Начались скитания в кандалах по тюрьмам: сначала рижская, потом либавская, наконец долгие восемь лет одиночного заключения в известном своим нечеловеческим режимом и произволом орловском каторжном централе…

Но ни тюрьмы, ни пытки, ни издевательства не сломили волю и боевой революционный дух несгибаемого большевика-ленинца. Вырвавшись после Февральской революции 1917 года из тюрьмы, он тут же, в Орле, вошёл в Совет рабочих, крестьянских и солдатских депутатов, а вскоре уехал в Москву, где стал членом красногвардейского штаба в Замоскворечье и командиром-сотником на заводе Цинделя.

В дни Великого Октября И.М.Биксон сражался с юнкерами и полицией на улицах Москвы, потом служил в Красной Армии. В 1918 году, по постановлению райкома партии, был направлен на работу в Чрезвычайную Комиссию, где руководил отделом по борьбе с контрреволюцией.

Чекистская служба Ивана Михайловича началась в Москве, продолжалась в Полтаве, Донбассе, Чернигове. За ними последовали Житомир и Киев, Фергана и Самарканд. И, наконец, Тамбов. Где было трудно, туда и направляла партия своего верного, закалённого в битвах с врагами революции сына, за заслуги перед рабочим классом награждённого орденом Боевого Красного Знамени и нагрудным знаком «Почётный чекист». Ивана Михайловича близко знали и ценили Феликс Эдмундович Дзержинский и Вячеслав Рудольфович Менжинский.

В.Р.Менжинский и направил его к нам в губернию, где все ещё чувствовались отголоски разгромленного антоновского кулацко-эсеровского мятежа, с которым нужно было покончить решительно и навсегда.

Прошли годы нашествия интервентов, гражданской войны, послевоенной разрухи и голода, но вражеское охвостье все ещё пыталось вредить Советской власти. В окрестностях Тамбова, например, дерзко орудовала бандитская шайка «Сынка», своими непрекращающимися налётами причинявшая нам немало бед. Чекисты не раз пытались ликвидировать её, но шайка оставалась неуловимой.

Дошло до того, что «Сынок» со своей бандой напал на фельдъегеря губотдела ОГПУ Алексея Мамонова, развозившего деньги для выдачи заработной платы рабочим и служащим городских и пригородных предприятий, ограбил его на глазах у толпы рабочих.

В тот день Алексей Мамонов, недавний участник гражданской войны, орденоносец и отважный человек, повёз деньги за тридцать с лишним километров от Тамбова на Рассказовскую суконную фабрику. Рабочие ожидали его на фабричном дворе, но едва фельдъегерь вышел из автомобиля, как к нему подскочило несколько вооружённых бандитов. Оттеснив рассказовцев, они выхватили у Алексея из кобуры пистолет, а из рук портфель с деньгами.

И сразу – в машину. Приставили к затылку шофёра револьвер:

– Гони!

Вернулся шофёр в Рассказово только к вечеру. Оказалось, что под угрозой оружия ему пришлось отвезти налётчиков за несколько километров от фабрики в лес. Там наконец они отпустили насмерть перепуганного парня, а сами скрылись в лесной чаще.

Подавленный свалившимся на него несчастьем, Мамонов приехал в город. Он был уверен в неизбежном наказании – ведь фельдъегерь обязан до последнего дыхания, до последней капли крови защищать доверенные ему ценности.

Но Иван Михайлович Биксон рассудил иначе.

Подробно расспросив Алексея о том, как это произошло, Биксон начал уточнять, во что были одеты бандиты, чем вооружены, не говорили ли рабочие, что видели раньше кого-либо из них на территории фабрики. Так же подробно и обстоятельно расспрашивал он и шофёра об этой памятной поездке.

Проанализировав случившееся, продумав все до мелочей, Иван Михайлович собрал чекистский аппарат на оперативное совещание.

– С «Сынком» пора кончать, – сказал он. – А как кончать, давайте обсудим.

