Литмир - Электронная Библиотека
Содержание  
A
A

– Почему это? Ты отказалась, я предлагал билеты родителям – они в тот вечер были заняты. А Марина давно хотела побывать в «Современнике».

– Все равно, – упрямо повторила Ника. – Я на тебя очень обижена. Ты действительно уже оформился в стройотряд?

– Да, уже. А что?

– Да нет, я просто подумала… Собственно, я могла бы и не ехать со Светкой, – неуверенно сказала Ника. – С ними еще будет какой-то Юркин сотрудник, я его совершенно не знаю…

– Поезжай, что тебе делать летом в Москве.

– Да, наверное, поеду, – вздохнула Ника. – Ты рад, что перешел в десятый класс?

– Я не сомневался в этом, так что радоваться особенно нечему. А вообще, конечно, хорошо – еще всего-навсего один год, и…

– И? – насмешливо переспросила Ника. – В том-то и дело, что ты сам не знаешь!

– В каком смысле?

– А во всех решительно. Со мной вдруг случилось что-то непонятное. Понимаешь… Еще недавно я так хотела поскорее стать взрослой. Так радовалась, когда весной получила паспорт! А сейчас я… сейчас мне… не то чтобы расхотелось стать взрослой – мне вдруг стало страшно…

– Но чего именно?

– Не знаю, не знаю… Вдруг все получится вовсе не так, как ожидаешь, и потом… еще эта ответственность! Я вдруг подумала: какая это ответственность – быть взрослой…

– А чего ты, собственно, ожидаешь от жизни? – спросил после паузы внимательно слушавший Андрей.

– Не знаю, но чего-то… настоящего, наверное.

– Нет, но все-таки – более конкретно?

– Не знаю, – беспомощно повторила Ника.

– Послушай-ка. Ты Чехова любишь?

– Чехова? Нет, не очень, а что?

– Почему не любишь?

Ника подумала и пожала плечами:

– Ну… мне скучно его читать. Нет, не потому, что он плохо пишет, – пишет он хорошо, но просто… очень уж скучно то, что он описывает.

– Скучно – или страшно?

– Да, пожалуй, и страшно… если задуматься, – согласилась Ника.

– Помнишь рассказ про человека, который всю жизнь мечтал купить усадьбу и есть собственный крыжовник?

– Да, помню. Это действительно очень страшный рассказ…

– Очень страшный, – подтвердил Андрей. – И знаешь чем? Самое страшное в этом рассказе – это то, что такие люди всегда были, есть и будут. Чеховский герой копил деньги на усадьбу, а сегодня такой будет копить на машину – десять лет будет копить, потом получит и будет дрожать над каждой царапиной. Представить себе такую жизнь…

– Да, это страшно. Если нет ничего другого…

– В том-то и дело. Я ведь не против того, чтобы что-то приобретать, если есть возможность, – добавил Андрей. – От машины, например, я бы не отказался, но мечтать о ней считаю ниже своего достоинства.

– Я понимаю… А о чем ты мечтаешь? Поступить в Строгановку?

– Я мечтаю стать художником. Это главное. А Строганова – это уже деталь. Рано или поздно я туда поступлю, вероятно, но даже если нет… В Ленинграде тоже есть хорошее училище – имени Мухиной, можно будет попытаться туда. Но это все детали, самое главное – хватит ли способностей…

– У тебя есть способности, – твердо сказала Ника.

– В обычном понимании – да. Но мне этого мало, мне нужно другое.

– Талант?

– Да, если хочешь, талант, – с вызовом подтвердил Андрей. – Я считаю, в искусстве нельзя быть средним. Где угодно можно, а в искусстве – нельзя. Понимаешь, средний инженер или средний закройщик – они все равно делают полезное дело, пусть немного хуже, чем получается у других, но все равно. А средний художник, средний композитор, средний писатель – они приносят вред. Понимаешь? Человек не имеет права быть средним, если он хочет заниматься искусством. Первым – или никаким!

– Не могут же все быть первыми, – рассудительно заметила Ника.

– Ты права, я не так выразился. Не первым – в смысле единственным, – но одним из первых. В первом разряде, скажем так.

Ника долго молчала.

– Это, наверное, трудно определить… в каком кто разряде Ты рассказывал про импрессионистов – их ведь никто не признавал, помнишь? Всем они казались самыми что ни на есть последними…

– Они опередили свою эпоху, в этом все дело. Настоящий художник всегда опережает эпоху, иначе и быть не может.

