Литмир - Электронная Библиотека
A
A

— Наконец-то! Я уж и ждать устала…

— Настенька, я хочу тебя видеть! — Сам не заметил, что на «ты» её назвал. — В «Россию» сходим, в кафе посидим…

— Я буду у Пушкина через час.

Задуманная программа начата по плану. Чем-то закончится?…

Пока смотрели фильм, а потом сидели в «Московском», Игорь всё время пытался сравнивать Настю с Лидой. Не потому, что Лида ему понравилась — ничего подобного, такого даже в мыслях не объявилось, — просто он проверял то секундное впечатление, которое возникло у него, когда Лида впервые вошла в комнату. Тогда он подумал, что она удивительно похожа на Настю. Потом разуверился в этом. Сейчас, сидя за столиком кафе, в упор уставился на Настю, как голопузый вестник Пеликана — на него самого, на Игоря.

Настя даже спросила, на миг оторвавшись от мороженого:

— Что ты во мне углядел?

Чуть было не ляпнул машинально: ничего не углядел. Но сообразил вовремя, что буквальный смысл прозвучит обидно. Ругнул себя за невнимательность, сказал грубовато:

— Будто сама не знаешь…

— Честно — не знаю.

Язык стал тяжёлым, неповоротливым. От мороженого, что ли? Своего рода анестезия…

— Красивая ты очень…

— Вот и соврал! — почему-то обрадовалась Настя. — Я себя знаю и не обольщаюсь на свой счёт.

А может, она хотела, чтобы её разубеждали?

— Нет, красивая, очень красивая! — упрямо настаивал Игорь. — Не верь зеркалу.

Двусмысленное вышло предложение. Значит, лучше зеркалу не верить, но можно и поверить: что-то такое оно отражает. Настя, к счастью, двусмысленности не заметила или не захотела заметить.

— Конечно, тебе верить приятнее…

И всё же есть у неё что-то общее с Лидой. Даже не «что-то» — многое. Глаза, их выражение, особенно когда она улыбается, и сама улыбка, и ямочки на щеках. И волосы — обе блондинки… Но разве оно удивительно — это сходство? Ведь он увидел Лиду такой, какой хотел. А хотел увидеть похожей на Настю, об иной девушке не помышлял. И то, что Лида потом оказалась другой, так это естественно. Настя — здесь, Лида — там. Лида — человек из чужой памяти, хотя и пропущенной через мироощущение Игоря, через его фантазию.

Да и вообще: разве было бы что-нибудь там в пресловутой чужой памяти, если бы на Игорева фантазия?…

Странное дело, ему впервые за всё время путешествий в прошлое хотелось рассказать о нём. Ну, просто распирало. Одно останавливало: не поверит Настя. Да и кто поверит в фантасмагорию, в чудо, в антинаучную фантастику? И то ли не мог он больше держать в себе всё это, то ли Настя слишком располагала к откровенности, тем более — к давно желаемой, но решил попробовать, почву прощупать. Не впрямую, конечно, не в лоб, не всю правду чохом. Потихонечку, полегонечку. Иносказательно. Просто — о прошлом. Издалека.

— Ты куда после школы?

— На филфак, наверно. А ты?

— Соседями будем. На исторический.

— Давно решил?

— Пожалуй, давно. С детства книги по русской истории любил. Раньше Смутным временем интересовался, помнишь, было такое после смерти Ивана Грозного, а теперь в недальнее прошлое путешествую.

Слово сказано!

— Куда именно?

— В гражданскую, в восемнадцатый год.

— Почему именно в восемнадцатый?

— Понимаешь, какая штука. Дед у меня, он в девятьсот первом родился, в конце лета восемнадцатого года шёл пешком из Ростова-на-Дону в Москву…

— Зачем?

— Застрял он в Ростове. Его родители отправили парня к родственникам — сестра прабабки там, кажется, жила, семья её, — а тут революция, война началась. Ну, он и сбежал от родственников…

— Как сбежал?

— Как сбегают? Ногами. Ночью, когда все спали, налегке. И пошёл по Руси-матушке. Тыща километров как отдай.

Ужаснулась:

— Война ведь!

— Верно. Рискованно было идти. Могли и шлёпнуть. Но повезло. Дошёл целым и невредимым.

— Ой, как интересно! Красные, белые… А он-то сам как настроен был?

Игорь усмехнулся: что сказать про деда? Видимо, правду.

— Никак, наверно. Мальчишка, плохо ориентировался в политике. Но когда дошёл, стал красным, это наверняка.

