изъеденного всеми проказами существа, была замужем за наборщиком объявлений, но

об<ожрала его — костюм, велосипед, полевой бинокль, керосинку и всё белье —

184

теперь марьяжит с Васильевым, с которым видела тебя в «Новом мире». Одним словом,

лилия с полей Саронских. Что породило возможность таких предложений моей

ласточке, моему светлому другу? И почему моей юности никто не смел делать таких

сувениров? Клычков тоже видел тебя с Васильевым в «Новом мире» - говорил, что

после вашего ухода долго смеялись, что Пашка таскает за собой ходячую

американскую рекламу. Так, вероятно, было нелепо, пришей кобыле хвост, видеть вас

парой! Как водится, Пашка спарил Клычко-ва с «лилией», и получилась панорама:

Клычков заболел — очень серьезно твердым шанкром. Приходил ко мне и, не

стесняясь Виктора, чужого человека, умолял помочь, обвинял Пашку, что он спарил его

с больной, с умыслом довести до пули, предварительно издеваясь над его, Клычкова,

семейным счастьем и напирая на поэтическую свободу (мол, мама заругает). И

Клычков не выдержал и доказал свою свободу и независимость от мамы...

Так Провидение оберегает тебя. Запомни это покрепче. Поразмысли и над таким

явлением: вот Пастернак — поэт и известный человек, ты им весьма очарован, почему

же никакой Васильев не властен над ним, никто не может затащить его в кабак или к

Эльзе? Попробуй-ка затащи! Но, прости меня, моя камская чайка, - всё от заботы, всё

от боли. Прости! Я ведь знаю, что моя ласточка, в какую бы помойную яму ни залетела,

со щебетом, полным омерзения и тревоги, выпорхнет из нее сверкающей и чистой, как

утренний луч. Верю в это. Поддержи во мне эту веру! Простираюсь к тебе любовью

моей. Благословляю, ограждаю от темных житейских наитий. Учись разбираться в

людях, не ходи за ними по первому зову. И будешь счастливей и жить будет легче,

потому что меньше будет ошибок.

В Москве глубокий снег. По утрам заглядывает солнышко в мой подвалец. День

заметно прибыл. Как в Питере? Есть зацепочка в Курских краях: река, лес, изба в саду

яблонном, губерния не жаркая и не холодная — климат и погода ровные. Как тебе это

представляется? Можно Карелию — к большому рыбному озеру - светлому, с пре-

красными сухими берегами, лесом, охотой, но скудно маслом и яйцами. Напиши свои

соображения. Как живешь? Придут оттепели, не простудись, не стой долго на улице

после усиленной беготни. Сообрази - как бы тебе прислать гостинец - поспрошай, не

поедет ли кто. Прокофьева у меня не было, вероятно, и не заходил, я все дни и вечера

дома безысходно. Вышли книги с портретами. Кланяется Грабарь и советует мне

удержать тебя от жажды скороспелой славы. Ему, говорит, нужно не жажда славы, а

жажда знания, а остальное всё придет в свое время. Это его точные слова. Он был у

меня. Прости, дитятко мое! Не осуди деда. Жду ответа. Только твоими письмами и

живу.

186. А. Н. ЯР-КРАВЧЕНКО

22 февраля 1933 г. Москва

Дорогой Толечка! Жду ответа на два последние письма. — Ставлю тебя в извест-

ность, что по твоему заявлению ты временно выписан из моей квартиры. Как, дитя,

живешь? Всё ли у тебя благополучно? Как твоя душенька? Извещай о времени приезда.

Не то я сам приеду. Как только оттеплит немного. Больше нет сил ждать... Истерзался

сердцем и песней. Тяжко. Не медли письмом. Целую тебя. Как твои карие яхонты -

небось, стали мутнее? Прости.

187. А. А. ПРОКОФЬЕВУ

24 февраля 1933 г. Москва

Дорогой поэт! Сейчас Толечка ездит в Детское писать Федина. Беспокою Вас

просьбой поговорить — с Толей — о моей к Вам просьбе. Время самое подходящее.

Нужно в экстренном порядке, не медля ни одного дня. Сердце мое будет Вам

благодарно.

Москва, Гранатный, 12, кв. 3.

185

Н. Клюев.

188. А. Н. ЯР-КРАВЧЕНКО

4 марта 1933 г. Москва

Здравствуй, мое дитятко.

