— Итак, мы поплыли, Дикая Гусыня, — сказал он, потирая руки. — Не станет ли немного уютней, если я закурю?

Девушка молча кивнула, не отрывая глаз от дождевика на окне.

— Все в полном порядке, — заверил ее Кент. Он вынул из кармана трубку и принялся набивать ее. — Все наверняка спят, как сурки, но рисковать, однако, не следует.

Баркас раскачивался из стороны в сторону, плывя по течению. Кент уловил изменения в характере качки и добавил:

— И никакой опасности кораблекрушения. На протяжении тридцати миль здесь нет ни подводных камней, ни перекатов. Река гладкая, как пол в гостиной. Если мы столкнемся с берегом, тоже ничего страшного.

— Я не боюсь… реки, — проговорила девушка. Затем довольно неожиданно спросила: — Где нас завтра будут искать?

Кент раскуривал трубку, окидывая девушку спокойным оценивающим взглядом; она сидела на табурете, наклонившись к нему в. ожидании ответа.

— В лесу, на реке — повсюду, — ответил он. — И конечно, будут искать пропавшую лодку. Нам просто следует хорошенько следить за тем, что делается на реке, и воспользоваться преимуществом первого старта!

— Смоет ли дождь наши следы, Джимс?

— Да, конечно, — на открытых местах.

— Но, возможно… в защищенном месте?

— Мы не были в таких местах, — успокоил ее Кент. — Можете вспомнить хоть одно защищенное место, где мы с вами были, Дикая Гусыня?

Девушка медленно покачала головой:

— Нет. Но там, под окнами, был Муи…

— Ну, его–то следы наверняка смоет!

— Я очень рада! Мне бы не хотелось причинять неприятности ни ему, ни мсье Фингерсу, ни кому–либо из наших друзей.

Она не пыталась скрыть облегчения от его слов. Кента слегка удивило то, что она тревожилась о Фингерсе и о старом индейце в минуту угрожавшей ей опасности. Опасности, которую он решил скрывать от нее как можно дольше. Но она не могла не сознавать всей серьезности нависшей над ними угрозы. Она должна была понимать, что в течение нескольких часов труп Кедсти будет обнаружен и длинные руки лесной полиции протянутся к ним. И если их поймают…

Девушка протянула ноги в сторону Кента и пошевелила ими в сапогах, так что он явственно расслышал хлюпающий звук.

— Боже, как они промокли! — дрожа от холода, проговорила она. — Не могли бы вы расшнуровать и стянуть их с меня, а, Джимс?

Кент отложил трубку и склонился над девушкой. Процедура снятия сапог заняла у него целых пять минут. Затем он взял в свои большие ладони ее маленькую промокшую ножку.

— Холодная… Холодная как лед! — сказал он. — Вам надо снять и чулки, Маретт. Пожалуйста!

Он сложил дрова перед печуркой в аккуратную поленницу и покрыл их одеялом, которое сдернул с одной из коек. Затем, все еще стоя на коленях, он подтянул тростниковое кресло поближе к огню и застелил его вторым одеялом. Спустя несколько минут Маретт уютно сидела в кресле, положив голые ножки на покрытую одеялом поленницу дров. Кент открыл дверцу печурки. Потом он погасил одну из коптящих свечей, а за ней и другую. Пылающие березовые поленья освещали каютку более мягким и приятным светом. Он накладывал на лицо девушки нежный румянец. Глаза ее в этом изменчивом свете казались Кенту удивительно прекрасными. И когда он закончил устраивать ее поудобнее в кресле, она протянула руку и на миг коснулась его лица и мокрых волос так легко, что он почувствовал волнующую ласку прикосновения, практически не ощутив его самого.

— Вы так добры ко мне, Джимс, — сказала девушка, и ему послышалось, будто легкая печаль перехватила ее горло, но она быстро справилась с собой.

Кент уселся на полу у ее кресла, прислонившись спиной к стене.

— Это потому, что я люблю вас, Дикая Гусыня, — спокойно ответил он, пристально всматриваясь в игру пламени в очаге.

