дня двумя тоталитарными империями — нацизмом и сталинизмом.

Сталин заявлял, что евреи не являются нацией, поскольку у них отсутствуют два обязательных признака нации: территория и общий язык. Сионисты под влиянием похожих теорий придерживались похожих взглядов, но видели средство исправления ситуации в активных попытках обрести недостающие признаки. Они отреклись от настоящего в пользу будущего, которое восстановит далекое прошлое, а в прошлом были и территория, и язык, и политическая независимость. Они воспользовались скорее «американским», чем «югославским» способом решения национальной проблемы, навязав иврит и новый понятийный мир иврита иммигрантам из всех стран, говоривших на всех языках. И они больше верили в национальное могущество и суверенитет, чем просто в культурную автономию.