Боишься волков? Не бойся. Я рядом. Жмись ко мне, так теплее. И спи. С закрытыми глазами все равно особо не раз­гуляешься. Спи.

Где тепло, там и родина. Это про нас сказал человек. Но это звучит очень горько.Чем ты собираешься его кормить?

Я еще стараюсь отшутиться:

Грудью.

- Ты себя прокормить не можешь. Куда тебе собаку заводить. Она у тебя сдохнет от голода.

Я ведь не сдох. Живу.

Разве это жизнь! Посмотри на себя в зеркало. Ты скоро просвечиваться будешь.

Честно говоря, это начинает меня злить. Мне двадцать пять, ей двадцать восемь лет. Ей кажется, что такая несерь­езная разница дает ей право читать мне...

Сколько тебе лет? - спрашивает она, прекрасно зная мой возраст. - Какая может быть собака? Тебе ребенка кормить нечем! Ты фруктов ему не в состоянии купить!

При чем тут ребенок?

Она раздувает ноздри и тяжело вздыхает. Видимо, пыта­ется продемонстрировать свое возмущение.

Значит, ребенок ни при чем! И жена ни при чем! Хоро­шо! А я?

Что - ты?

Я тебя интересую?

Допустим.

Допустим?

Я беру из пачки сигарету, закуриваю.

Ксюша, чего ты хочешь?

Я хочу жрать!

Она не сказала, а выкрикнула мне эти слова в лицо. И как-то так постарела... Не знаю. А это слово «жрать» мне вдруг таким грязным показалось. Такое отвращение я почув­ствовал, что меня чуть не стошнило. Однако внешне я остал­ся совершенно спокойным.

В смысле, ты хочешь есть? - спрашиваю.

Да! Есть!

Почему я терплю, думаю я. Свою жену, которую, в отли­чие от этой суки, хотя бы уважаю, я мог ударить за менее на­глое поведение. Я говорю ей:

- Ксюша, если ты хочешь покушать - поешь. В холодильнике лежат пельмени. Колбаса.

Она наигранно смеется и тут же обрывает смех.

- А кто, - спрашивает она медленно, - купил эти пельмени? Купил хлеб, колбасу, яйца?.. Кто купил сигареты, кото­рые ты куришь? Кто вообще все всегда покупает?

Это попрек. Мы все очень боимся попреков. Но некоторые из них заслуживаем.

* *

Сегодня у тебя открылись глаза. В прямом и в переносном смысле. Ведь, возможно, прижимаясь ко мне вслепую, ты ду­мал, что я твоя мать. А теперь ты видишь, что внешне я сов­сем не похожее на тебя существо.

Впрочем, широко открытые глаза еще не признак хоро­шего зрения.

Но если ты все-таки видишь, скажи, как тебе этот мир? Как тебе я? А моя жена? Молчишь? Мудро. Весьма. Вот что я тебе скажу. У тебя очень правильный взгляд на все это. Дай лапу!

Извини. Я немного выпил. Ты не пьешь? Согласен. Рано. Еще молоко на губах не обсохло.

Я тоже не пью. Не пью, не пью, а потом - раз! - и в драба-дан. Как собака. Прости. Вырвалось.

На самом деле я собак уважаю. А тебя - особенно. Ты мне симпатичен. Ты молчишь. Не перебиваешь. Слушаешь. Мало гадишь. Много ешьт-Сам ты черненький, а на груди белое пятнышко. О чем говорит это белое пятнышко? О многом!

У нас у всех есть белые пятна, куда не ступала нога чело­века.

Ну что ж ты дрожишь, Горюшка? Что ты трусишься?

Не надо. Им только покажи слабину, сразу набросятся. Ничего. И у нас будут клыки.* * *

Как всегда после студии, стоим у метро. Посасываем пиво. У Кости Данелюка настроение вроде этого неба -мрачное.

Он спрашивает:

Бухал вчера?

С чего ты взял?

Глаза красные.

Не спал я.

Пишешь?

Пишу, - говорю, - записки бездельника.

Это что - название такое?

Вроде того.

Интересно.

Молчим. Даня лезет в карман, затем, спохватившись, за­являет:

А я курить бросил.

Поздравляю.

Я закуриваю.

- Знаешь, - говорю, - лет пять назад встречался с одной пару месяцев. На Новый год она пригласила меня к себе. С родителями познакомить. Батя ее - полковник – спрашивает меня: «Вы, молодой человек, чем занимаетесь?»

