находившиеся в отставке: барон Унгернтернберг, Андрей Гаврилович Чернышев и князь
Иван Федорович Голицын.
Не был забыт и находившийся в отставке капитан гвардии в отставке Петр
Иванович Измайлов. 28 июня 1762 года, когда гвардейцы переходили на сторону
Екатерины, он, командуя ротой Преображенского полка, удерживал солдат от измены.
Павлу это было известно и через десять дней после вступления на престол он вызвал его к
себе, послав при этом Аннинский крест.
Измайлов, дряхлый старик, был представлен Павлу на вахтпараде.
— Здесь тебе, Петр Иванович, холодно, — сказал ему заботливо император. Пойди
наверх и будь всегда у меня, как дома.
— Государь, вы меня воскресили, но я уже не в состоянии служить Вашему
величеству, — отвечал Измайлов.
— Ты, Петр Иванович, тому служил, кто мне всего дороже, — ответил Павел и
произвел Измайлова из капитанов сразу в генерал-майоры.
Все эти факты хорошо известны. И все же, думается, что мотивы, побудившие
Павла организовать совместное погребение матери и ее супруга, имели более глубокую и
значимую для него подоплеку — стремление утвердить легитимность своего восшествия
на престол в глазах всей России и иностранных держав. Имеются достаточно веские
свидетельства того, что к тому времени Павел уже прочел знаменитую IV редакцию
«Записок» своей матери, в которых вполне недвусмысленно намекалось на то, что его
отцом был не император Петр III, а Сергей Салтыков. Отсюда — бросающаяся в глаза
фраза в указе от 9 ноября, в которой Петр III именуется «любезнейшим родителем нашим
блаженные памяти государем императором Петром Федоровичем».
Акцент на отдание долга памяти «любезнейшему родителю» — лейтмотив всех
действий Павла в ноябре — декабре 1796 года. Вполне допустимо, что сомнения
относительно отцовства Петра III отравляли ему жизнь задолго до воцарения, хотя
сохранились и сведения о том, что еще с 1764 года Павел, в том числе в беседах с
иностранными дипломатами, обнаруживал полную осведомленность в ропшинском убийстве
и с детской непосредственностью обещал отомстить за смерть того, кого он считал своим
отцом. Известно и свидетельство Ф.Г. Головкина о том, что еще в 1773 году во время так
называемого «кризиса совершеннолетия» некто иной, как Н.И. Панин якобы открыл ему
глаза на то, что он является наследником престола «только по милости Ее величества
благополучно царствующей императрицы»291. А.С. Пушкин в своих «Тайных заметках по
истории XVIII века» привел рассказ Н.А. Загряжской о том, что Павел спрашивал И.В.
Гудовича, жив ли его отец. В этом вопросе, вне зависимости от степени его достоверности,
трудно не заметить отголоски тех сложных чувств, которые владели Павлом, в то время
как в оренбургских степях буйствовал, грозясь «придти на подмогу своему сыну», Лже-
Петр III — Пугачев.
Одним словом, вряд ли приходится сомневаться в том, что у Павла задолго до
воцарения сформировался образ Петра III как страдальца, жертвы честолюбия его матери.
Такой же жертвой он считал и себя, будучи убежден в том, что если бы Петр III остался в
живых и его царствование продолжалось, то и его собственная жизнь сложилась бы иначе.
Однако другой, неизмеримо более важной стороной вопрос о судьбе Петра III мог
обернуться для Павла только после прочтения «Записок» его матери. Зная о планах матери
устранить его от престола, Павел должен был подозревать, что прочесть их, по замыслу
Екатерины, ему предстояло в качестве узника замка Лоде. С учетом этого обстоятельства
не будет натяжкой предположить, что глаза на существование дилеммы — Петр III или С.
Салтыков — во всем ее судьбоносном, династическом значении открылись у Павла только
291 Ф. Головкин «Двор и царствование Александра I». М., 1912, стр.112.
