веришь, и поэтому как я могу что-либо говорить?! И в этом весь ужас, леденящий

кровь, весь безысходный трагизм моего положения. Ты скажешь: двойственность. О,

нет! Все, что угодно, только не это. Я определенно знаю, чего я хочу. Но как я

выскажусь, если, повторяю опять-таки, ты мне не веришь? Пойми тоску мою, пойми

отчая

2

14

марта 1935 г.

Четверг. 14.III.1935 г.

ние — разреши вернуться, чтобы сказать только одно слово, но такое, гто ты

вдруг все поймешь сразу, все оправдаешь и всему поверишь: в страдании сверхмерном я

это слово обрел. Я очень осторожен сейчас в выборе слов, зная твою щепетильность,

твое целомудрие несравненное в этом вопросе. И потому мне трудно тебе, родная,

писать. Но душа моя полна к тебе такой животворящей благодарности, такой нежной и

ласковой любви, такого скорбного и божественного света, что уж это- то ты, чуткая и

праведная, наверняка поймешь и не отвергнешь. Со мной происходит что-то страшное:

во имя Бога, прими меня и выслушай. <...> Я благословляю тебя. Да хранит тебя Бог! Я

хочу домой. Я не узнаю себя. Мне больно, больно, больно! Пойми, не осуди, поверь.

- Фелиссочка!..

164

Любивший и любящий тебя - грешный и безгрешный одновременно - твой Игорь.-

Лина Юрьевна! Ольга! Простите ли Вы меня?

Можно домой?

3

20

марта 1935 г.

Среда, 20.III.1935 г.

Встал с постели только для того, чтобы написать тебе, дорогая Фе- лисса, эти

строки. У меня грипп. Сегодня уже 38. Я прошу у тебя разрешения, как я только

поправлюсь, встретиться: необходимо мне это. Я привык считаться с твоими словами.

Ты запретила. Теперь разреши ради Бога. Евдокия Владимировна пусть скажет

Шульцу.

Сейчас ложусь опять: знобит, плохо, принимаю много лекарств, болит мозг.

Любящий тебя

Игорь.-

4

1 августа 1935 г. 1 авг. 1935 г.

Дорогая моя Фишенька,

Сегодня день рождения Вакха, и я поздравляю тебя. Лину Юрьевну поздравил вчера

лично. Мне очень трудно было столько времени не

писать тебе, как я собирался и обещал, но А. Э. сказал мне еще в первый приезд,

что ты не веришь ни одному моему слову и хохочешь над моими письмами. Это меня

обидело. Но день и ночь я только и думаю о тебе. Недели через 2 У2—3 кончается

сезон, и В<ера> Б<орисовна> уезжает на службу. Я остаюсь совершенно свободен, т. к.

в Ревель ни за что не поеду с нею. Но я приеду на два-три дня один и остановлюсь у

Степанова. Счет у Черницкого возрос до 50 крон, и В<ера> Бсорисов- на> обещала ему

постепенно его уплатить. Я верю, что она это сделает. Но мне с нею не по пути, и это

по многим причинам. Я страдаю от одиночества духовного, от отсутствия поэзии и

тонких людей. Неприятности бывают частые и крупные. Это лето вычеркнуто из моей

жизни. Тяжело мне невыносимо. Я упорно сожалею о случившемся. И с каждым днем

все больше. Больше месяца нет писем от нашей милой Л. Т. На днях я написал ей вновь

— зову приехать и помочь мне найти покой и твое прощение. Иначе я погибну. Целую

тебя нежно, дорогой и единственный друг мой. О тебе лучшие грезы и вечная ласка к

тебе.

Твой всегда любящий тебя

Игорь.-

5

19

апреля 1936 г.

Озеро и^^е, 19 апр. 1936 г.