Про деда — всё правильно, иным он и не мог быть: дитя своего времени, только своего, а в то время семнадцатилетний парень из среднебуржуазной семьи нечасто имел какие-то устоявшиеся политические взгляды. Но дед дедом, а речь-то о нём, об Игоре… Ладно, начал не о себе, так и продолжу не о себе. Пока. Дальше видно будет.

— Он тебе сам рассказывал?

— Он умер задолго до моего рождения.

— Откуда же ты всё знаешь?

— Бабушка, отец… Они про деда многое знали. — Игорь старался отвечать не впрямую, уклончиво, переводил акцент; — Дед у меня — герой-удалец. В финскую воевал, Великую Отечественную до конца прошёл, полковником конец войны встретил. А потом демобилизовался, до смерти в газете работал.

— Журналист? Тоже Бородин фамилия?

— Нет, он не писал, не вспоминай. Он выпускающим работал, в типографии. А писать мечтал. Даже пробовал чего-то. Царапал в тетрадке пёрышком. И заметь, именно о гражданской войне, наверно, и меня заразил.

— Ты же его не знал, не застал.

— Он меня генетически заразил…

Посмеялись. Настя попросила:

— Ты бы мне рассказал обо всём этом подробно, а?

— О чём именно?

— О путешествии деда. Ты о нём подробно знаешь?

Усмехнулся: куда уж подробнее…

— Хорошо, будет время — расскажу.

— Завтра? Идёт?…

Ты этого хотел, Игорёк? Поведать Насте о хождении по времени, в подробностях поведать, ничего не упустить, не забыть. Ни старика Леднёва, ни Пеликана, ни Лиду, ни её тётку, ни даже босого мальчишку-вестника. Только не о себе придётся говорить. О деде. А какая разница: тоже мальчик из хорошей семьи, тоже Бородин, тоже семнадцатилетний. Пускай о деде. Лишь бы выговориться…

12

Ясное дело, договорились завтра созвониться. Поутру, не откладывая в долгий ящик. На часах — десять тридцать пять. Двор тёмен и тих. Интересно: ждут ли его вежливые ребята?… Интересно — не то слово. Шёл, не глядя по сторонам, еле-еле сдерживая желание побежать. Вон они, ящики…

— Эй, Игорь, подойди сюда, дружок!

Ждут!

Ну уж чёрта с два он к ним подойдёт!… Убыстрил шаги, почти побежал, молча, никак на окрик не реагируя.

Стоп!

— Ты куда это разбежался? Не слышал — зовут?

Двое в куртках перед ним. И как назло — никого во дворе. Вымер он, что ли? Может, закричать?…

— Давай-давай двигай. Мы два раза не повторяем.

Эти куда грубее, чем их вожак. Вежливости не обучены. Взяли под локотки и повели к ящикам.

— Руки прочь! — Красивая фраза, но глупая. Игорь дёрнулся, сбросил руки «конвоиров», но ведь пошёл к ящикам, сам пошёл, как… корова на убой.

Придумал сравнение и про себя усмехнулся; пошляк ты, братец! Идёшь по морде получать, а всё же пыжишься, как бы «покрасивше» о себе выразиться…

Двое отконвоировали, трое поджидают. Итого — пятеро. Знакомые все лица. Вот и вожачок их. Сидит на ящике, развалился, на другой ящик опёрся… Интересно, что они делают, когда из магазина пустую тару вывозят?

— Что же ты, Игорь? Ай-яй-яй…

Тон соболезнующий, того и гляди расплачется юноша, модный свитер слезами омочит.

— А что я?

— Я тебя предупреждал: забудь о Насте. Предупреждал или нет?

— Ну, предупреждал.

— А ты не послушался. Нехорошо…

Издевается, сволочь, остроумие своё показывает.

— Кому нехорошо?

— Будет? Боюсь, что тебе.

Странное ощущение: Игорь одновременно трусил и злился. Два малосовместимых чувства, ибо злость на противника должна рождать желание если не нападать, то уж защищать себя. Но ощущая эту злость, Игорь пытался хорохориться, страшась тем не менее нечаянным словом или действием перейти ту грань, за которой дипломатические переговоры окончатся. Страшился он её перейти и не понимал — не хотел понимать! — что ребята-дипломаты ведут переговоры, только следуя неписаному протоколу подобных встреч «на высоком уровне», а на самом деле ими всё давно решено…

14
{"b":"251671","o":1}