Терезия поняла, что до Олексы Сокача дошел слух о ее «берлинском друге». Она сейчас же бросилась в Явор, чтобы рассказать Олексе правду.

Дома его не застала: уехал на паровозоремонтный завод во Львов принимать для своей комсомольской бригады новый паровоз.

Терезия устремилась к другу Олексы — Гойде. С трудом сдерживая слезы, краснея от стыда, не смея посмотреть Василю в глаза, она чистосердечно исповедалась перед ним. Он сочувственно выслушал ее, утешил как мог: «Не горюй, Терезия, все у вас уладится». А потом, став озабоченно-строгим, спросил:

— Предупреждал тебя майор Зубавин, чтобы ты никому ничего не рассказывала об этом Иване Белограе?

— Предупреждал.

— Почему же ты не держишь слово, товарищ пограничная комсомолка? Почему первому встречному выкладываешь такие важные секреты?

— Разве ты первый встречный? Я же только тебе одному тебе рассказала.

— Могла мне и не рассказывать, так как я давно все знаю. Олексе тоже собираешься рассказать?

— А как же! Если ему не расскажу, так он… — Терезия запнулась и замолчала.

Василь Гойда смотрел на девушку веселыми, смеющимися глазами, а она готова была вот-вот расплакаться.

— Что же он сделает? — насмешливо спросил Гойда. — Разлюбит? Не женится?

— Он и так уже разлюбил! — Крупные слезы побежали по щекам Терезии. — Поверил сплетням!… Не захотел даже поговорить с моей мамой, убежал. — Терезия схватила руки Гойды и, сжимая их, умоляюще взглядывала ему в глаза: — Василь, расскажи ему, правду, образумь!

— Сначала тебя надо образумить, дивчина хорошая. Терезка, дурачина, успокойся! Выбрось из головы, что Олекса разлюбил такую дивчину, как ты! Немыслимо это дело. Да он сам к тебе завтра или послезавтра явится, сам прощения попросит и сам будет набиваться со своей любовью. Эх, Терезка, Терезка!… Золотая Звезда на твоей груди, а цены ты себе не знаешь. Побольше гордости, красавица! Повыше голову, знаменитая виноградарша! Недоступно сверкай глазами! Таких, только таких любит наш брат мужчина!

Василь Гойда утешал Терезию в таком же духе еще полчаса. К концу разговора с ним она перестала плакать и на ее просоленных слезами губах блеснула первая улыбка. Она ушла от Василя Гойды уверенная в том, что такой парень обязательно наладит ее дружбу с Олексой.

Олекса Сокач вернулся из Львова на новом паровозе «ЭР 777-13». Локомотив поставили на запасный путь. Он сейчас же был окружен группой молодых яворских паровозников. Комсомольцы сняли с трубы предохранительный щиток, осторожно смыли керосином смазку, заправили буксы, подтянули все гайки, подбили буксовые и дышловые клинья, выкупали весь паровоз от трубы до колес, покрасили по своему вкусу, не жалея самых дорогих красок.

— Ну, хлопцы, как мы ее назовем? — спросил Олекса, закончив покрывать алой нитроэмалью колеса машины.

— Ганной-Терезией! — воскликнул кочегар Иванчук.

Иванчук так покорно сложил руки на груди, так виновато усмехнулся и так смиренно зажмурился, что все комсомольцы засмеялись. Вынужден был улыбнуться и Олекса.

— Давайте назовем ее просто… «Галочкой», — предложил он.

— Кто она такая, эта самая Галочка? — спросил Иванчук. — Замужняя или еще невеста?

Под общий смех товарищей Олекса ответил, что Галочка — это обыкновенная птица с длинным сизым носом, с черным хвостом и черными крыльями.

К вечеру машина «ЭР 777-13», сияющая лаком, медью, никелем, с полным тендером угля и воды, готова была вступить в строй действующих локомотивов.

Олексе Сокачу хотелось сию же минуту вскочить на паровоз, раздуть пламя в его топке, поднять пар и помчаться с тяжеловесным поездом в любую часть света. Увы, этот желанный момент отодвигался на продолжительное время, так как на линии было достаточное количество рабочих паровозов. Послезавтра, согласно графику, станет на очередную промывку «ЭР 770-09». И только тогда «Галочка» будет иметь право на огонь, на пар, на труд, на жизнь. Через два дня! А что же делать Олексе сегодня? И завтра?

Он вздохнул и, оглядываясь на свою «красавицу», отправился домой.

