Если вам сказать, что это был за цех, вы засмеетесь... Цех ширпотреба. Ложки там
штамповали, всякую дребедень, кастрюльки давили. Мелочь, в общем.
А тогда мне показалось, что это и есть тяжелая индустрия... Как же: двухэтажный пресс
вперед глазами, весь горячий, масляный, содрогается... Рабочий нажмет ладонью красный
грибок — ахнет пресс, и выскакивает готовая кастрюля, еще дымок от нее курчавится.
У меня рот бубликом. Стою — не оторвусь... Валька масляные брызги стирает с пиджака,
шепчет: «Пошли дальше!» —а я не слышу. В первый раз увидел, как вещи на свет
рождаются!
Долго мы торчали в этом цеху, потом в следующий топали. А там еще интересней.
Вдоль всего цеха—приземистые станки. Они будто неподвижны, но это лишь кажется.
Скорость у них такая, что глазом не уследишь. Деталь крутится бешено, а будто на месте
стоит, и только мерцающий круг, словно у пропеллера...
Приткнулись мы к одному станку, глаза пялим. Работает за станком горбатенький
старичок — в рукавицах, в зимней шапке. На лице — мотоциклетные очки-консервы. И он в
этих очках похож на филина: этак сердито зыркает глазищами.
Станок не гремит, а журчит, словно хороший автомобиль на полном ходу. Вертится
стальная деталь, и с нее — шеями, змеями! — соскальзывает раскаленная докрасна стружка.
Старик железным крючком подхватывает этих змей и кладет себе под ноги. Они еще
корежатся, клубятся, а потом остывают и становятся синими.
Валька меня в бок пихает: «Жуть!..» И вправду — страшно. Взовьется огненное кольцо,
вот-вот хлестанет по воздуху... А старик выбросит руку, поймает крючком — и к ногам.
У меня от страха уши торят, сердце колотится. А сам все поближе подхожу. Знаете, такое
мальчишеское чувство — не поддамся, не испугаюсь!
Старик повернул ко мне глазища, они в красных отблесках, как светофоры:
—Прочь, прочь!
А я еще на шаг ближе. Смотрю на него и улыбаюсь по-дурацки.
—Прочь, говорят!!
А я еще ближе. Взмахнул старик крючком, зацепил меня за ватник. Ка-ак дернет!
Покатился я по масляному полу, как на роликах.
В это время станок зарокотал, и вместо длинной стружки фукнули раскаленные брызги,
словно фонтан. Останься я на месте— окатило бы горячим дождиком...
—Ты что, — старик говорит, — дурак, или сроду так?
—А чего?
—Куда же ты лезешь, оглобля?
Снял свои очки, и глаза под ними оказались черные, малюсенькие, квадратные какие-то.
Как сапожные гвоздики.
—Вы чего обзываетесь? — Валька подскочил.— Кто вам дал право?!
Очень любил Валька во всякие ссоры вмешиваться, — хлебом не корми... Но старик
ругаться не стал. Взял нас крепенько за локти, отвел от станка.
—Вон, — говорит, — двери. Шагайте. И чтоб ноги вашей не было, я вам не мальчик —
права со мной качать...
Целый час Валька не мог успокоиться, — крыл старика, слюной брызгал. А мне не очень
обидно было, — понимаю, что сам сглупил.
Побродили мы еще по цехам, а потом догнал нас мастер. И тогда выяснилось, что на
сборку или в лабораторию нам не попасть, рабочие там не нужны, а требуются ученики в
заготовительный цех.
—Револьверщиками пойдете работать?
Мы с Валькой переглянулись. Револьверщики! .. Одно название чего стоит! Вдруг на
самом деле — не кастрюльки, а оружие будем делать...
Ох, дураки были... Я всю дорогу, пока следом за мастером шел, представлял себе, как
буду в револьверном стволе дырки сверлить. Просверлю, потом — нарезку сделаю; говорят,
что в оружейных стволах всегда нарезки... Ну да — мы же вместе читали об этом в книгах:
«два неполных оборота, слева вверх направо»... А после — патрон в ствол, прицеливайся и
пробуй, метко ли револьвер бьет. Наверно, есть где-нибудь в нижнем этаже тир, где оружие
испытывают! Вот и будем бабахать...
