бездарь», которую он сам же справедливо презирает и над которой гневно смеется...
Отсюда и все его «поприщинские» выходки и выкрики Фердинанда VIII, столь
снисходительного, что он даже не требует «знаков верноподданничества». Цели своей
г. Игорь Северянин достиг... Внимание на него обращено, и даже очень обращено.
Поэтому маска угождающей веку пошлости ему больше не нужна... И обществу
хотелось бы видеть, а г. Игорю Северянину пора бы показать:
- Что же под маскою?
Покуда об этом могут быть только догадки, а они разнообразны и Двусмысленны.
Мы еще не слышали из-под маски г. Игоря Северянина слов оригинальных, но знаем,
что слова заимствованные он выбирает хорошо, а произносить умеет красиво: с
чувством, с темпераментом, Даже с огнем. Мы с удовольствием слышали его
декламирующим из Лермонтова, Фофанова, Лохвицкой, Бальмонта. Подобно
Несчастливцу в «Лесе», он часто «говорит и думает, как Шиллер». Конечно, человек,
говорящий и думающий хотя бы и из тетрадки, но как Шиллер, предпочтителен
человеку, говорящему и думающему хотя и вполне са
мостоятельно, но, как подьячий. Однако нельзя скрыть плачевной истины, что из-
под маски г. Игоря Северянина раздаются не все шилле- ровские звуки, а очень часто
вдруг икнет или рыгнет кто-то, именно вроде пьяного подьячего:
Ты набухла ребенком! ты - весенняя почка!
У меня вскоре будет златокудрая дочка.
Отчего же боишься ты познать материнство?
Плюй на все осужденья, как на подлое свинство!
Вот тебе и Шиллер! Скорее, не капитан ли Лебядкин, — тот самый, который в
224
«Бесах» приглашал:
Ретроградка иль жорж-зандка,
Все равно, теперь ликуй:
Ты с приданым, гувернантка,
Плюй на все и торжествуй!
Маски опасны. Они прилипают к лицам, и, когда настанет время снять их, иным
бывает больно, а у иных они оставляют на лицах нехороший след. «Златолира» в этом
смысле — очень плачевный показатель. В «Громокипящем кубке» прорывы «Шиллера»
часты и звонки. «Златолира» - почти сплошное кувырканье на потеху «ликующих,
праздно болтающих». И, что всего печальнее, г. Игорь Северянин, среди холодного
мещанского распутства, в миру которого он поет и которое воспевает, по-видимому,
чувствует себя, как дома, и очень хорошо... Компания, положим, большая и теплая...
Как говорили в старину, «со звуком», а ныне это, кажется, заменено определением
«прасолов- ская»... Но зачем же тогда обижаться, что в нашей стране четверть века
«центрит» (вероятно, стоит в центре общественного внимания) Над- сон, а г. Игорь
Северянин чувствует себя «в стороне»? Может ли быть иначе?
Надсон — поэт небольшой величины, и это неверно, что он «центрит» четверть
века. Он никогда не был ни дирижером, ни первою скрипкою русского поэтического
оркестра, никогда не приобретал значения «властителя думы». Но он — поэт, которого
общество любило и уважало, любит и уважает, когда-нибудь, может быть перестанет
любить, но уважать никогда не перестанет. . Потому что, как ты его ни поверни, весь он
— «рыцарь духа»... Чистым, светлым, самоотверженным человеколюбцем вошел он в
мир, да послужит миру, собирая в свою чашу кровь и слезы угрюмого века. Величие
Надсона создал не «талант» его, довольно бедно вооруженный образами, звуками и
силою формы. Нет. Это необычайная красота светло страдающего рыцаря духа
отразилась в каждом стихотворении его, и с такою яркостью и цельностью, что юноша,
совсем не щедро одаренный вдохновением,
сложился не только в поэта, но в поэта глубокого и оригинального. В поэта,
который умел говорить обществу «забытые слова» по-своему, неслыханному; в поэта,
который своим духовным изяществом оправдывал и искупал нашу мрачную эпоху и, не
будучи и претензий не имея быть великим, сыграл в долгой и широкой культурной
русской полосе великую роль... Надсон — чудесное, органическое явление новой
русской образованности, как бы фокус, собравший в себе лучшие лучи ее внутренней
красоты, и этим пассивным соединением — могущественное и незабвенное... Ну... и...
