русской традиции, исконной привычки нашей критики поспешно «формулировать»
сущность каждого из наших писателей.
Junior
ОТМЕЧЕННЫЕ ИМЕНА
В Игоре Северянине страшна не лингвистическая резвость и безвкусие
неологизмов, зачастую обнаруживающие опасную для поэта нечуткость к духу родного
языка, — не это моветонное щегольство творческой юности. Пусть «денеет» и «утреет»
комната, «струнят глаза», «окалоши- ваются ноги», «офиалчен и олилиен озерзамок
Мирры Лохвицкой», пусть даже существуют эти отвратительные «грезэры» и
«грезэрки», «эксцессерки», «сюрпризэрки» и т. п. сокровища северянинского жаргона, -
«с годами» может спасть эта «ветхая чешуя», и творческий темперамент, явный нам в
Игоре Северянине, может вынести поэта из болота глупых «изысков». Страшно, на наш
взгляд, присутствие глубокого прозаизма в стихах поэта. Такие строки, как: «из-за меня
везде содом», «опять блаженствовать лафа», «гнила культура, как рокфор», «мне сердце
часто повторяло, что порывается в аул», — да всех их не перечесть; ими пестреют даже
лучшие стихи И. Северянина, - такие строки весьма знаменательны для нас. Прозаизм
— не внешнее свойство, это — болезнь, таящаяся в недрах творческого духа, и,
принимая во внимание дурной вкус стихотворца, мы более чем сомневаемся, чтобы из
«гения Игоря Северянина» выработался настоящий поэт.
Андрей Полянин
ДВУХНЁД Ё.ЛЬН Ы Й УДАЛЁЦ
Как я ни открещивался от этого наваждения, как ни протирал глаза, «поэзы» Игоря
Северянина неотступно преследуют меня.
Весьма равнодушный к футуризму, не могу пройти мимо этого футуриста.
Интересует, как никто. Полчища поэтов, — я совершенно безучастен, а этот
«двухнедельный удалец» ворожит надо мной, как очковая змея. Северянин
заинтриговал меня еще тогда, когда так упорно лез на рожон, ошарашивая критиков
вызывающими манифестами и летучками. Но век мыльных пузырей приучает к
осторожности. Да и не было смысла вмешиваться в скандал, затеянный с прозаической
целью широкого оповещения.
Северянин «делал шум», покорял мелкую прессу, подзуживал обывательское
любопытство. В его «аттракционах» буйствовала убежденная самореклама, «смелость,
берущая города». И критический Шаброль дрогнул: изумились и поощрили. Не столько
от понимания, как от трусости. «Спящие девы» из толстых журналов сделали вид, что
глаз не смыкали в ожидании Северянина. Смешно было видеть, как бегут за
колесницей юного задора почтенные носители традиций.
Все это было так фальшиво, неумно и пошло, что я, при всем интересе к новому
поэту, с отвращением отвернулся от его триумфа. И только теперь, когда скандал
отгремел и битье стекол окончилось, когда Игорь Северянин показывает не только
смелость, но и задатки сильного дарования, нахожу возможным уделить этому поэту
должное внимание.
Игорь Северянин действительно стоит того, чтобы им заняться как литературным
явлением, и это совершенно вне «эго-футуризма», без всякого отношения к моде и
сезону. Футуризм оказался химерой, пуфом, а этот «ушкуйник» все больше разжигает
внимание. Есть в Северянине нечто властное, притягивающее. Это — обаяние таланта,
молодого, свежего, незаурядного, та власть, которая берет без раздумья и боя. Сколько
бы ни было плевел в этой поэтической кошнице, не оскудевает к ней внимание. Игорю
Северянину против воли прощаешь многое.
Читаю эти взбалмошные экстравагантные стихи, и где моя придирчивость, где моя
229
желчь и брезгливая гримаса? Рождается даже какое- то сочувствие к несомненному
озорству и вызову. Старая истина: «победителей не судят». А Игорь Северянин, в
самом деле, победитель, и его приход весьма знаменателен.
