это все люди конченные, с смущенной душой, изверившиеся, безнадежные. Или, того и
гляди, просто спекулянты!..
— И вот трагизм нашего положения, — волнуется Виктор Ховин. — Мы больше,
чем кто бы то ни было, ненавидим кубо-футуристов! И нас-то именно и смешивают с
этими обывателями, которые задумали прийти в литературу, чтобы создать что-то
новое, в то время как у них и предъ- явить-то нечего... Вот ключ к разгадке всех
экспериментов Бурлюков!
И долго еще они, наперерыв друг пред другом, варьировали на разные лады свои
бесконечные расхождения с кубизмом и его странными адептами...
Неудивительно, что «публика», толпа («преступно-равнодушна»), смешав поэтов,
истинных писателей и творцов красоты с гешефтмахерами, отвергает всех и вся. Есть,
впрочем, и чуткие души, что идут навстречу поэтам. Но истинных ценителей так мало.
НАСТОЯЩЕЕ
(На поэзо-концерте эго-футуристов)
Да, это они, настоящие футуристы. Без пунцовых кофт и размазанных носов и лбов.
С серьезным намерением ознакомить с собою и своим творчеством публику, но
публика рассыпалась жиденькими горсточками по просторному залу. И это говорило о
материальной неудаче вечера. Разложению декаданса и возрождению футуризма
докладчик г. Ховин посвящает целый час, минуя недостойные выпады против «подлой
критики», журналов, «этих торгово-промышленных базаров», «уличной прессы» и т. п.
Доклад можно свести к следующим положениям.
Первая часть — надгробная лития декадансу. Рожденное еще К. М. Фофановым
декадентство процветало, пока исходило из протеста против утилитаризма в искусстве.
Но едва оно сошло со стези индивидуализма, как стало хиреть. Бальмонт принялся за
скверные политические стихи. Блок изменил своим мотивам. Дальше пошло еще хуже.
«Символизм не хочет быть только искусством», — заявил Вячеслав Иванов. «В наши
дни нужно больше любить Некрасова, чем Пушкина», — сказал Мережковский. И сам
Антон Крайний, чье имя так связано с декадентством, заговорил о «деле», о «словах
одобряющих». Потому это вылилось в «чудовищное позорное письмо» М. Горького о
Художествен<ном> театре: «Искривленная душа, — чем в ней любоваться», — писал о
постановке Достоевского. А — «квити-
оздоровители», критики с теплым сердцем все оправдывали и все приветствовали.
Официальное о кончине декаданса возвестили «Бесы». И надгробное слово
заканчивалось исторической аналогией. «Кому оставляешь ты власть? - спросили у
умирающего Александра Великого. - «Достойнейшему» — ответил монарх.
Читатель, конечно, догадывается, что этот «достойнейший» — эго-футуризм. Никто
иной, — доказывал референт. За аргументацией г. Ховина остается, в виде
предательских следов, ряд вопиющих противоречий, недоуменных вопросов. Почему
столпы декадентства именно в наши дни свернули на путь «ободряющих слов», порыва
к делу. Почему мистик-богоискатель Мережковский взыскует гражданской поэзии
Некрасова. Что это «сумерки божков», развал душ или всплеск «духа живого», голод и
жажда гражданского возрождения. И почему уже не «подлая критика», а сам
лучезарный г. Ховин делает явную подтасовку в освещении известного выступления
Горького. Он будто бы не знает, что Горький выступал против инсценировки не всего
вообще Достоевского, а только тех его произведений, где выражена его «искривленная
душа», которую, как наготы Ноя, надо прикрыть, а не выставлять наружу.
Но не замечая оставленных следов, по которым так легко прийти к
307
несостоятельности чистейшего индивидуализма, «индивидуализма в напряжении»,
каким точно взятым на прокат графским гербом украшен эго-футу- ризм,— г. Ховин
продолжает восхвалять «Вифлеемскую звезду» искусства. Правда, он дает очень
красочные портреты поэтов своей группы. Вот Игорь Северянин, творящий
«лунофейную сказку». Ему чудятся «росные туманы», липовые мотивы, всхлипы улиц.