Мастер провел нас по какой-то лестнице, распахнул двери:
—Вот где наши револьверщики работают!
Мы глядим — а это знакомый цех с приземистыми станками, и неподалеку от нас —
горбатый старик в мотоциклетных очках. Обернулся и ждет...
Я не очень долго рассказываю? Дай, Виктор, еще папиросу и спички — вон, на столе...
Я и сам не думал, что все эти события так здорово запомнились. Ведь в первые дни
работы я словно во сне ходил. Ничего толком не соображал, путаница какая-то в башке... А
оказывается — все помню.
И сейчас приятно эти мелочи перебирать. Черт-те знает, отчего. Наверно, тогда не успел
перечувствовать, и только теперь ощущаю, как это было важно...
Вы не улыбайтесь... Я вот рассказываю, а сам волнуюсь, будто снова впервые подошел к
станку...
Старик, с которым мы доругались, стал нашим учителем. Звали его — Шаронов Петр
Капитоныч. Валька по своей привычке отчество переиначил, прозвал старика Капитанычем.
Было в этом прозвище что-то уважительное, я подхватил, — так и пошло по цеху:
Капитаныч, Капитаныч...
Мы очень боялись, что старик вспомнит нашу ссору. Но он и виду не подал, поздоровался
как с незнакомыми. Показал наши станки, объяснил, что станем делать. И только в конце дня
сказал:
— Не обижайтесь, что давеча выгнал... Не знал, что вы новенькие. Но больше не дурить,
иначе дам по мозгам. Работа вещь серьезная.
И точно — у Капитаныча нельзя было придуривать. Лишнюю папиросу не закуришь, от
станка нельзя отлучиться. Сейчас же наставит светофоры:
—Куда?! Я что приказал?
И крючком помашет в воздухе.
Валька терпел-терпел, а потом взвился: «Ну его к собачьей матери, что за жизнь... В
гальюн сбегать нельзя?. За этим я на завод устраивался?!»
Валька вообще не терпел, когда над ним командовали. Помню, в техникуме собрался я
вступать в комсомол. Все ребята из нашей группы уже заявления подали, одни мы с Валькой
чего-то ждем. Я говорю:
—Ну, давай...
Валька так умненько усмехнулся и говорит:
—Начальства над тобой мало, да? Хочешь, чтоб на каждом собрании прорабатывали?
Сейчас для меня Дуська Соломатина— просто Дуська, могу ее на лестнице зажать... А
вступлю — будет начальством, отчитывайся перед ней!
Я было — спорить, Валька смеется.
—Вот, — говорит, — мы завтра смотаться с лекций решили. Ты подумал, как тебя после
этого принимать будут?
И верно: жили мы в то время так, что чем меньше начальства, тем спокойней... Было за
что нас прорабатывать.
Вот и на заводе, когда попали мы в крепкие руки Капитаныча, Валька взбунтовался.
Начал искать другое место.
Трудно ему приходилось за станком.
Был он тощий, маленький и весь какой-то развинченный, — на ходу ноги подламывались.
И когда работал, то казалось, что висит на рычагах и болтается, как тряпочный...
Впрочем; беда его не в этом была. Дело проще обстояло.
Валькина мать работала в галантерейном ларьке при банях. В то время на банный
билетик выдавали по кусочку мыла. Вы, наверно, помните... Кое-кто эти кусочки брал, а кое-
кто и без них обходился, оставлял продавцу. Ну, и к вечеру накапливалось килограмма два,
три. А это капитал, если на рынок вынести...
Короче говоря, Валька жил припеваючи. Конечно, и он бы от заработка не отказался, но
если было трудно, — он мог плюнуть и без этого прожить...
Как раз освободилось место в инструментальной кладовой, Валька уговорил начальство и
перевелся туда. Хоть оклад и маленький, но работа нежаркая: принимай жестяные марочки,
вешай на гвоздик, а вместо них выдавай резцы. Тихо, спокойно, и начальства нет...
А я остался при Капитаныче. Старик меня за полмесяца обучил ремеслу, и стал я
прилично зарабатывать.
Да, ведь я еще не объяснил — что такое револьверщик. Это вроде токаря, только станок у
меня полуавтоматический. Резцов несколько штук, и они — как обойма в револьвере.
