Сикорский запил. Его «Мертвые души» не продавались.

Прошел год. Жена завела любовника. Любовница вышла замуж за известного ресторатора.

Андрей Васильевич продал автомобиль. Платил за аренду склада, на котором хранилась партия его «Мертвых душ», пил и писал наивные трогательные новеллы. Его с треском про­валившееся предприятие стало мишенью для насмешек лю­дей, чьи имена он собирался прославить и на чьем таланте когда-то мечтал заработать.

23.

Прометея звали Амиран Ханаев. Физически он был не­сколько мелковат, как для человека кавказской националь­ности. Низкий рост, впалая грудь, узкие сутулые плечи... Все это компенсировалось безмерным гонором, суровым взгля­дом и выразительной жестикуляцией.

Говорил он с акцентом, а писал с ошибками. Несмотря на это, Ханаев был поэтом. И не просто поэтом. Поэтом-басно­писцем. Что ныне большая редкость. Специализировался он исключительно на матерных баснях. Он ими заполнил Ин­тернет и был там широко известен и даже популярен. Я лег­ко нашел эти басни в Сети. Их сотни. Ханаев очень плодовит. Я запомнил несколько названий: «Медведь-гомосексуалист», «Мартышка и очко», «Волк и триппер»... Помню начало:

«Однажды волк явился к Айболиту и выложил на стол свою беду...»

Но его визитной карточкой считалась совершенно нецен­зурная басня - «Слон и писька».

У него вышло уже два сборника. Но и при таком творчес­ком успехе его материальное положение оставляло желать лучшего. Три года он ночевал у всяких знакомых, а иногда и малознакомых людей. Случалось спать и на вокзале. Но по­следние три месяца он жил у Вдовы. Ей бьшо около тридцати, но она уже была дважды вдова. Первый муж - старик - умер под ней, во время исполнения супружеского долга, второй -диктор телевидения - умер от рака.

Все называют ее Вдова. Амиран зовет проще - Женщина. А ее истинное имя было Светлана Широкова. Она сочиняла детективы. Причем довольно жесткие.

- В современной литературе, - утверждала она, - должно быть все: интрига, ручьи крови, куски мяса, брызги пота...

Амирана она боготворила.

- Амиранчик, - как-то услышал от нее, - настоящий муж­чина. И за ним нужен глаз да глаз... Не успеешь отвернуться, и он сделает кому-то ребенка. Я-то не против повышения рождаемости в нашей стране, но почему же за мой счет?

А вот Амиран, напротив, долго жаловался мне на Свет­лану:

Сколько мне приходится терпеть! Ни в какие ворота не влезет. Я переехал к ней как к музе, а она даже готовить не умеет! Это нормально, да? А в сексе она ненасытна! В день два раза - минимум! Никаких моих сил не хватает. Одно сча­стье - месячные. Я их жду как праздника.

Мне казалось, ты в этом деле неутомим.

Мне тоже так казалось. Но эта женщина, да?.. Растопта­ла мое самомнение... Разрушила веру в себя.

Ну так уходи от нее.

Не могу. Жалко ее. Так что... Даже под страхом повто­рить судьбу двух ее мужей, я останусь с ней.

- Может, все проще?

-Что ты... хочешь этим... сказать?

Может, просто идти некуда?

Он в ответ осуждающе зацокал:

Э, зачем так говоришь?

Извини.

Нет, ты прав... Но не это главное. Мамой клянусь.

24.

Раз в месяц «Жокеи Пегаса» устраивают в Доме офицеров публичные выступления. Обычно приглашают какую-то знаменитость. И хотя знаменитость выступает лишь во вто­ром отделении, вся выручка от выступлений уходит ему.

Я был вчера на таком выступлении. Из знаменитостей приехал сам Веммер. Он, правда, спешил, он в Киеве проез­дом. Поэтому выступал вначале он. Рассказал пару баек из жизни, ответил на десяток записок из зала и был таков. Ну и бог с ним!

Я, к слову сказать, Веммера не люблю. Как писателя. (Что он за человек, я не знаю.) Вся его писанина деланная. Слов­но добротно деланная мебель. Он мастер. Все подогнано, все измерено, отшлифовано, лаком покрытое. И это не ширпо­треб, а индпошив! Вот тут под старину, вот тут с виньетками -век восемнадцатый, а вот просто стул, грубый, но надежный. Садитесь...