В этот раз ты поступила со мною бесчеловечно-жестоко и в высшей степени

несправедливо: я приехал к тебе в страстную Господню пятницу добровольно и

навсегда. Моя ли вина в том, что разнузданная и неуравновешенная женщина, нелепая

и бестолковая, вызывала меня по телефону, слала телеграммы и письма, несмотря на

мои запреты, на знакомых? Моя ли вина в том, что она, наконец, сама приехала ко мне,

и я слугайно, пойдя на речку, встретил ее там? Я ни одним словом шесть дней не

обмолвился ей и послал ей очень сдержанное и правдивое письмо. Только накануне ее

приезда, и, следовательно, если бы она не приехала в четверг, она получила бы утром в

пятницу мое письмо и после него уже, конечно, не поехала бы вовсе, ибо мое письмо не

оставляло никаких сомнений в том, что ей нужно положиться на время до каникул, т. е.

25 мая, и тогда выяснится, смогу ли я жить с ней или вернусь. И конечно, к 25 мая я —

клянусь тебе — написал бы ей, что не вернусь. Я, Фишенька, хотел сделать все мягко и

165

добросердечно, и ты не поняла меня, ты обвинила меня в предумышленных каких-то и

не

существующих преступлениях, огень поспешила прогнать меня с глаз долой, чем

обрекла меня, безденежного, на унижения и мытарства и, растерянного, измученного,

не успевшего успокоиться, передохнуть и прийти в себя, бросила вновь в кабалу к ней и

поставила в материальную от нее зависимость. Я вынужден был сказать обо всем этом

Ев- д<окии> Влад<имировне> и другим, дабы все знали, что я люблю тебя и не хотел

от тебя уйти. Зачем ты, Фишенька, так поступила опрометчиво и зло?!. Что ты сделала,

друг мой настоящий, со мною? Ведь вполне естественно, что я страдал, получая от нее

известия о ее болезни: меня мучила совесть и жалость. Но постепенно я успокоился

бы, и все прошло бы, и ее письма на меня перестали бы оказывать действие. А ты не

дождалась, ты поспешила от меня отрегься. <...> Спаси меня - говорю тебе тысячный

раз! Ее приезд доказал мне, что ей верить ни в чем нельзя, что она даже в болезнях

лжет. Не пиши, если не хочешь, но, если зовешь меня к себе, пришли только один

синенький цветочек в конверте. Это будет значить, что я могу вернуться навеки домой.

Я целую тебя, дорогая Фелисса. Пожалей меня, прости, призови к себе.

Любящий тебя одну

Игорь.-

6

23

апреля 1936 г.

23.IV.1936 г.

Я поехал в Таллин, дабы регулировать получку 20-го апреля. Я проявил максимум

энергии и в результате получил от одного мецената крупную сумму денег без отдаги. В

моих руках теперь 100 крон, и, если ты разрешишь мне, я немедленно приеду домой.

Смертельно тоскую по тебе, по рыбе весенней, по дому нашему благостному. Не

отвергай, Фелисса: все в твоих руках - и мое творчество, и мой покой, и моя

безоблачная радость. Вера выдала мне обязательство впредь не писать писем, не

посылать телеграмм, не звонить по телефону и не являться лично. Я так ее избранил и

побил, что это уже наверняка. Каждый лишний день, прожитый вне дома, приносит

мне пытку. Я еду в иЦаз1е за синим цветочком. Ждет ли он меня там, не пропал ли в

дороге? Не сплю ночей, болит сердце. <...> Прими меня домой — это твой последний

долг перед Искусством и отчасти передо мной.

Если еще не послала, пошли цветочек. Я жду в и^^е. Святой Николай Чудотворец

явил мне чудо, - я лично расскажу все.

Твой бессмертно, и так искренне.

Игорь.-

7

7

октября 1936 г.

Tallinn, 7 окт. 1936 г.

Я все еще болен, дорогая Фишка, насморк не проходит, болит упорно грудь, кашляю

и впечатление жара. <...> Квартира оказалась холодной и сырой, потолки протекают.

Скука ужасающая, дикая! Порядки в квартире способны привести в исступление.

Сержусь ежечасно, когда дома, а благодаря болезни «дома» вынужден быть часто.

Жажду до умопомрачения Тойлы! <...> Очень трудно мне вести здесь хозяйство на

книжку: дорого, безвкусно, несытно. Иногда прикупаю мясо, иначе ноги можно

протянуть, но трачу минимально. У В<еры> Б<орисовны> интенсивная переписка с

африканским дядюшкой. Она зовет его бросить службу (!) и переехать сюда. И он,