Договоривши речь, «ничевок» поздравляет Маяковского, как новопредставленного покойника, и протягивает ему руку… Маяковский встает, жмет ему руку и не выпускает ее; тот старается выдернуть руку под грохот всей аудитории, но ничего не выходит… наконец, Маяковский выпускает руку и хлопает «ничевока» по заду под овации аудитории. Но надо быть В. Маяковским, чтоб такие штуки проделывать.
В. Олейников, слушатель на выступлении В. Маяковского:
Из ложи бенуара раздался визгливый голос:
– Маяковский, ваши стихи неприятно слушать, хочется уйти с вечера!
Поэт пожал плечами:
– О качестве моих стихов мне говорить неудобно, но знаю, что с моих вечеров еще никто не уходил!
В это время раздался шум отодвинутого стула, и в ложе хлопнула дверь.
– Видите, Маяковский, все же уходят! – несется из ложи.
– Но товарищ же не ушел, он убежал от меня! – отпарировал Владимир Владимирович.
Александр Вильямович Февральский:
Речь Маяковского отличалась необыкновенной живостью и непосредственностью. В его выступлениях встречались и реплики, связанные с тем или иным движением в аудитории, и фразы или слова, связанные с каким-то действием самого Маяковского. Вот почему в стенограммах выступлений поэта попадаются отдельные места, непонятные без выяснения конкретной обстановки данного вечера. Так, текст выступления Маяковского 3 января 1927 года на диспуте о постановке «Ревизора» в Государственном театре имени Вс. Мейерхольда начинается в стенограмме ремаркой «Смех» и словами: «Товарищи, почему вы ржете? Подождите». Дело вот в чем: Маяковский вышел на авансцену, перешагнув через стул. Необычным, резким движением он подчеркнул свой рост и в то же время свое намерение «расправиться» с предыдущим оратором (профессором Сретенским из Ростова-на-Дону), так как был решительно не согласен с только что высказанной им точкой зрения. Комический оттенок, который Маяковский придал своему выходу, вызвал смех в зале. Отсюда и реплика о «ржанье».
Вероника Витольдовна Полонская:
На диспутах он всегда был очень остер, блестящ, дерзок. Но все это мне казалось чуть-чуть показным. Он даже одевался умышленно небрежно для этих диспутов, как будто хотел выглядеть неряшливым, хотя в жизни был педантично аккуратен и в одежде, и в квартире. Тут он специально небрежно завязывал галстук и ходил огромными шагами, больше обыкновенных.
Когда я сидела в зрительном зале и смотрела на него, я не узнавала Владимира Владимировича, такого простого и деликатного в жизни. Здесь он, казалось, надевал на себя маску, играл того Маяковского, каким его представляли себе посторонние.
И мне казалось, что цель его была не в желании донести свои произведения, а скорей – в финальной части диспута, когда он с такой легкостью и блеском уничтожал, осмеивал, крушил своих противников.
Тут Маяковский не задумывался о критике, не прислушивался к ней, а путем самого жестокого нападения на выступавших опровергал эту критику.
Владимир Владимирович не всегда отвечал по существу. Он острым своим глазом, увидя смешное в человеке, который выступал против него, убивал противника метким определением сразу, наповал. Обаяние Маяковского, его юмор и талант привлекали на его сторону всех, даже если Маяковский был неправ.
Острослов
Вадим Габриэлевич Шершеневич:
Маяковский раздирался в остроумии. Диспуты с его участием превратились в отдельные выпуски «Сатирикона», в котором он, между прочим, усиленно печатался. Этот налет сатириконства остался в его стихах до смерти поэта. Прозаизмы и остроты не слишком высокого качества запутались в рифмах.
Корнелий Люцианович Зелинский:
Как опытный выступальщик, Маяковский всегда имел в запасе несколько острот. Они действовали безошибочно, вызывая громыхание и даже реготание.