Биксон умел удивительно точно излагать свои мысли, пользуясь для этого короткими, отточенными фразами. Могли ли быть среди рабочих фабрики сообщники бандитов? Нет, коллектив небольшой, почти все живут в одном посёлке и на фабрике работают много лет. Откуда налётчикам стало известно о приезде фельдъегеря именно в этот день? Запомнили ли рабочие налётчиков в лицо? Не всех, но двух-трех самых приметных – наверняка…

– С этого и начинать будем, – подвёл итог Иван Михайлович. – Поезжайте к рабочим. Расспросите. Потом уже станем искать тех, о ком они расскажут.

Дня через три на тамбовском рынке был задержан бандит, которого выдал шрам на щеке, описанный рассказовскими суконщиками. А от него нить потянулась дальше, к другим членам шайки и к маленькому лесному хутору, где «Сынок» собирал свою банду перед налётами и укрывался, отсиживаясь после них.

Ночью хутор был окружён, на рассвете началась перестрелка. После того как двое налётчиков были убиты, а у «Сынка» пулей навылет пробиты щеки, остальные преступники побросали оружие.

Утром они вместе со своим раненым главарём уже находились в губотделе ОГПУ.

Допрашивая «Сынка», сравнивая его с другими бандитами, я думал о том, как удачно была дана ему эта кличка. Выходец из кулацкой семьи, привыкший к вольготной жизни, он был крепко скроен, подвижен, смел. Вот только ростом не выдался, казался мальчишкой. Это и определило ему прозвище – «Сынок».

Главаря банды подлечили, и ему волей-неволей пришлось помогать чекистам вылавливать оставшихся ещё на свободе преступников и их сообщников-наводчиков. Надеясь на смягчение наказания, главарь назвал всех, указал и их адреса. После окончания следствия из Центра поступило распоряжение передать материалы о рядовых бандитах на рассмотрение губернского суда, а дело «Сынка» и его ближайших помощников направить в Москву.

Отвезти эти важные материалы И.М.Биксон поручил мне.

Вот когда я наконец побываю в столице! Стоит ли говорить, с каким волнением ехал я в командировку.

Москва… Ни одного знакомого во всем городе, ни одной улицы в глаза не видел, а кажется, что все близко и дорого с самого детства. Но глазеть по сторонам некогда, надо спешить на Лубянку, в ОГПУ, доложить о своём приезде. А там, оказывается, меня уже ждали и сразу направили к особоуполномоченному ОГПУ Фельдману, в кабинете которого находился и прокурор Малинин. Товарищи выслушали доклад о тамбовском деле и предложили подготовить документы, которые должна на следующий день рассматривать Коллегия ОГПУ.

Много времени это не заняло: ещё в Тамбове мы вместе с Иваном Михайловичем сделали все, что надо. К трём часам дня я был свободен и решил ознакомиться с городом.

Вышел на улицу и растерялся: легко сказать – осмотреть город, а с чего этот осмотр начинать?

Ноги сами собой понесли в сторону Красной площади, а дошёл до неё и невольно замер, поражённый величественно-строгим видом древнего Кремля. Не сразу понял, что за очередь вытянулась вдоль кремлёвской стены. А когда догадался, сам поспешил занять в ней место. За мной становились новые люди, подходившие со всех сторон. Так народ день за днём шёл поклониться Ильичу…

Никогда не забыть минуты, когда каплей в людском потоке я медленно двигался мимо гроба, не спуская глаз со спокойного, словно бы погруженного в глубокое раздумье, лица Владимира Ильича Ленина. Такое бывает лишь один раз в жизни, а хранится в памяти до конца.

Под этим впечатлением прошёл остаток дня и вечер. Ночью, несмотря на усталость, уснул очень поздно. А утром точно в назначенное время опять был на Лубянке, в ОГПУ.

В списке докладчиков на Коллегии моя фамилия значилась последней. Значит, ожидать предстояло долго. Чтобы никому не мешать, я вышел в коридор, присел на диване недалеко от двери в зал заседаний. Чувствовал я себя не очень уверенно. Московские товарищи уже носили военную форму, а мы на местах все ещё ходили в чем придётся. На мне была синяя гимнастёрка с отложным воротником, чёрные брюки, заправленные в сапоги. Увидишь такого человека на улице, ни за что не подумаешь, что это чекист.

Но никто, казалось, не обращал на меня внимания. Все были заняты своими делами, и только один человек, неторопливо вошедший в коридор, окинул меня быстрым, внимательным взглядом.

Увидев его, я вскочил: Менжинский!