‘ – Какая здесь замечательная жизнь! – восторженно сказал врач, перестав на мгновение точить нож о печную трубу. – Мне нравится эта борьба за существование, стремление добиться всего своими руками, примитивность этой жизни, ее реальность.

– Да, температура здесь весьма реальная, – засмеялся Месснер.

– А вы знаете, сколько градусов? – опросил врач.

Месснер покачал головой.

– Ну, так я вам скажу. Семьдесят четыре ниже нуля на спиртовом термометре, который у меня в нартах.

– То есть сто шесть ниже точки замерзания. Холодновато для путешествия, а?

– Форменное самоубийство, – изрек доктор. – Человек затрачивает массу энергии. Он тяжело дышит, мороз проникает ему прямо в легкие и отмораживает края ткани. Человек начинает кашлять резким, сухим кашлем, отхаркивая мертвую ткань, и следующей весной умирает от воспаления легких, недоумевая, откуда оно взялось. Я пробуду в этой хижине неделю, если только температура не поднимется по крайней мере до пятидесяти ниже нуля.

– Посмотри-ка, Тэсс, – сказал он через минуту. – По-моему, кофе уже вскипел.

Услышав имя женщины, Джон Месснер насторожился. Он метнул на нее быстрый взгляд, и по лицу его пробежала тень – призрак какой-то давно похороненной и внезапно воскресшей горести. Но через мгновение он усилием воли отогнал этот призрак. Лицо его стало по-прежнему невозмутимо, но он настороженно приглядывался к женщине, досадуя на слабый свет, мешавший ее рассмотреть.

Ее первым бессознательным движением было снять кофейник с огня. Лишь после этого она взглянула на Месснера. Но он уже овладел собой. Он спокойно сидел на койке и с безразличным видом рассматривал свои мокасины. Но когда она снова принялась за стряпню, Месснер опять быстро посмотрел на нее, а она, обернувшись, так же быстро перехватила его взгляд. Месснер тотчас перевел глаза на врача, и на его губах промелькнула усмешка – знак того, что он оценил хитрость женщины.

Она зажгла свечу, достав ее из ящика с припасами. Месснеру достаточно было одного взгляда на ее ярко освещенное лицо. В этой маленькой хижине женщине понадобилось сделать всего несколько шагов, чтобы очутиться рядом с Месснером. Она намеренно поднесла свечу поближе к его лицу и уставилась на него расширенными от страха глазами. Она узнала его. Месснер спокойно улыбнулся ей.

– Что ты там ищешь, Тэсс? – спросил ее спутник.

– Шпильки, – ответила она и, отойдя от Месснера, начала шарить в вещевом мешке на койке.

Они устроили себе стол из своего ящика и уселись на ящик Месснера лицом к нему. А он, отдыхая, растянулся на койке, подложив руку под голову, и смотрел на них. В этой тесной хижине казалось, что все трое сидят за одним столом.

– Вы из какого города? – спросил Месснер.

– Из Сан-Франциско, – отвечал врач. – Но я здесь уже два года.

– Я сам из Калифорнии, – объявил Месснер.

Женщина умоляюще вскинула на него глаза, но он улыбнулся и продолжал:

– Из Беркли…

Врач сразу заинтересовался.

– Из Калифорнийского университета? – спросил он.

– Да, выпуска восемьдесят шестого года.

– А я думал, вы профессор. У вас такой вид.

– Очень жаль, – улыбнулся ему Месснер. – Я бы предпочел, чтобы меня принимали за старателя или погонщика собак.

– Он так же не похож на профессора, как ты на доктора, – вставила женщина.

– Благодарю вас, – сказал Месснер. Потом обратился к ее спутнику: – Кстати, доктор, разрешите узнать, как ваша фамилия?

– Хейторн. Но вам придется поверить мне на слово. Я забросил визитные карточки вместе с цивилизацией.

– А это, конечно, миссис Хейторн… – Месснер с улыбкой поклонился.

Она бросила на него взгляд, в котором гнева было больше, чем мольбы.

Хейторн собирался, в свою очередь, спросить его фамилию, он уже открыл рот, но Месснер опередил его:

– Вы, доктор, верно, сможете удовлетворить мое любопытство. Два-три года назад в профессорских кругах разыгралась скандальная история. Жена одного из профессоров сбежала… прошу прощения, миссис Хейторн… с каким-то, кажется, врачом из Сан-Франциско, не могу припомнить его фамилии. Вы не слыхали об этом?

