Бессмысленно в данном случае прибегать к количественным сравнениям и в силу фрагментарности

источниковой базы, и из-за невозможности вывести сопоставимые единицы измерения «доносительства» и

«заступничества».

Не имея возможности напрямую обращаться к государственным учреждениям, представительство КПГ

делало это через отдел кадров либо через секретарей ИККИ, прежде всего Георгия Димитрова. В своих

письмах и обращениях руководители германской компартии отдавали себе отчет в том, что идут по краю

пропасти. С одной стороны, нужно было не бросить тень на «доблестные органы», с другой — донести до

них собственное мнение о том или ином арестованном. Переписка не содержит и намека на то, что лидеры

КПГ видели чрезвычайные масштабы репрессий, напротив, они избирали холодный деловой тон, избегая

эмоций. Дополнительные данные о том или ином эмигранте подавались как помощь органам следствия,

которая позволит им самостоятельно разобраться и принять справедливое решение.

В архиве Коминтерна и КПГ сохранилось немало таких документов321, их копии присутствуют и в

следственных делах. Один из первых примеров подобного рода — реакция Вильгельма Пика на письмо

жены Пауля Франкена, арестованного 26 ноября 1937 г. Уже на следующий день председатель КПГ

подтвердил, что Франкен вел переписку с заграницей по его просьбе, о чем им «своевременно было со-

общено в отдел кадров и инстанциям»322. Письмо с визой Димитрова было отправлено заместителю наркома

внутренних дел Фриновско-му, однако Франкену это не помогло. Как иностранец он был приговорен к

высылке, но затем выяснилось, что его лишили германского гражданства, и Франкена отправили в ГУЛАГ.

Он умер в лагере в мае 1945 г. за полгода до срока своего освобождения.

20 апреля 1938 г. Пик передал Димитрову список из 16 арестованных немецких политэмигрантов, в

невиновности которых он был уверен323.12 имен из этого списка присутствуют в нашей базе данных,

320 Tischler С. Die Rolle der KPD-Fuehrung bei der Verhaftung ihrer Mitglieder waehrend des stalinistischen Terrors // Moskau 1938.

Szenarien des Grossen Terrors. Leipzig, 1999. S. 108.

321 Некоторые из них опубликованы в книге: Verratene Ideale. Zur Geschichte deutscher Emigranten in der Sowjetunion in den 30er Jahren. Berlin, 2000.

322 РГАСПИ. Ф. 495. Он. 205. Д. 1481. Л. 45.

323 Tischler С. Flucht in die Verfolgung. S. 157-158.

186

большинство из них будет позже объединено в деле об «антикомин-терновском блоке»324. Вряд ли было

простым совпадением то, что уже на следующий день из-под ареста был выпущен один из названных Пиком

— Генрих Стаффорд (Бернгард Кенен). В одной из стычек с фашистами он стал инвалидом — ему выбили

глаз, и он под чужим именем прибыл на лечение в Советский Союз.

Еще одним из тех, кто был назван в апрельском письме, был Вилли Клейст (Керф), один из видных

функционеров КПГ, после эмиграции из Германии работавший в партийном представительстве в Москве.

Его судьбу решил запрос, направленный органами НКВД в ИККИ, и положительный отзыв самого

Димитрова325. Как правило, вернувшихся из тюрьмы без приговора считали реабилитированными и

восстанавливали в партии, хотя были и отказы (Ганс Мориц-Гримм и Йозеф Рубенс) с лицемерной

формулировкой «за то, что оговорил товарищей».

Руководство КПГ было детально информировано о том, какие обвинения выдвигались против членов

партии, кто из них сам выступал в роли обвинителя. Несмотря на подписку о неразглашении, выпущенные

из тюрем функционеры КПГ рассказывали Пику о методах и результатах работы следователей НКВД. В

своем письме от 26 августа 1940 г. председатель КПГ приводил такую подробность: после очной ставки

между Клейстом и Диттбендером последний сказал, что три месяца боролся против вымышленных

обвинений, но сдался и теперь призывает Клейста сделать то же самое. Пику было известно, кто из

немецких коммунистов и при каких обстоятельствах оговорил Стаффорда, за освобождение которого

(вторичное) он выступал в этом письме326.