Пишу на почте. Очень рад, что «Липы» не прозвучали в твоем сердце как панихида

по нашей дружбе. Мне вовсе не лестно, что Фе-дин взволновался моей болезнью, вот

если бы ты почувствовал ее во всей значимости, то это было бы для меня драгоценно, а

для тебя прекрасно и благородно!

Я одиночествую только для тебя, чтоб не мог ты ничем укорить меня. Люблю.

Целую. Дед.

189. А. Н. ЯР-КРАВЧЕНКО

1 апреля 1933 г. Москва

Благодарю тебя, свет мой и любимое дитя мое, за цидульку жалкую и рваную, но

всё же сердечно дорогую и желанную! Доехал я благополучно. Виктор, как и следовало

ожидать, прибыл на вокзал встречать меня тогда, когда я уже был дома и ждал его

несколько часов, сидя у соседей. Свое гнездо я нашел, разумеется, хлевом, все вещи и

посуда до единой чашки унавожены до неузнаваемости. Квартиру Виктор не топил.

Форточку не открывал, окон не протирал, так что они заросли грязью снаружи. С

самоваров воды не выливал, и они проржавели и стали течь. Прокипятил их с содой и

изгнал смрад и гниль из них. Занавес, одеяло и подушки — как передник у кузнеца —

всё отдал в стирку до половиков включительно. Эта скотина ничего не видит и не

слышит, и никаких даже присущих собаке чувств и привязанностей у него к тебе или ко

мне и допустить смешно, так что твое милое хозяйство здорово пострадало от

испытанного лишь в идиотстве и шалапайстве приятеля! Он всё мучит меня

обещаниями купить белила и проч<ее> и тем тормозит отправление тебе штиблет и

галош почтой. Не две же посылки соображать?! Радоваться ли, что тебе дали отпуск —

месяц? По-моему - хорошо! И учебный год тебе зачтется, и осень будет без хлопот об

экзамене. Непременно попей нарбутовского лекарства и возьми хоть 8—10 ванн.

Многое в твоем поведении, вплоть до излишней дозы портвейна в чай, объясняется

твоим нездоровьем. Ты, конечно, это понимаешь, тем более имея всегда перед глазами

такое страшное доказательство невнимания к своему здоровью, как твой брат

Владимир! Я содрогаюсь за острую опасность для тебя от близкого общения с ним до

поцелуев включительно,

когда у тебя на губе появится кровоточащая маленькая с виду невинная ранка —

будет поздно. Подумай об этом посерьезнее — и не обвиняй - лихорадку и нервы в том,

что они породили в лице Владимира — экспонат — наглядное пособие для изучения

даже невеждами, даже родственными сердцами, прогрессивного сифилиса. Я очень

боюсь, ласточка, за тебя! Хотя мне и тяжело говорить так о твоем брате. Прости меня,

но я не могу молчать. Не вздумай вести Владимира к Нарбуту, он ему не поможет, а о

тебе и о твоих близких Нарбуты выведут крайне темное представление. Врачей в

Питере по сифилису достаточно. И тебе путаться в это дело нельзя. Помни, что

безногое дальше бежит. Жду твоих резонов о приезде в Москву — так буду и

соображать, не доводи извещением до последнего дня. Моих слез и так достаточно.

Вплоть до Твери я плакал. Так что соседи по вагону жалели «бедного священника»,

которому, вероятно, не дали паспорта и разлучили с горячо любимым сыном. Они

видели тебя в окне. Жалкие люди, убогие и серые вороны!.. Надеюсь, что до 15-го ты

удосужишься написать мне, чтобы я не жил предположениями, особенно мне что-то

жутко за твои поездки в Детское, что-то царапает мое сердце... Обрати на это

внимание. В общем же у меня как будто всё благополучно. Дров березовых полная

кладовка — приехал, нанял троих мужиков - распилили в полчаса и сложили. Виктор и

186

этого не сделал. Здоровье мое покрепчало - после свидания с тобой, и в груди что-то

похоже<е> на успокоение, но, конечно, не равнодушие. Как ты себя чувствуешь? Не

простудись на вешнем ветру. В Москве погода синяя и ясная. Только под утро сухо —

прохладно. Я топлю печь каждый день... (конец письма утраген).