– Скоро ночь. Вам нельзя здесь оставаться. Нельзя! Понимаете, это просто невозможно!

– Нет, можно. Позвольте вам напомнить, что я первый нашел эту хижину, и вы оба – мои гости.

Снова ее глаза обежали комнату, и в них отразился ужас, когда они скользнули по второй койке.

– Тогда уйдем мы, – объявила она решительно.

– Это невозможно. Вы кашляете тем самым сухим, резким кашлем, который так хорошо описал мистер… э-э… Хейторн. Легкие у вас уже слегка простужены. А ведь он врач и понимает это. Он не позволит вам уйти.

– Но что же тогда вы будете делать? – опять спросила она напряженно спокойным голосом, предвещавшим бурю.

Месснер постарался изобразить на своем лице максимум сочувствия и долготерпения и взглянул на нее почти отечески.

– Дорогая Тереза, я уже сказал вам, что не знаю. Я еще не думал об этом.

– Боже мой, вы меня с ума сведете! – она вскочила с ящика, ломая руки в бессильной ярости. – Раньше вы никогда таким не были.

– Да, я был воплощенная мягкость и кротость, – согласился он. – Очевидно, поэтому вы меня и бросили?

– Вы так переменились! Откуда у вас это зловещее спокойствие? Я боюсь вас! Я чувствую, вы замышляете что-то ужасное. Не давайте воли гневу, будьте рассудительны…

– Я больше не теряю самообладания… – прервал ее Месснер, – с тех пор как вы ушли.

– Вы исправились просто на удивление, – отпарировала она.

Месснер улыбнулся в знак согласия.

– Пока я буду думать о том, как мне поступить, советую вам сделать вот что: скажите мистеру… э-э… Хейторну, кто я такой. Это сделает наше пребывание в хижине более, как бы это выразиться… непринужденным.

– Зачем вы погнались за мной в эту ужасную страну? – спросила она неожиданно.

– Не подумайте, что я искал вас, Тереза. Не льстите своему тщеславию. Наша встреча – чистая случайность. Я порвал с университетской жизнью, и мне нужно было куда-нибудь уехать. Честно признаюсь, я приехал в Клондайк именно потому, что меньше всего ожидал встретить вас здесь.

Послышался стук щеколды, дверь распахнулась, и вошел Хейторн с охапкой хвороста. При первом же звуке его шагов Тереза как ни в чем не бывало принялась убирать посуду. Хейторн опять вышел за хворостом.

– Почему вы не представили нас друг другу? – спросил Месснер.

– Я скажу ему, – ответила она, тряхнув головой. – Не думайте, что я боюсь.

– Я никогда не замечал, чтобы вы чего-нибудь особенно боялись.

– Исповеди я тоже не испугаюсь, – сказала она. Выражение ее лица смягчилось, и голос зазвучал нежнее.

– Боюсь, что ваша исповедь превратится в завуалированное вымогательство, стремление к собственной выгоде, самовозвеличение за счет бога.

– Не выражайтесь так книжно, – проговорила она капризно, но с растущей нежностью в голосе. – Я не любительница мудрых споров. Кроме того, я не побоюсь попросить у вас прощения.

– Мне, собственно говоря, нечего прощать вам, Тереза. Скорее, я должен благодарить вас. Правда, вначале я страдал, но потом ко мне – точно милосердное дыхание весны – пришло ощущение счастья, огромного счастья. Это было совершенно поразительное открытие.

– А что, если я вернусь к вам? – спросила она.

– Это поставило бы меня, – сказал он, посмотрев на нее с лукавой усмешкой, – в немалое затруднение.

– Я ваша жена. Вы ведь не добивались развода?

– Нет, – задумчиво сказал он. – Всему виной моя небрежность. Я сразу же займусь этим, как только вернусь домой.

Она подошла к нему и положила руку ему на плечо.

– Я вам больше не нужна, Джон? – Ее голос звучал нежно, прикосновение руки было, как ласка. – А если я скажу вам, что ошиблась? Если я признаюсь, что очень несчастна? И я правда несчастна. Я действительно ошиблась.

В душу Месснера начал закрадываться страх. Он чувствовал, что слабеет под легким прикосновением ее руки. Он уже не был хозяином положения, все его хваленое спокойствие исчезло. Она смотрела на него нежным взором, и суровость этого человека начинала таять. Он видел себя на краю пропасти и не мог бороться с силой, которая толкала его туда.