Опираясь на данные, полученные от вернувшихся из тюрем соратников, руководитель немецких

коммунистов активизировал свое заступничество за репрессированных. 19 ноября 1940 г. он даже предложил

Димитрову переговорить с «товарищами из Политбюро»327. Но и в этом случае речь не шла об осуждении

массовых репрессий — максимум, что могли представить себе руководители международно

324 Вилли Клейст, Пауль Шербер-Швенк, Генрих Стаффорд, Бернард Рихтер, Генрих Грюнвальд, Теодор Бойтлинг, Магнус

Зацгер, Фриц Калиш, Макс Маддалена, Хорст и Фридолин Зейдевицы, Вальтер Розе-Розенке.

325 См. очерк о Клейсте в третьей части книги.

326 О Стаффорде Пик писал Димитрову неоднократно, его инвалидность и мужественное поведение в ходе следствия говорили

сами за себя. В письме от 4 октября 1939 г. Пик подчеркивал, что поскольку суд уже около года не может вынести приговор по

делу Стаффорда, то, «по-видимому, судебные органы сами сомневаются в достоверности инкриминируемых ему действий»

(ГАРФ. Ф. 10035. On. 1. Д. П-22720. Т. 10).

327 Verratene Ideale. С. 261.

187

го коммунистического движения, была выборочная реабилитация их ближайших соратников и просто

правоверных коммунистов.

Один из них, Эмиль Эйленберг, являлся членом КПГ с момента ее основания, участником «мартовской

акции» 1921 г. Около года он провел в фашистском концлагере, и вышел оттуда уже инвалидом. Эйленберга

арестовали в марте 1938 г. в подмосковном Зарайске, где, вероятно, он был единственным немцем328.

Несмотря на интенсивные допросы, он не признал вымышленных обвинений, и начальник райотдела в

начале 1939 г. написал руководству рапорт о необходимости освобождения Эйленберга. Но на свободу тот

вышел еще через полтора года — после того, как из Коминтерна на него поступила позитивная

характеристика.

Активную переписку между отделом кадров ИККИ и следственными органами вызвало дело еще одного

борца антифашистского сопротивления — Ганса Эйлера (Людвига Ласка). Он издавал подпольную газету

КПГ в берлинском районе Штеглиц, был схвачен штурмовиками и подвергался жестоким пыткам в

концлагере. Эйлеру удалось выбраться из Германии в октябре 1934 г., и год спустя он оказался уже в Москве.

С начала 1937 г. он подвергался вначале административным, а потом и партийным репрессиям за «контакты

с врагами народа», 26 марта 1938 г. дело дошло до ареста. Казалось, все складывалось в пользу пересмотра

приговора по его делу: Эйлер так и не признал обвинений, за него хлопотала мать, известная писательница, добравшаяся до самого Вышинского. Наконец, из отдела кадров ИККИ пришла положительная

характеристика, в которой, правда, упоминалось, что Гансу Эйлеру «не хватает знания людей и

бдительности»329.

Усилия родителей и товарищей по партии оказались бесплодными, до пересмотра дела так и не дошло. Все

закончилось бюрократической отпиской: «В своих заявлениях родители осужденного, указывая о

невиновности сына, никаких мотивов, отрицающих факты, дающие основание подозревать его по

шпионской деятельности, не приводят». Эйлер пережил и ГУЛАГ, и спецпоселение, только после смерти

Сталина он смог выехать в ГДР и вновь увидеть своих родных.

328 В нашей базе данных это единственное дело, которое велось Зарайским райотделом УНКВД МО. Справка на арест была

выписана еще в сентябре 1937 г., однако Эйленберг к тому моменту проживал уже в другом подмосковном городе — Пушкино.

Очевидно, ресурсов на его поиск и задержание у райотдела не было, поэтому Эйленберг был арестован только тогда, когда сам