Или вот еще один outsider, который, кстати, не прошел дистанцию до конца и исчез прямо на глазах у зрителей, разлетевшись на мелкие кусочки от собственной пиротехники. Его называли Великий Визирь. Называли с уважением и ужасом. Чертовски был опасен, потому что вбил себе в голову организовать рэкет против пятизвездочных отелей, угрожая их взрывать. В конечном счете взорвался сам. Маньяк любительской бомбы — она сработала у него в руках. От него не осталось ничего.
Асасян удивляется, каким образом Арам мог его знать:
— Это же не ваши времена.
И на этот раз Арам включается в игру своего собеседника:
— Это произошло лет пятнадцать назад, — уточняет он, наконец проявляя интерес к разговору. — Он подошел ко мне на одной из улиц в Сенеке. Я прятался там с Дорией, у нас был тогда медовый месяц, точнее, он все еще продолжался. Я в ту пору уже бросил шахматы, а она свои бурлески. Так вот, он подошел ко мне и предложил с ним сыграть. На моих условиях. Такое со мной тогда случалось относительно часто. Люди меня узнавали. Да и как бы им меня не узнавать после всей этой шумихи, которая длилась больше десяти лет? И как только я где-нибудь появлялся, все кидались ко мне со всех сторон, готовые выложить любую сумму. Гнусная пора! К тому времени я не играл уже года два. И был чертовски рад, что с этим кончено. Дория тогда еще была просто Дорией, без Изадоры. Она еще не посматривала в сторону underground кино и всего того, что потом вышло из кузни этого Энди. Мы с ней вдвоем играли в простодушие. И оба не имели ни гроша. Когда дела шли совсем плохо, она трясла Хасена. На меня он был несколько зол за то, что бросил шахматы, и за то, что был с Дорией. Потом мы помирились… Так вот, тот тип в Сенеке предложил мне…
— И вы, конечно, нарушили свой зарок никогда больше не передвигать деревяшек по шахматной доске. Скажите мне, что вы согласились: говорят всем outsiders везет, даже против чемпиона. И позвольте мне себе это представить: Арам Мансур — соперник этого пиромана! Это было бы просто великолепно. Скажите мне, что игра состоялась, — ваша последняя партия в этом мире, разыгранная с Великим Визирем. Как раз такое имя было у автомата Екатерины II.
— Я отказался… Но мы выпили вместе пива на автовокзале. Вы представляете себе Сенеку?.. И вот там, на вокзале, посреди приезжавших и отъезжавших автобусов, он мне рассказал, стесняясь не больше, как если бы речь шла о рецепте чесночного соуса к бараньим мозгам, про свой проект: рэкет против отелей самого высокого уровня, вроде «Рица» в Бостоне или «Ласнера» в Санта-Монике… из которого я прибыл через Нью-Йорк и Женеву… Да, он хотел получать свою долю прибылей.
— Дивиденды террора! — уточнил Асасян.
— Либо, если дирекция не позволит себя запугать, разнести все в клочья. Мне проект показался просто замечательным. Грандиозным! Пластиковая бомба, которую подают с салатом «Микадо» или в мороженом «Голова суэцкой мумии»! Блеск, не правда ли? Что за стиль!
— Действительно, истории отелей ужасно не хватает Герострата, — вставляет Асасян, расцветающий всякий раз, когда ему удается сказать что-то остроумное и когда беседа принимает другое направление.
Он вроде бы совсем не торопился покидать стол в кафетерии и отправляться в свое бюро в подвале. Очевидно, кто-то его замещал. Араму хотелось перевести разговор на инциденты, обусловившие развертывание военных частей в центре города и вокруг государственных учреждений. На этот раз Асасян оказался более лаконичным и спрятался за своеобразный скептицизм и выжидательную позицию старого писца, привыкшего к дворцовым революциям, к ярости толпы, к интригам евнухов и духовной коллегии и в то же время помнящего, что в пирамиде ему отведена комната рядом с фараоном. Не может быть почти никакого сомнения в том, что роль, принадлежащая Асасяну в функционировании «Каир-Ласнера» нового образца, более значительна, является более ключевой, даже оккультной, чем Арам поначалу предположил.