– Я вернусь к вам, Джон. Вернусь сегодня… сейчас.

Как в тяжелом сне, Месснер старался освободиться от власти этой руки. Ему казалось, что он слышит нежную, журчащую песнь Лорелей.[14] Как будто где-то вдали играли на рояле и звуки настойчиво проникали в сознание.

Он вскочил с койки, оттолкнул женщину, когда она попыталась обнять его, и отступил к двери. Он был смертельно испуган.

– Я не ручаюсь за себя! – крикнул он.

– Я же вас предупреждала, чтобы вы не теряли самообладания. – Она рассмеялась с издевкой и снова принялась мыть посуду. – Никому вы не нужны. Я просто пошутила. Я счастлива с ним.

Но Месснер не поверил ей. Он помнил, с какой легкостью эта женщина меняла тактику. Сейчас происходит то же самое. Вот оно – завуалированное вымогательство! Она несчастлива с другим и сознает свою ошибку. Его самолюбие было удовлетворено. Она хочет вернуться назад, но ему это меньше всего нужно. Незаметно для самого себя он взялся за щеколду.

– Не убегайте, – засмеялась она, – я вас не укушу.

– Я и не убегаю, – ответил Месснер по-детски запальчиво, натягивая рукавицы. – Я только за водой.

Он взял пустые ведра и кастрюли и открыл дверь. Потом оглянулся.

– Не забудьте же сказать мистеру… э-э… Хейторну, кто я такой.

Месснер разбил пленку льда, которая за один час уже затянула прорубь, и наполнил ведра. Но он не торопился назад в хижину. Поставив ведра на тропинку, он принялся быстро шагать взад и вперед, чтобы не замерзнуть, потому что мороз жег тело, как огнем. К тому времени, когда морщины у него на лбу разгладились и на лице появилось решительное выражение, борода его успела покрыться инеем. План действий был принят, и его застывшие от холода губы скривила усмешка. Он поднял ведра с водой, уже затянувшейся ледком, и направился к хижине.

Открыв дверь, Месснер увидел, что врач стоит у печки, выражение лица у него было натянутое и нерешительное. Месснер поставил ведра на пол.

– Рад познакомиться с вами, Грехэм Уомбл, – церемонно произнес Месснер, словно их только что представили друг другу.

Он не протянул руки. Уомбл беспокойно топтался на месте, испытывая к Месснеру ненависть, которую обычно испытывают к человеку, причинив ему зло.

– Значит, это вы, – сказал Месснер, разыгрывая удивление. – Так, так… Право, я очень рад познакомиться с вами. Мне было… э-э… любопытно узнать, что нашла в вас Тереза, что, если можно так выразиться, привлекло ее к вам. Так, так…

И он осмотрел его с головы до ног, как осматривают лошадь.

– Я вполне понимаю ваши чувства ко мне… – начал Уомбл.

– О, какие пустяки! – прервал его Месснер с преувеличенной сердечностью. – Стоит ли об этом говорить! Мне хотелось бы только знать, что вы думаете о Терезе. Оправдались ли ваши надежды? Как она себя вела? Вы живете теперь, конечно, словно в блаженном сне?

– Перестаньте говорить глупости! – вмешалась Тереза.

– Я простой человек и говорю, что думаю! – сокрушенным тоном сказал Месснер.

– Тем не менее вам следует держать себя соответственно обстоятельствам, – отрезал Уомбл. – Мы хотим знать, что вы намерены делать?

Месснер развел руками с притворной беспомощностью.

– Я, право, не знаю. Это одно из тех невозможных положений, из которых трудно придумать какой-нибудь выход.

– Мы не можем провести ночь втроем в этой хижине.

Месснер кивнул в знак согласия.

– Значит, кто-нибудь должен уйти.

– Это тоже неоспоримо, – согласился Месснер. – Если три тела не могут поместиться одновременно в данном пространстве, одно из них должно исчезнуть.

– Исчезнуть придется вам, – мрачно объявил Уомбл. – До следующей стоянки десять миль, но вы как-нибудь их пройдете.

– Вот первая ошибка в вашем рассуждении, – возразил Месснер. – Почему именно я должен уйти? Я первый нашел эту хижину.