«Да так, - говорю, - стихи пишу». «Понятно, - говорит он, - еще один бездельник». Подходит какой-то бомж. За пустой бутылкой. Просим подождать.

А я собаку завел.

Серьезно?

Назвал Горе.

Даня недовольно качает головой:

Ну и клички у вас. Аж жить не хочется.

Полное имя Егор.

Другое дело. А то смотри: как корабль назовете, так он вам и поплывет.

-Так то корабль. Вон подлодка, слышал? «Курск», а того... Даня отдает свою бутылку бомжу. Смотрит в небо.

Ты чего, - спрашиваю, - угрюмый такой?

Это все работа...

Дует ветер. Качает кроны тополей. Собирается дождь. Это по ту сторону окна. А по эту мы сидим за столом. Пьем. Беседуем. Закуриваем. Курим. Нас много для такой малень­кой кухоньки. Нас слишком много. Я, Данелюк и прочие. Именно так.

Сигаретный дым стоит так плотно, что самому уже мож­но не закуривать. Сиди себе и вдыхай.

Данелюк пьян. Его полное лицо раскраснелось. В уголках глаз собрались тоненькие морщинки, как будто он улыбает­ся. Но он не улыбается. И я не улыбаюсь. Иногда ради прили­чия покажу свой фирменный оскал и снова в кого-нибудь «втыкаю». В Даню. Мне на него смотреть интересно. И слу­шать. О чем он там?

Ну пошел я за ней. Она такая высокая на каблуках. Ну, ноги, конечно. Штаны... белые, просвечиваются. Трусы та­кие - сабля в жопе. Бедрами виляет так, что становится тес­но. Смотрю, она ищет мороженое. Ну, точно! А я хочу подой­ти к ней и предложить пива.

Почему?

Потому что я сам хочу пиво.

Но ведь она хочет мороженое.

Правильно. Но я хочу быть самим собой и хочу пиво.

Ну и купил бы себе пиво, а ей предложил бы мороженого.

Не понимают, - разочарованно произносит Даня.

Чего мы не понимаем?

Я к одной подошел в метро и спрашиваю: «Хотите, я почитаю вам свои стихи?..»

Ну и?!

Не понимают, - повторяет он.

Я тебя понимаю, - говорю.

- Серьезно?

- Чтоб я сдох! Давай выпьем.

Мы выпиваем. И они выпивают.

Приходит Арестович. Или он давно уже был? Ему налива­ют рюмочку.

Мне нельзя, - отказывается он, - я за рулем.

Ничего, - успокаивает его Данелюк, - пей, я поведу.

И мы выпиваем.

Утро должно быть серым, туманным, с дождем и молнией. Тогда оно будет соответствовать состоянию моего здоровья.

Знаю, всем плохо. Даже Арестовичу. Но утром мне всегда хуже всех.

Воды...

Я слышу звон колокольчика! По ком звонит колокольчик? Вот в чем вопрос.

Леня! К телефону!

Слышу! - я переступаю через несколько трупов. – Кто там?

-Жена.

Нашла, значит. Надо же. Нашла, геолог! В коридоре никого нет. Трубка ждет меня на полу, рядом с телефоном. -Я слушаю.

Егор умер.

-Что?

Егор умер ночью.

От чего?

Я не знаю. Ночью поднялась его кормить, а он мертв.

Может, ты его придавила?

Ну что ты мелешь! Я все утро проплакала.

Ладно, не расстраивайся.

Когда ты будешь?

Буду. Пока.

Я кладу трубку. Плетусь на кухню. Там незнакомая де­вушка моет посуду.

У нас курить нету? - интересуюсь.

Не курю.

Она чихает, прикрыв лицо мокрыми руками, и добавляет:

Правда.

Скажите, мадам, существо не больше моей ладони может испытывать тоску?

Существо не больше ладони? - она пожимает плечами. -

Крыса, что ли?

-Сама ты...

Я выхожу в прихожую. Поднимаю трубку и набираю единственный номер телефона, который я знаю на память. -Да?

Это я.

Привет, - совсем сухо.

У меня несчастье.

Какое? - теперь в ее голосе слышны неподдельные нот­ки тревоги. - Что случилось?

-Горе умер.

- Кто умер?

Щенок.

Молчание.

Только что узнал, - говорю.

Ты специально? - спрашивает она.

Что?

Большая трагедия?!.

Отчего она так меня раздражает? И если уж так сильно раздражает, чего я все время ей звоню? Я знаю ответ на этот вопрос.