Поэтому юноша улыбался, когда господин сделал разрез, вложил в сердце куклы волосы халифа – и зашил ткань над ними.

Улыбался Фархад и сейчас. Господин лекарь раскрыл ларец тикового дерева и извлек оттуда очищенный, блестящий зуб аждахака.

Полюбовался им в рассветных лучах.

И с размаху всадил в грудь куклы в золотой одежде.

Фархад выдохнул и заломил пальцы от волнения.

– Теперь змей сожрет халифа, о господин? – прошептал он.

– Нет, мой мальчик, – улыбнулся в седую бороду Садун. – Все будет гораздо интереснее. Змей поползет за халифом. А когда тот будет охотиться вне стен города, нападет и укусит. И глупый сын Зубейды провалится в сон наяву, из которого ему не будет исхода. Днем он будет безумствовать, а по ночам кричать от кошмарных снов. И так, не приходя в рассудок, умрет. Или покончит жизнь самоубийством. Или его убьют подлые псы-подданные.

– Прекрасно, – улыбнулся Фархад.

– Я тоже так думаю, – кивнул сабеец.

– Еще я читал в «Авесте», что змей может вселиться в царя…

– Ты читал «Авесту», дитя мое… – одобрительно улыбнулся Садун.

Фархад покраснел и скромно опустил голову.

– Аль-Амин слишком слаб, чтобы стать вместилищем для демона, – усмехнулся Садун. – Зубейдин мальчишка просто умрет в муках.

Улыбнулся еще раз и переложил пробитую зубом куклу в ларец.

– Это нужно отвезти в Нишапур, – пробормотал Садун.

– Господин, доверьте это дело мне! – воскликнул Фархад.

– Нет, мой мальчик, – покачал седой головой лекарь. – Нет. Сначала я и вправду думал послать тебя, ибо покупал именно с этой целью, – но потом изменил первоначальное намерение. Ты поедешь со мной в Харат. Не все мои планы осуществились, и нам придется наверстывать упущенное…

– А что мы будем там делать, господин? – полюбопытствовал Фархад.

В ответ Садун лишь поднес палец к губам:

– Шшшш, дитя мое. Не задавай лишних вопросов. А то я могу передумать и отправить тебя в Нишапур!

Фархад улыбнулся и спросил:

– А кто же тогда поедет?

– Джавед, – расплылся в улыбке старый сабеец.

Юноша лишь пожал плечами.

Садун не стал ему ничего объяснять. О госпоже Мараджил лучше было не упоминать вслух. Джаведу он объяснит, как переправить в Шадях новости и ларец. Даже даст ему денег на обратный путь. Да, как ни грустно, придется оплатить старому разбойнику дорогу в оба конца – чтобы не вызвать у Джаведа подозрений. Жаль. Потому что все динары из кошелька разбойника достанутся айярам госпожи Мараджил – когда те будут топить парса в самом глубоком омуте Сагнаверчая. Госпожа не любит оставлять свидетелей, это истинная правда.

А Фархад – хороший, смышленый мальчик. Незачем его попусту губить.

И Садун радостно улыбнулся рассветному солнцу.

Харатский оазис, день спустя

– …Ну и долго мы так будем сидеть?..

Сидели – а точнее, лежали – они под барбарисовым кустом в вымятой прогалине среди высоченного, в рост человека пырея. Лес колосков колыхался над головами, зудели цикады. Во влажном, набегающем волнами воздухе мелко дрожали листочки на соседнем шиповнике. Зеленые завязи соцветий обещали вот-вот распуститься розоватыми цветами с венчиком желтых тычинок.

– Хозяя-а-иин… Ну я же хочу-ууу… хочу есть, купаться… Хозяя-аа-иииин!..

Митама сопел и копошился в ножнах. Тарег, спиной к нему, спал – причем спал крепко, судя по тому, что даже не шевелил ушами.

Отчаявшись разбудить господина, тигр зевнул во всю пасть.

– Жаа-аарко…

Проканючив последнюю жалобу – уже более для порядка, нежели надеясь на что-либо, – Митама закрыл глаза, зевнул еще раз – и тоже задремал.

Где-то совсем неподалеку, над самой рекой, кричала цапля. С Герируда прилетел ветерок, колоски на тонких длинных стеблях закачались. Зудение цикад налетало, как и ветер, волнами. Еще ветер доносил отдельные возгласы и обрывки человеческой речи – но ни тигру, ни спящему нерегилю до них не было никакого дела.