— Все очень скоро придет в норму… Уже пришло: уличное движение возобновилось.
— А рейсы, самолеты?
— Все в норме.
— Никаких угонов?
— С какой стати?.. Посмотрите лучше вокруг нас и в холле… и если спуститесь в торговую галерею, — люди разгуливают как обычно. Могу я вам предложить еще один десерт?
— Уже около четырех, — произносит Арам. Его взгляд упал на оставшееся лежать на столе меню — названия блюд на трех языках, монументальный формат, разноцветная печать, как на книге литургических гимнов, и он замечает поперек колонки «Pastries — Delicatessen»[86] фразу, написанную фломастером: «Take a joint it's better for you!»[87]
— Интересно! — произносит он. — Гашиш лучше, чем черничный пирог.
Он обращает внимание на другую надпись, помельче, на испанском, под словом кетчуп: «Dolores te quiero».[88] Потом, на другой странице меню, такое обвинение «David Kelly is a fucked pervent».[89]
— Молодежь забавляется, — говорит Асасян. — Бывает даже, что здесь вписывают свои предложения и запросы, оставляя свои координаты. Кто-то продает фотоаппарат, кто-то просит одно место до Асуана. Многие приходят сюда с улицы. Кафетерий открыт для всех. Но меню приходится менять почти каждый день. А то бы оно превратилось в доску объявлений. Порой не слишком невинных.
— Вам случается читать «Гостеприимство»? — спрашивает Арам.
— Нам перестали присылать этот журнал. Мы уже не числимся в списке абонентов: отель перешел в другие руки.
Асасян вздыхает, а потом произносит скорее шутливым тоном:
— Ах! Посыльные, наши грумы былых времен, что это были за вестники!.. А теперь здесь эти надписи, как на дверях общественных уборных. Как раз напротив персикового мороженого! Какая жалость.
Однако совершенно очевидно, что он в хорошем настроении.
В этот момент какой-то почтенный персонаж с роскошными зубами, матовой кожей и черепом, способным отражать с равным успехом и птолемеевские созвездия, и кремлевские люстры, очень сдержанный в жестах, останавливается перед ними в легком поклоне, вобравшем в себя и властность, и церемониальность, — тот природный вкус к иерархическим ценностям, который позволяет сохранять добрые отношения с любым правительством, с любым режимом. Асасян встает, быстро представляет их друг другу, так, словно они и без того уже знакомы. Арам слышит название какого-то официального титула вместе с именем, которое не запоминает. Сколько уже имен пронеслось через его уши! С другой стороны, Асасян, обладающий даром представлять людей, не преминул отчетливо произнести благоприобретенную фамилию Мансур, которая тотчас произвела должный эффект, хотя их благородный собеседник и не являлся настолько новичком на папертях исламского мира, чтобы вообразить себе, что перед ним находится какой-нибудь потомок Зеиритов или Альмохадов. Арам сразу оказывается вознесенным на свой прежний щит, в качестве одного из людей, больше всех сделавших во славу этой игры, индийской, правда, по происхождению, но прошедшей через Персию и распространившейся благодаря арабским завоеваниям. Игра шахов и визирей!..
И вот высокопоставленный персонаж без протокольных вывертов, попутно извиняясь, что не садится за их стол, как его об этом просят, торопится схватить эту славу на лету и тут же сделать этому гостю, обладающему в его глазах ни с чем не сравнимым престижем, приглашение:
— Для меня будет очень большим счастьем, если вы согласитесь присутствовать…
И вот он уже удалился, предоставив Асасяну объяснить, о чем идет речь; и, едва высокий силуэт исчез за зарослями дурмана, тот приступает к выполнению своей задачи.
— Сегодня он выдает замуж свою дочь. Очень пышная свадьба. Свадьба года. На ней будет весь город, весь Персидский залив. Прежде всего обратите внимание на приготовления на втором этаже: весь этаж — прямо море цветов, ожидаются сотни гостей. Вы сможете сами оценить это сегодня вечером: чистый Веронезе! Венеция по одну сторону Средиземного моря, а этот Восток — по другую. Ни один из приглашенных не откажется прийти.