На выходе из ворот депо он лицом к лицу встретился с Андреем Лысаком. На практиканте был светлокоричневый, с золотой искрой костюм, песочного цвета шелковая рубашка и желтые сандалеты. Он был надушен и модно причесан.

— А, Олекса, здорово! — Он протянул Сокачу обе руки. — Поздравляю с получением паровоза, товарищ бригадир! Когда в рейс?

— Когда прикажут. Ты еще не раздумал практиковаться на моем паровозе?

— Что ты! Наоборот. Я только об этом теперь и думаю, как буду с тобой работать.

— Не похоже! — Олекса с ног до головы оглядел Лысака.

Лысак вздохнул, развел руками и поднял глаза к небу:

— Грешен: люблю красивую рубашку и добротный пиджак, люблю выпить хорошего вина. Молодость!… Состарюсь, так все разлюблю, все, кроме молока! — Лысак засмеялся. — Сегодня тоже собираюсь грешить. Может, составишь компанию, а? — Он похлопал себя по карману: — Деньги имеются.

Он покачал головой.

— На чужие не гуляю. — Он достал пятьдесят рублей, протянул Лысаку: — Вот тебе долг, держи!

— Какой долг? Чепуха! — Андрей решительно отстранил руку Сокача. — Спрячь, если не хочешь, чтоб я рассердился. Вчера я тебя угостил, а завтра — ты меня.

— Нет, дружище, от меня ты не дождешься угощения. Возьми!

— Пожалуйста, могу взять. Ты куда сейчас идешь?

— Никуда.

— Как это — «никуда»?

— Так. Домой. На Кировскую.

— Нам по дороге. Я провожу тебя.

Андрей взял Олексу под руку, и они вышли из депо.

— Что это ты сегодня такой колючий? — ласково спросил Лысак.

— Я всегда такой.

— Нет, не всегда. Праздник у тебя, новый паровоз получил, а ты… Может, случилось что-нибудь? — Лысак шлепнул себя ладонью по лбу, остановился, придержал товарища. — Да, Олекса, правда то или неправда, что про тебя и про Терезию говорят? Будто слесарь Иван Белограй, демобилизованный гвардеец из Берлина, отбил у тебя Терезию, женится на ней. Верно это или сплетни?

Олекса угрюмо молчал.

— Ну, а ты сам как думаешь? — вдруг спросил он и вызывающе посмотрел на Лысака.

Андрей не ожидал такого ответа. Он растерялся и не сразу нашелся, что сказать. Готовясь по поручению Крыжа к разговору с Олексой, намереваясь у него выведать что-нибудь об Иване Белограе, он предусмотрел, казалось ему, все, что скажет Олекса и что он ответит. Нет, оказалось, не предусмотрел.

— Я думаю… думаю, что это неправда.

— А зачем же ты тогда лезешь с этой неправдой в мою душу?

И выражение лица Олексы и его взгляд были злыми, а руки сжимались в кулаки. Это не испугало Андрея.

— Не кипятись, механик. Я все это тебе по-дружески сказал, чтоб ты знал, какие идут разговоры о Терезии и об этом геройском слесаре Иване Белограе. Интересно посмотреть на него — какой он? Говорят, красавец, глаз не оторвешь. Верно это?

— Не знаю.

— Да ты видел его или не видел?

— Ну, видел. Мордастый. Высокий, как верблюд.

— Давно видел?

— Еще до отъезда во Львов.

— А после приезда не видел?

— Нет… Да чего ты пристал с этим Белограем? Пошел ты с ним знаешь куда…

Последние слова Олексы отрезвили Андрея Лысака. Он понял, что сказал лишнее, не в меру был настойчив и неосторожен в своих расспросах. А ведь дядя Любомир специально предупреждал: смотри интересуйся Белограем как бы между прочим. Надо было исправлять положение, выкручиваться. Андрей засмеялся, по-дружески обхватил плечи Олексы:

— Никуда я не пойду с этим Белограем. Не нужен он мне. С тобой я пойду, на Кировскую.

— Не пойдешь со мной на Кировскую. Я останусь здесь, на Степной. Мне надо зайти к товарищу.

Олекса снял с плеча руку Андрея, холодно кивнул и направился во двор, огороженный высоким цветущим терновником. Здесь жил Василь Гойда.

— А, вот ты и сам явился! Очень хорошо! Молодец! Чуткий товарищ, быстро догадался, что счастье в опасности.

Такими словами, глядя на Олексу смеющимися глазами, встретил его Василь Гойда.