Девушка молчала. Она тоже смотрела на огонь. Совсем рядом над их головами слышался непрерывный шум дождя, словно тысячи крохотных кулачков стучали по крыше каюты. Под ними медленно и плавно переваливался с боку на бок баркас, как бы отвечая прихотям и капризам речного потока, который нес их с собою в черную неизвестность. И Кент, незаметно для девушки, глядевшей в сторону, отвел глаза от огня и украдкой взглянул на нее. Свет от пылающих березовых поленьев поблескивал в ее волосах; он дрожал на ее белой нежной шее; ее длинные ресницы, казалось, переняли его мерцание. И, глядя на Маретт, Кент подумал о Кедсти, который сидел сейчас в кресле в своем доме, удавленный прядью этих роскошных волос, таких близких сейчас, что, слегка наклонившись, он мог бы коснуться их губами. Мысль об этом не ужаснула его. Потому что, пока он глядел, рука девушки непроизвольно поднялась к щеке и смахнула с нее капельку воды, — маленькая, хрупкая ладошка, касавшаяся его лица и волос легко и нежно, словно пушинка, — и Кент знал, что эти руки не в состоянии были убить крепкого и сильного мужчину, который, умирая, конечно же отчаянно боролся за свою жизнь.

Кент протянул руку, взял ладонь девушки и, крепко сжимая ее, спросил:

— Маленькая Гусыня, прошу вас, скажите же мне теперь, что… что произошло в комнате Кедсти?

Безграничное доверие звучало в его голосе. Он хотел убедить ее в том, что, вне зависимости от случившегося, ничто не может поколебать ни его веру, ни его любовь. Он доверял ей и будет доверять всегда.

Кент был почти уверен, что знает, как умер Кедсти. Картина трагедии постепенно складывалась в его воображении, как мозаика, частичка к частичке. Когда он уснул, Маретт и какой–то мужчина находились внизу, в большой комнате, с инспектором полиции. Дошло до развязки, и Кедсти получил удар по голове рукояткой собственного пистолета. Затем, когда Кедсти достаточно оправился от удара, чтобы продолжать борьбу, сообщник Маретт убил его. Испуганная, ошеломленная тем, что уже произошло, возможно, потерявшая сознание, она не смогла воспротивиться убийце и не позволить ему использовать прядь ее волос для завершения начатого преступления. Кент в своей воображаемой картине отбросил кожаные завязки для сапог и шнуры от оконных штор. Он знал, что необычное и менее всего ожидаемое частенько встречается в преступлениях. А длинные волосы Маретт свободно свисали вдоль ее тела. Воспользоваться ими — было первым побуждением убийцы. И Кент, ожидая теперь ее ответа, был уверен, что именно так все и случилось.

Пока он ждал, он чувствовал, как напряглись пальцы девушки в его руке.

— Скажите мне, Дикая Гусыня… что произошло?

— Я… не знаю, Джимс…

Широко раскрытые глаза Кента недоуменно уставились на нее, словно он был не совсем уверен в том, что правильно расслышал ее слова. Девушка не изменила положения головы, но продолжала глядеть в огонь, не видя ничего перед собой. Ее ладошка вывернулась в его руке, нашла его большой палец и снова крепко ухватилась за него, как в тот раз, когда Маретт призналась Кенту, что боится грома и молнии.

— Я не знаю, что произошло, Джимс…

На сей раз он не ощущал захватывающего восторга от прикосновения ее мягкой ладошки и нежных пальчиков. Глубоко внутри он ощутил нечто, напоминающее внезапный и неожиданный удар. Он был готов сражаться за нее до последнего дыхания. Он готов был поверить всему, что она ни скажет, — всему, кроме того невероятного, немыслимого абсурда, о котором она твердит сейчас. Потому что она знала, что произошло в комнате Кедсти. Она знала… разве что только…

Сердце его внезапно подпрыгнуло в груди от радостной надежды.

— Вы хотите сказать… вы были в беспамятстве? — воскликнул он сдавленным голосом, в котором дрожало нетерпение. — Вы потеряли сознание… и тогда это случилось?

Девушка покачала головой.

— Нет. Я спала у себя в комнате. Я не собиралась спать, но… я заснула. Какой–то шум разбудил меня. Я подумала было, что мне это приснилось. Но что–то заставило меня встать и спуститься вниз. И когда я вошла, я обнаружила Кедсти в том же положении, в каком и вы увидели его. Он был мертв. Меня словно парализовало; я не в состоянии была сдвинуться с места, когда вы вошли…