Да, мастер! Молодец! Только не трогает. Не цепляет! Сам сиди! И сам получай удовольствие! Что, кстати, уже третью книгу он и делает. Стоит почитать «Мое дело», «Ножик Сере­жи Довлатова», «Перпендикуляр»... О чем эти книги? О том, какой я умный и стойкий мастер короткой прозы, как мне все нелегко давалось, но я, мол, всего добился сам упорным тру­дом, а все остальные... Подумаешь... Ну, Пушкин... Да что особенно сделал? Стал, дескать, писать понятным языком, и только. Лермонтов - плагиатор. И пошло-поехало! Этот сволочь, тот альфонс, аХэм, тот вообще сделал себя, о войне, мол, писал почти не воюя, об охоте - охотясь с проводниками, о рыбалке - ничего путного не поймав, а о любви - никого толком не любя.

А эта псевдофилософская книга Веммера «Все о жизни!». Под лозунгом: «Да че тут собственно и рассуждать, господа!» Что такое любовь? Пожалуйста! Смысл жизни? Будьте лю­безны! Бог?Та ради бога! Что там еще вас мучает? Семья? Го­сударство? Творчество? Ревность? Зависть? Ненависть? По­лучите! Легко, доступно, популярно! До меня, мол, что-то об этом писали, но так мудрили, так усложняли... Сейчас я вам Шопенгауэра в двух словах буквально... Ща объясню, о чем там Кант всю жизнь писал... Ницше - тут вообще все ясно...

После Веммера выступали все наши. И какой-то подпив­ший бард, похожий на бездомного опустившегося профессо­ра. Полковник прочел смешной рассказ из армейской жизни. Чичиков пробубнил одну из своих новелл. Прометей, к вос­торгу публики, выдал свою короткую «Слон и писька», а Ши­рокова читала отрывок из нового романа, а чтобы зрители не теряли интереса, она с каждой прочитанной страницей сни­мала с себя какую-то одну вещь. Естественно, что с каждой страницей, особенно у мужской части зрителей, интерес воз­растал.

Кто-то из мужчин выкрикнул из зала:

- Читай весь роман до конца!

На четвертой странице Светлана сняла блузку. Теперь она стояла в юбке и бюстгальтере. Неизвестно, чем бы дело закончилось, если бы на сцену не выскочил разгневанный Амиран и не увел полуголую вдову за кулисы.

Последней на сцену вышла Ирина Сабко. Подошла к мик­рофону, представилась:

Ирина Сабко.

Публика зааплодировала.

Из цикла: «Арифметическая поэзия».

Далее она продекламировала:

Три сказал мне: двадцать семь. Два ответила: Два восемь. Тридцать двум не быть совсем. Мы разделим нашу осень.

Я наклонился к Соне:

Что за хрень?

За цифрами, - прошептала Соня, - скрыты слова. Три это «ты», два это «я», восемь - «знаю». Понял?

Я, ошарашенный, кивнул. Ирина продолжала читать.

Одного не пойму, зачем это нужно?

Тебе не нравится? - спросила Соня.

Еще не восемь, - ответил я.

-Что?

Я говорю: еще не знаю. Скорее нет, чем да.

Когда мы возвращались домой, я сказал Соне:

Знаешь, Одри. Я тоже поэт.

Не свисти.

Божусь! Могу прочесть свое. Из цикла «Геометрическая поэзия».

И я прочел:

Наш периметр распался. Я нашел свой уголок. Пусть один, как круг, остался. Я под косинусом шлялся -До квадратика промок.

25.

Инесса Михайловна попросила меня дать ей почитать мои рассказы. Я принес. Когда она прочла, мы встретились. Она сдержанно похвалила. А затем произошел следующий разговор:

В осноном, - сказала она, - ты пишешь о себе. Это не­скромно.

Один американский классик утверждал: писать следует о том, что знаешь и любишь.

Твоя проза проста, почти примитивна.

А зачем усложнять?

Она забавна, - настаивала Зомберг, - но проста. С этим вечность не покоришь.

Ну да бог с ней. Лишь бы сейчас читали.

Лукавишь. Ты мечтаешь и о прижизненной славе, и о посмертной.

Когда умру, мне будет все равно.

Поэтому мечтаешь, пока живой.

Но что-то, вы говорите, понравились?