Впрочем, тем, кто собрался на берегу Герируда, также не было никакого дела до спящих в высокой траве демона с самийа. Феллахи Шахына, крошечного вилаята в холмах над рекой, голосили и размахивали руками. И теснили конных айяров и четырех добротно одетых мужчин верхом на мулах:

– Нет такого закона, чтобы отбирать нашу воду! Перегородите Кешеф-руд – чем мы будем жить?! Нет такого закона!

– У меня разрешение наместника! Бумага у меня! Купчая! Я откупил этот вилаят, вместе с участком под мельницу!.. – не оставался в долгу и тоже орал крепкий дядька со смуглым лицом ашшарита.

Он размахивал над головой здоровенным листом бумаги. Документ колыхал хвостами шнуров под печатями – алого халифского и зеленого хорасанского цветов. Из-под куфии рекой тек пот, человек скалился и злился, не успевая утираться свободной рукой:

– Вы, невежественные скоты, будете оспаривать волю светлейшего эмира?! Вот его печать! Вот! Вот!..

– Иди к дивам со своей печатью! – вылетела из толпы молодая растрепанная женщина. – Ты поставишь мельницу, вся вода в запруду уйдет, а мы что будем делать? Детей есть? А?!..

– Молчи, ты, женщина! – заорал в ответ спутник обладателя печатей – в таком же сером халате и черно-белой куфии. – Где твой отец? Где твой муж? Как он позволяет тебе ходить в таком виде? И почему ты разговариваешь с чужими мужчинами, о бесстыжая! Почему у тебя не закрыто лицо, о падшая женщина?!

Толпа феллахов отозвалась возмущенными воплями, а женщина затопала ногами:

– Я сама себе госпожа, надо будет заиметь мужа, так позову сваху с машшате![8] Не смей мне указывать, ты, ашшаритский выскочка, убирайся к себе за горы!

Вопли нарастали, и к обиженной стали проталкиваться другие женщины деревни – в таких же пышных юбочках поверх узких брюк и белых рубашках в зеленый и красный горох.

– Эй! Эй!.. Сына моего ты сиськой покормишь?! Где твой эмир? Он в Балхе сидит, а нам тут с голоду подыхать?!.. – Женщины размахивали руками и напирали на мула, который мотал головой и звенел кольцами трензеля.

Распахнутые жилетки и вороты рубашек не скрывали шеи, над кожаными чувяками сверкали смуглые щиколотки. Разглядев все это, ашшарит заорал, потрясая плетью и тыча в ближайшую женщину:

– Харам! Харам! Волосы показываешь, ноги показываешь, шею показываешь! Тебя надо плеткой драть, камнями в тебя кидать надо, о развратница!

Над его головой свистнул камень. Айяры дали шенкелей и придвинулись ближе – положив руки на рукояти сабель:

– А ну, кого железом погладить?! – рявкнул старший, подкручивая длинный ус.

– Парсы… – усмехнулся молчавший до того сухопарый ашшарит на сером крупном муле. – За женщинами своими прячутся, трусы жалкие…

И, поддав стременами, выехал вперед:

– Эй, ты, ханта! – окликнул и поманил он ту, что начала кричать первой.

На пальце сверкнуло большое кольцо с бирюзой.

– Где твой отец? Сколько он хочет за тебя выкупа? Я тебя возьму в харим, мне нравятся горячие! – Ашшарит одобрительно скалился, взглядом поглаживая щиколотки и поднимающие рубашку выпуклые груди. – Эй, куда ты, я дам за тебя вот это кольцо, эй!

Запахивая обеими руками жилет и вжимая голову в плечи, женщина попятилась. Айяры зареготали и надвинулись на жалкую толпу. Похлопывая нагайками по стременам, они шарили похотливыми глазами и тыкали пальцами:

– А у этой ножки ничего! Эй, ты, подь сюда, я тебе подарю кой-чего! Ха-ха-ха! Эй, куда ты, я дам твоему отцу откупное! Ты, язычница! Ашшарит честь оказывает, имея с тобой дело! Клянусь Всевышним, вот эта стройненькая – моя! Эй, эй, не уходи, я тебя все равно найду, эй!