после того, как он получил доступ к бумагам лежавшей в агонии императрицы. Отсюда —
очевидная импульсивность решения о двойном захоронении, но и — железная решимость
в проведении его в жизнь.
Тяжесть ответственности за принятие подобного решения легла, скорее всего, на
плечи одного Павла. Ни в богатой мемуарной литературе начала его царствования, ни в
частной переписке близких ко двору лиц нет и намека на то, что этот вопрос обсуждался
Павлом с кем-либо из его советников.
Петр III, как известно, не был коронован. Это обстоятельство послужило
формальным предлогом для того, чтобы не хоронить его в Петропавловском соборе —
официальной усыпальнице российских государей. Тем не менее погребение его в
Александро-Невской лавре, где покоились члены императорской фамилии, не правившие
государством, ясно указывало на отношение Екатерины к шестимесячному правлению ее
супруга.
На похоронах отца, погребенного 10 июля 1762 года в Благовещенской церкви
Александро-Невского монастыря, Павел, которому в то время было восемь лет, не
присутствовал. На траурную церемонию, состоявшуюся в начале дня, когда нельзя было
ожидать большого стечения публики, были приглашены только особы первых пяти
классов, ставшие как бы официальными свидетелями того, что бывшего императора уже
нет в живых.
Накануне похорон Н.И. Панин вместе с К.Г. Разумовским обратились в Сенат, с
предложением просить императрицу не принимать в них личного участия «ради
сохранения своего здравия». Сенаторы, разумеется, немедленно явились толпой «во
внутренние Ее величества покои и раболепнейше просили дабы Ее величество шествие
свое в Александро-Невский монастырь отложить изволило. И хотя Ее величество долго
тому свое согласие не оказывали, то напоследок, имея неотступное своего Сената рабское
и всеусерднейшее прошение, намерение свое отложить благоволило».
По некоторым сведениям, Н.И. Салтыков, которому Павел первому объявил о своем
намерении поклониться праху отца, отдать ему царские почести, которых он был лишен
при жизни, и перенести прах его в усыпальницу членов императорской фамилии,
похоронив рядом с матерью, посоветовал предварительно узнать мнение митрополита
Гавриила.
Митрополит возражал против того, чтобы тревожить прах Петра III, сославшись на
слова пятой заповеди: «Чти отца твоего и матерь твою».
— Именно это я и делаю, — отвечал или мог ответить Павел.
9 ноября в придворной церкви Зимнего дворца была отслужена панихида «по
покойным родителям царствующего государя».
На следующий день, 10 ноября, Павел одобрил подготовленный обер-
церемониймейстером Валуевым церемониал переноса тела Екатерины из опочивальни в
Тронную, а затем — в Траурную залу, которую было решено устроить в Большой
галерее292.
13 ноября был конфирмован порядок ношения траура «по Их императорским
величествам блаженной и вечной славы достойным памяти великом государе Петре
Феодоровиче и великой государыне императрице Екатерине Алексеевны»293. Траур
объявлялся на год, начиная с 25 ноября, когда в Большую галерею должен был быть
перенесен гроб с телом Екатерины.
Публичное объявление, сделанное по этому поводу, в полной мере обнаруживало
намерение нового императора самым тщательным образом регламентировать мельчайшие
детали траурного церемониала. «Ее императорское величество, — говорилось в нем, —
соизволит носить глубокий траур — ратинное печальное Русское платье с крагеном,
рукава длинные, около рукавов плюрезы, на шее особливой черной плоской краген с
плюрезами, а шемизетка из черного крепа, шлейф в четыре аршина, на голове уборы из
черного крепа с черною глубокою повязкою и с двойным печальным капором, один с
шлейфом, а другой покороче, черные перчатки, веер, чулки и башмаки; а когда Ее
императорское величество к телам Их величеств шествовать изволит, так же и в день