можете ли вообразить Надсона говорящим любимой женщине:
- Ты набухла ребенком?
Можете ли вообразить Надсона расписывающимся в одинаковой симпатии к
рейхстагу и Бастилии, к ястребу и голубке?..
Можете ли вообразить Надсона, для которого железнодорожное крушение — только
предлог «среди прелестнейших долин сыграть любви пантомин»?
Вот то-то и есть, что нет. А общество-то, — оно ведь требовательный взяточник.
Его отношение к поэту всегда построено на do ut des. Нет ничего легче, как получить
от него ту славу, которую правильнее назвать пресловутость. Даже при совершенной
его избалованности коленцами кандидатов в любимцы публики пример г. Игоря
Северянина — достаточно явственное показание, как мало требуется труда и материала
для подобных достижений. Но, — увы! — не только «цент- рить», но даже просто
иметь какое-либо значение в культуре своей эпохи с таким арсеналом нельзя. Ибо делу
время, а потехе час, и в серьезные моменты своей жизни общество безжалостно к тем,
кто, покуда длится час потехи, воображал, будто это-то и есть самое дело... В эти
времена общество экзаменует своего любимца: обнаружь свой духовный капитал, —
225
чем ты можешь служить мне, если ты сын мой, член мой? И вот у бедняка-то Надсона
этого капитала на черные дни общества оказалось достаточно, и впрямь, на четверть
века, даже до нашего времени. А богачи из его преемников по лире, между которыми
были, конечно, многие значительнее Надсона удельным весом дарований, поголовно —
банкрот, банкрот и банкрот...
Кто-нибудь из ригористов, пожалуй, найдет, что я говорю по поводу г. Игоря
Северянина больше и, в конце концов, серьезнее, чем заслуживает эта пестрая
эфемерида поэтического дня... Мало ли, мол, мы их перевидали, сегодня -
«определителей эпох», завтра - «трехне- Дельных удальцов»... Считать, — цифирю не
хватит... То-то вот и есть, что очень жаль было бы, если бы г. Игорь Северянин оказался
такою же непрочною обыденкою, как и все «подававшие надежды» в
послереволюционный период русской поэзии, который, не обинуясь, назову
бирюлечным... Произведения знаменитостей, им выдвигавшихся, прочитывал я в
великом множестве. И решительно ни одна не затронула меня за живое до потребности
вот поговорить о ней подробно и «по душам»... Ну, возник; ну, вытянул такую
бирюльку, которой до тебя другие бирюлечники не вытягивали; ну, прославился; ну, а
новых бирюлек - тянешь потянешь, вытянуть не можешь; ну, а другой бирю- лечник
тебя перебирюлил; ну, кувыркнулся ты с полувершкового пьедестала, и забыли о тебе, а
тот, перебирюливший, воссиял для того, чтобы три недели спустя в том же порядке
брякнуться в Лету, где ты уже барахтаешься... Ну, и туда вам обоим и дорога, по
совести говоря... Г. Игорю Северянину, при всем безобразии маски, в которой он шуту-
ет, я именно, по совести говоря, не послал бы подобного напутствия... Под налетом
скандала, чающего пресловутости и восторгающегося ею, теплится какая-то искра как
будто настоящего дарования. В душной и спертой атмосфере, в которой эта искра тлеет
сейчас, она почадит-по- чадит гимнами во славу буржуазного распутства и угаснет,
задушенная испарениями того самого зажравшегося архимещанства, на пошлом быте
которого сейчас сосредоточиваются творческие восторги поэта. Но если искре удастся
вырваться из своей коктебельно-кокоточной га- сильни, мне кажется, что она очень и
очень в состоянии вспыхнуть радостным пожаром, какого мы не видали... да, пожалуй,
что не видали именно с года «Горящих зданий» К. Д. Бальмонта...
Последним стихотворением в «Златолире» помещен сонет, посвященный автором