– Поэтому я и говорю: кто тогда может правильно определить твой «разряд»? Если другие тебя не понимают…

– Другие, конечно, не поймут.

– А ты сам? Помнишь, в «Творчестве», этот художник, ну, главный герой, – он сам был все время недоволен своей работой…

– Да это совсем другое дело! Он был недоволен именно потому, что чувствовал себя в силах писать лучше, понимаешь? Это просто повышенная требовательность к себе…

– А-а, ну ясно. – Ника опять помолчала. – Я, конечно, мало что понимаю, но ты, по-моему, будешь настоящим художником.

– Посмотрим…

– Я уверена. Слушай, если нас не отправят в совхоз на практику… Ты ведь через две недели уезжаешь?

– Приблизительно. А что?

– Нет, я просто подумала… – Щурясь на солнце, Ника отвела от щеки волосы. – Пока ты еще будешь в Москве, мы могли бы куда-нибудь съездить… вместе. В Останкино, например, там неплохой пляж. Конечно, если ты хочешь.

– Можно, – сказал Андрей. – Это неплохая идея.

Глава 7

Неистовое солнце полыхнуло ему навстречу, едва он перешагнул выгнутый алюминиевый порог и ступил на площадку трапа и вместо профильтрованного, пахнущего нагретой пластмассой, кофе, духами и еще чем-то синтетическим, нежилого воздуха пассажирского салона полной грудью вдохнул горячий и свежий степной ветер. Ветер дул спереди, вдоль фюзеляжа, и керосиновым чадом тянуло от умолкших турбин – видно было, как над их остывающими черными соплами еще струятся зыбкие потоки раскаленного воздуха, – но еще сильнее над аэродромом чисто и первозданно пахло степью, чебрецом, полынью, пастушьими нагорьями древней Тавриды. Щурясь» он поднял глаза к слепящей бездонной синеве, вспомнил мокрые тротуары Невского, Московские ворота за туманной сеткой мелкого косого дождя – и побежал вниз, радуясь как мальчишка, волоча по ступенькам трапа брезентовую дорожную сумку.

Витенька Мамай появился, когда он получал багаж.

– Привет, командор! – заорал он жизнерадостно, размахивая руками и вытыкиваясь на цыпочках из толпы. – Вы уже здесь! А я вас ищу там!

Он протолкался к Игнатьеву, выхватил чемодан, вскинул на плечо лямку рюкзака. Толпа медленно понесла их к выходу; Мамай шумно расспрашивал об институтских делах, о погоде в Питере и общих знакомых.

– Ты хоть скажи, что в отряде? – сказал Игнатьев, прерывая своего помощника. – С транспортом удалось что-нибудь придумать?

– С транспортом? – переспросил Витенька. – Ха! Пора бы вам, шеф, знать мои организаторские способности. Машина у нас уже есть – роскошная, легковая. До осени в полном распоряжении! Правда, без шофера, но у меня есть права.

– Кто же это расщедрился?

– Колхоз, колхоз! Сам Денисенко, Роман Трофимович. Я с ним такую тут баталию выдержал – хоть вторую «Илиаду» пиши…

Тут поднажавшая толпа разделила их, и Игнатьев так и не услышал подробностей эпической схватки с председателем колхоза. Выбравшись наружу из душного павильона, он огляделся – Витенька махал ему, тыча рукой куда-то в сторону.

– Сюда, сюда пробивайся! – закричал Мамай. – Вон она, на стоянке, наша красавица! Та, что с краю!

Они подошли к стоянке, и Витенька с гордостью распахнул перед Игнатьевым дверцу самой странной из собравшихся здесь разношерстных машин. Это была облупленная, грязно-фиолетового цвета «Победа» без крыши, на нелепо высоком шасси повышенной проходимости.

– Ну что ж, прекрасный автомобиль, – сказал Игнатьев одобрительно. – Если не ошибаюсь, это почти вездеход. И цвет такой изысканный. А… крыши вообще не будет?

– Вот чего нет, того нет, – признал Витенька. – «Победы» первых выпусков имели вместо жесткой крыши брезентовый тент, но в данном случае он пришел в негодность и был вообще снят. В здешних климатических условиях это, я бы сказал, преимущество. В Америке, например, в южных штатах, все поголовно ездят только в открытых машинах. Там это называется «конвертибль» – машина с опускающейся крышей. Миллионеры других просто не признают!

18
{"b":"25130","o":1}