Василий Абгарович Катанян:
Во время доклада на сцену, по рядам, передаются записки. Какая-то услужливая девушка из первого ряда каждый раз лезет на эстраду и передает записку Маяковскому. Это мешает. Маяковский любезно говорит девушке:
– Кладите их на рояль в оркестре. Когда он наполнится, я их потом вместе с роялем возьму…
После доклада и чтения стихов он отвечает на вопросы, перебирая ворох записок. Из зала кричат:
– Не выбирайте! Отвечайте на все подряд…
Маяковский посмотрел на крикнувшего.
– Ищу жемчужных зерен… Записок сотни.
И серьезные, и шутливые, и задиристые, и просто глупые.
– Почему вы назвали свое детище «Хорошо»?
– А как мне его назвать, – Петей, что ли?
На вечере в Харькове какой-то студент прислал ему такую записку:
– А наш профессор на рабфаке говорит, что вы примазались к советской власти…
Это было далеко не жемчужное зерно, но Маяковский прочел записку вслух.
– Не я примазался к советской власти, а ваш профессор примазался к рабфаку.
А. Егармин, слушатель на выступлении В. Маяковского в Свердловске в 1928 г.:
Зажав большую пачку записок в руке, Маяковский шутил:
– А на эти вопросы сейчас сразу дать ответ не смогу, надо подумать. Приходите за ответом через сто лет…
Зал снова разражается смехом, гремят аплодисменты.
Наталья Александровна Брюханенко:
Однажды в Ялте, в городском саду, Маяковский выступал на открытой сцене. Рядом шумело море. Вдруг поднялся сильный ветер, срывая листья с деревьев, закружил их по эстраде и разметал бумажки на столе.
– Представление идет в пышных декорациях, – торжественно сказал Маяковский. – А вы говорите – билеты дорогие!
Александр Вильямович Февральский:
Маяковский любил шутить. В отличие от разящих острот, которыми он стрелял с эстрады, его шутки о повседневной обстановке были веселыми и мягкими.
Василий Васильевич Катанян (1924–1999), кинорежиссер документального кино, мемуарист, наследник архива Л. Ю. Брик. Сын Г. Д. и В. А. Катанянов:
У молодого Маяковского не было своей бритвы, и он часто одалживал ее у соседей. Соседи были молодые люди, а у них была мама.
Маме это надоело, и однажды, когда Маяковский опять постучался за бритвой, она многозначительно ему отказала:
– Бритва занята. И до-о-олго будет занята.
– Понимаю… – так же многозначительно ответил Маяковский. – Слона бреете…
Лев Федорович Жегин:
Наши профессора (в Школе живописи. – Сост.) довольно безобидный и совершенно безличный старичок Милорадович и Касаткин, считавшийся «грозой» учеников, требовавший точного рисунка и знания анатомии, делали вид, что не замечают новаторских попыток Маяковского, и даже похваливали его за колорит и ставили ему удовлетворительные отметки, кажется немного его побаиваясь.
Маяковский подтрунивал над обоими, бормоча им вслед: Косорадович и Милорадкин.
Александр Вильямович Февральский:
Помню две его остроты на театральных диспутах 1921–1922 годов. Говоря о постановке в Камерном театре «Ромео и Джульетты», Маяковский предложил называть ее сокращенно «Ридж». А когда обсуждалась неудачная деятельность драматургической организации «Масткомдрама», во главе которой стоял Д. Н. Бассалыго, Маяковский перетасовал название учреждения с фамилией его руководителя, – получилось: Бассодрама и Маскодрыга.
Петр Васильевич Незнамов:
Цитируя образчики стихов из «Перевала», он их называл «не образчиками, а дикобразчиками».
Критика Роскина, одно время что-то делавшего в Наркомпросе, он перекрестил в «Наркомпроскина».
И еще он говорил:
– В критике сплошные ненужности: лишний Вешнев и важный Лежнев.