Хейторн кивнул.

– Эта история в свое время наделала немало шума. Его звали Уомбл. Грехэм Уомбл. Врач с великолепной практикой. Я немного знал его.

– Так вот, мне любопытно, что с ними сталось? Может быть, вы знаете? Они исчезли бесследно.

– Да, он ловко замел следы. – Хейторн откашлялся. – Ходили слухи, будто они отправились на торговой шхуне в южные моря и, кажется, погибли там во время тайфуна.

– Ничего об этом не слышал, – сказал Месснер. – А вы помните эту историю, миссис Хейторн?

– Прекрасно помню, – отвечала женщина, и спокойствие ее голоса являло разительный контраст гневу, вспыхнувшему в ее глазах. Она отвернулась, пряча лицо от Хейторна.

Врач опять хотел было спросить Месснера, как его зовут, но тот продолжал:

– Этот доктор Уомбл… говорят, он был очень красив и пользовался… э-э… большим успехом у женщин.

– Может быть, но эта история его доконала, – пробормотал Хейторн.

– А жена была настоящая мегера. Так по крайней мере я слышал. В Беркли считали, что она создала своему мужу… гм…. совсем не райскую жизнь.

– Первый раз слышу, – ответил Хейторн. – В Сан-Франциско говорили как раз обратное.

– Жена-мученица, не так ли? Распятая на кресте супружеской жизни?

Хейторн кивнул. Серые глаза Месснера не выражали ничего, кроме легкого любопытства.

– Этого следовало ожидать – две стороны медали. Живя в Беркли, я, конечно, знал только одну сторону. Эта женщина, кажется, часто бывала в Сан-Франциско.

– Налей мне, пожалуйста, кофе, – сказал Хейторн.

Наполняя его кружку, женщина непринужденно рассмеялась.

– Вы сплетничаете, как настоящие кумушки, – упрекнула она мужчин.

– А это очень интересно, – улыбнулся ей Месснер и снова обратился к врачу: – Муж, по-видимому, пользовался не очень-то завидной репутацией в Сан-Франциско.

– Напротив, его считали высоко моральной личностью, – вырвалось у Хейторна с излишним жаром. – Педант, сухарь, без капли горячей крови.

– Вы его знали?

– Никогда в жизни не видел. Я не вращался в университетских кругах.

– Опять только одна сторона медали, – сказал Месснер, как бы беспристрастно обсуждая дело со всех сторон. – Правда, он был не бог весть как хорош, – я говорю про внешность, – но и не так уж плох. Увлекался спортом вместе со студентами. И вообще был не без способностей. Написал святочную пьесу, которая имела большой успех. Я слышал, что его хотели назначить деканом английского отделения, да тут как раз все это стряслось, он подал в отставку и уехал куда-то. По-видимому, эта история погубила его карьеру. Во всяком случае, в наших кругах считали, что после такого удара ему не оправиться. Он, кажется, очень любил свою жену.

Хейторн допил кофе и, пробурчав что-то безразличным тоном, закурил трубку.

– Счастье, что у них не было детей, – продолжал Месснер.

Но Хейторн, посмотрев на печку, надел шапку и рукавицы.

– Пойду за дровами, – сказал он. – А потом сниму мокасины и устроюсь поудобнее.

Дверь за ним захлопнулась. Воцарилось долгое молчание. Месснер, не меняя позы, лежал на койке. Женщина сидела на ящике напротив его.

– Что вы намерены делать? – спросила она резко.

Месснер лениво взглянул на нее.

– А что, по-вашему, должен я делать? Надеюсь, не разыгрывать драму? Я, знаете ли, устал с дороги, а койка очень удобная.

Женщина в немой ярости прикусила губу.

– Но… – горячо начала она и замолчала, стиснув руки.

– Надеюсь, вы не хотите, чтобы я убил мистера… э-э… Хейторна? – сказал он кротко, почти умоляюще. – Это было бы очень печально… и, уверяю вас, совсем не нужно.

– Но вы должны что-то сделать! – вскричала она.

– Напротив, я, вероятнее всего, ничего не сделаю.

– Вы останетесь здесь?

Он кивнул.

Женщина с отчаянием оглядела хижину и постель, приготовленную на другой койке.