Никогда яркий поэтический талант не является так кстати, так во- вРемя, как на этот
раз. Уже мирно поделили дивиденд долголетних
операций символизма, и вдруг: на «пир русской поэзии» вламывается безродный
крикун и расталкивает величественных амфитрионов.
Игорь Северянин проделал свой дебют не только с апломбом, но и с размахом
подлинной силы, с темпераментом:
Я, гений Игорь-Северянин,
Своей победой упоен:
Я повсеградно оэкранен,
Я повсесердно утвержлен.
От Баязета к Порт-Артуру Черту упорную провел.
Я покорил литературу,
Взорлил, гремящий, на престол.
Это было великолепно. Насмарку четверть века декадентских ухищрений, на слом
Эйфелеву башню «нового искусства», курам на смех трудолюбивое донкихотство:
Я, - год назад, - сказал: «я буду».
Год отсверкал, и вот - я есть.
Гордое заявление, но близкое к правде. Литература, действительно, спасовала перед
натиском буйного юнца, и в его самохвальстве отчетливо слышится сознание
превосходства, уверенность сильнейшего:
Я так устал от льстивой свиты И от мучительных похвал...
Мне скучен королевский титул,
Которым Бог меня венчал.
Вокруг — талантливые трусы И обнаглевшая бездарь...
И только вы, Валерий Брюсов,
Как некий равный государь.
Кому как, а мне это положительно нравится. Какое яркое обличение нищего века!
Северянин прав. На фоне современности он, бесспорно, гениален. По мудрой
поговорке - «на безрыбье и рак рыба». Гений, так гений. Нет царя, да здравствует
самозванец, пусть только умеет носить корону, да будет ростом чуточку повыше. В
смутное время самозванцы необходимы. Они дискредитируют друг друга. Почем
знать? Признанный «равным государем», может быть, завтра будет ославлен, как
«тушинский вор». На каждого «гения» есть теперь острастка в лицах другого «гения»,
значит, чем больше «гениев», тем лучше. А если помимо «гениальности» есть и мало-
мальский талант, то это уж совсем хорошо. Когда же к таланту присоединяется еще и
смелость,
перед нами «завоеватель», Тамерлан, Наполеон. Так обстоит дело с Игорем
Северянином. Если в первом сборнике «Громокипящем кубке», он именовал себя
растяжимым эпитетом «гения», то во втором сборнике, в «Златолире», он уже чувствует
себя Наполеоном. Ни больше ни меньше:
Я — гениальный корсиканец,
Я - возрожденный Бонапарт.
С виду как будто маньячество, а на деле поистине судьба Наполеона, остров Св.
Елены в океане бездарности, бессилия и трусости. Век лилипутов, век нищих и
безродных, как мало он требует для роли Гулливера! Нет, у меня не поднимается рука
на самохвальство Северянина, на его многочисленные «самогимны» и упоенное
хвастовство - это не от маньячества, а от сознания «прав и преимуществ». Точно так же
230
и исключительное внимание к Игорю — самозванцу не от заблуждения, а от яркого
впечатления на фоне всеобщей тусклости.
Наконец-то современность нашла сильное и меткое выражение, наконец-то явился
поэт с живым ощущением века. «Эго-футурист» - какая мертвая наклейка! И при чем
тут будущее, когда тут все современное, сегодняшнее, только что откупоренное,
порожденное минутой.
Теперь повсюду дирижабли Летят, пропеллером ворча,
И ассонансы, точно сабли,
Рубнули рифму сгоряча.
Мы живы острым и мгновенным, —
Наш избалованный каприз Быть ледяным, но вдохновенным,
И что ни слово, то сюрприз.
Не терпим мы дешевых копий,
Их примелькавшихся тонов,
И потрясающих утопий Мы ждем, как розовых слонов.
Душа утонченно черствеет,
Гйила культура, как рокфор...
«Поэзы» Игоря Северянина имеют одно веское оправдание - они современны,
слишком современны, под стать «рокфору», перенасыщены его гнилыми ароматами, в
них все, чем дышит черствая, опустошенная, одичавшая душа века. Шум пропеллеров,
мигание кинемо и над авто, пряности парфюмерии и зашнурованное бесстыдство, язык