Он иногда увлекается душой города (урбанизм) демимонденкой. Футуристический
гимн городу, действительно ярок и нов:
Солнце. Моторы. И грохот трамвайный.
Гулы. Шуршанье бесчисленных ног,
А наверху голубой и бескрайный Бледный, магический, древний цветок.
Сумрак. Лученье. Поющие светы.
Улицы точно ликующий зал.
Смехи улыбки. Наряды. Кареты,
А наверху — березовый опал.
Тени. Молчанье. Закрытые двери.
Женщины. Вскрики. Темно и темно.
Прежнее. Страхи и власть суеверий,
А на верху до истомы черно.
Игорь Северянин, пророчествует г. Ховин, не будет родоначальником школы. Он
только провозвестник, т. к. эго-футуризм - отрицание школы.
Эго-футурист Дм. Крючков - аскет, затворник («надела любовь мне кровавую
схиму. .»), любит природу, любит лесофею и чужд демимонден- ке. Как яркий
индивидуализм, борется с неуловимым логизмом. Вадим Шершеневич, ничего не знает
о лесофее, он урбанист, влюбленный не в самый город, а в «столбцы афиш», в гримасе
города «Мои стихи есть бронза пепельниц, куда бросаю пепел я», — говорит
Шершеневич. Вадим Баян себя определяет так: «Я гений, страстью опьяненный, огнем
экзотик развращенный. Я экзотический поэт...»
Вот почти и вся группа футуристов, объединившаяся вокруг издательства
«Очарованный странник». Несколько расхолаживающее заключение дает г. Ховин
продемонстрированный галерее эго футуристов.
«Никто из них, — говорит он, - не создал большого и все тяготеют к Игорю
Северянину».
Выступающая в концертном отделении г-жа Эсклармонда Орлеанская, юная,
йзящная и довольно трогательно, с какою-то подкупающей нежностью читающая
стихи артиста.
Ей много аплодируют, особенно молодежь. Вадим Баян, юный, белокурый, с едва
опущенным лицом, сологубовский «тихий мальчик», читающий стихи тихо, с
уставленным вверх мечтательным взглядом.
Игоря Северянина встречают овациями. Его знают. Ему громко заказывают его
стихи. Он баритональным голосом напевает свои стихи. Сначала странно слышать этот
примитивный и заунывный напев: «Оттого что груди женские, там не груди, а
дюшесе». Но потом замечаешь, что сама мелодичность стиха переходит в напевность.
И это приемлемо.
Вообще же эго-футуристические трио — Эсклармонда Орлеанская, Вадим Баян и
Игорь Северянин — попросту богато одаренная молодежь, достаточно культурная,
внимательная, дружная, приятная на вид, для слуха. И в этом ее несомненный успех у
публики.
Но при чем тут революция в искусстве. Вифлеемская звезда, эго-футуризм или, как
любил спрашивать амфитеатровский профессор: «А почему сие важно, в пятых».
Ал. К-ий
308
Повторяю, мысль о выступлениях поэтов с эстрады, о поездках их по городам и
даже весям — верна и жизненна. В древности поэты также ходили из города в город, из
селенья в селение, напевали жадно внимавшему им народу свои саги и песни.
Иногда недостаточно прочесть про себя в книге вещь. Нужно к зрительному
прибавить нечто слуховое, и притом из другого мира, из мира и души, родивших эту
вещь, чтобы углубить в своей душе смысл постигаемого. Туг просто взгляд, легкий
жест, дрожь и тон голоса, поэта, напевающего (как Игорь-Северянин) или
декламирующего свои стихи, может сказать больше в сто крат, чем бездушные буквы.
Владислав Ходасевич ОБМАНУТЫЕ НАДЕЖДЫ
Приветствовать новое дарование, сказать, что в мире стало отныне одним поэтом
больше, — вот для каждого друга поэзии величайшая радость. Мудрено ли, что мы
особенно напряженно искали ее в последние годы, когда так много явилось
стихотворцев и так мало поэтов? Мудрено ли и то, что в поисках наших мы порой
ошибались — и с горечью сознавали свою ошибку?
Одно из таких огорчений выпало на долю пишущего эти строки. Весной 1914 г.
